Предопределение

Эмма видит Регину, прижатую Вейлом к столбу, видит ее надменное, красивое и злое лицо, чувствует ярость толпы, ярость Вейла, готового растерзать женщину, чувствует запах страха и гнева, но не может сдвинуться с места. Ее саму душит злоба — она ненавидит Регину, ненавидит ее за порушенное детство, за боль и страдания ее близких, за собственную неудавшуюся жизнь, за то, что та сотворила с этим городом… Она понимает, что должна сейчас подбежать, остановить его, остановить ИХ, ведь если она этого не сделает, произойдет что-то ужасное, что-то, чего не должно быть, но ноги ее будто приросли к земле, ее толкают плечами, толпа стекается, она видит ужас в глазах Регины, видит, что Вейл хватает ее за плечи, трясет, ей хочется кричать, но язык не слушается, а вокруг раздаются возгласы — «Она наложила на нас проклятие!», «Она — Злая Королева!», «Убить ее!», и внутри разливается такая злость, что Эмма сгибается пополам от внезапной боли где-то в области сердца… Будто во сне она наблюдает за тем, как Вейл размахивается и бьет Регину по лицу, расчетливо и сильно, как мадам мэр падает на землю, как оглушительно ревет толпа. За колеблющимися, словно пламя свечи, спинами, она плохо видит Регину, вытягивает шею, потом снова слышит звук удара, затем на секунду кто-то перед ней сдвигается и она отчетливо наблюдает картину, от которой ей уже никогда не оправиться — залитое кровью, неузнаваемое лицо Злой королевы, а над ней люди, готовые ее убить… И где-то в глубине души она внезапно понимает, что давно уже видела перед собой эту картину — будто вся ее жизнь вела ее на эту чистую улицу, в этот жаркий октябрьский полдень, к этой толпе, к людям, каждый из которых запечатлелся в ее мозгу навечно — так татуировка пятнает ровную кожу без всяких изъянов, к этой женщине, чьи стоны она слышит сквозь шум в ушах, к этому событию, одному из череды перезапустивших ее жизнь — и к этой новой Эмме, которую ей только предстоит узнать. Каким-то образом овладев собой, она выбегает из жаркой толпы, ее душат слезы и тошнота, она бежит по улице, затем попадает в какой-то переулок, где пахнет гнилью и собаками, там опирается рукой на стену и ее нещадно и долго рвет… Как во сне она чувствует руку на плече — это Дэвид, отец, она теперь знает, что он отец, Дэвид отрывает ее от стены, покрытой мерзким содержимым ее желудка, прижимает к себе, шепчет: — Все, я здесь, я здесь… — Регина, — бормочет Эмма, стараясь овладеть собой. — Что с ней? Дэвид напрягается в ее руках, каменеет, прячет взгляд. — Она… пока что мы ее посадили в участок… Не думай о ней… — Хорошо… — Сдавленно говорит Эмма. — Что вы не убили ее. Дэвид смотрит ей в лицо. — Я остановил их… Нельзя убивать ее, она же все-таки мать Генри… — Нет, нельзя, — хрипит Эмма, высвобождаясь от его рук и выпрямляясь. — Потому что теперь она будет страдать так, как страдали мы все. Смерть была бы для нее слишком большим подарком… Почему она говорит это? Почему она так ненавидит Регину? Потом приходят воспоминания — жуткое детство в приютах, приемные семьи, все с паучьими лицами и цепкими лапками, семьи, в которых ее ненавидели и избивали, воровство, притоны, полицейские участки, мерзость улиц с их бандами, грязными словами, похоть случайных знакомых… И ни одного доброго лица, ни одного друга, и неизвестность… Одиночество брошенного щенка, которому никто не сказал, что его жизнь тоже имеет некоторую ценность, и он вынужден сам делать выбор — сдохнуть под забором или подняться вопреки ненависти и равнодушию. Кто сделал ее такой? Кто виноват в том, что она провела полжизни на улице, что воровала и врала, что сосала члены на остановках за пару баксов, чтобы не умереть с голода, что сотни раз оказывалась в канаве после дешевого пойла, которое позволяло забыть о том, что она никому не нужна… А в это время одна красивая женщина спокойно лежала в теплой постели, извиваясь от мерзкого удовольствия осознавать, что она победила всех своих врагов, уничтожила их счастье, отняла их жизни… Десятки лет она снимала сливки с города, издевалась, глумилась над глупыми марионетками, смеялась в голос… Она отняла у Мэри Маргарет любимого, дочь, жизнь, а потом еще и внука, присвоила себе ее жизнь, а взамен оставила дешевую квартирку и полное одиночество не слишком красивой скучной учительницы. И ее, Эмму, она лишила всего — матери, отца, родины, тепла… И какое же наказание за это полагается, мисс Миллс? Какую кару вы достойны понести? И на что способна я, жаждущая этой мести не менее сильно, нежели ты той, призрачной, подарившей тебе унылый городок с остановившимся временем и призраками реальных людей? __________________________________________________ Она входит в участок. Уже улеглись первые страсти, объятия и поцелуи, люди начали вывешивать объявления на стенах, разыскивая пропавших родственников, город понемногу успокоился, зажил новой и вместе с тем привычной жизнью, и теперь пришло время что-то решать. Эмма долго не могла прийти сюда, слишком много ненависти скопилось внутри, слишком сильно ей хотелось убить королеву, и то, что случилось в подсобке после комы Генри, было лишь слабым призрачным отражением ее истинных чувств. И, заходя в полутемную комнату, она заранее ощущает эту волну ненависти, которая дает ей силы взглянуть на мадам мэра. Ей жутко, но это жуть человека, который уже решился переступить известную черту, и теперь только копит, собирает все свое мужество, боясь, как бы предательская душевная слабость не остановила его руку. Она включает свет, озаряя камеру, в которой, скорчившись на нарах, лежит женщина, еще недавно безраздельно владевшая городом и его жителями, надменная и высокомерная, чванливая сука, думающая, что она может заставить всех платить за ее собственные ошибки, вырвать победу у вечности и неотвратимо взирать на свое торжество с лицом, похожим на камень. Сейчас эта женщина неловко и тяжело, как больная, поднимается, ее волосы в беспорядке, одежда порвана, а лицо… Эмма невольно ахает. Регине не дали умыться, никто не обработал ее раны, кровь, обильно струившаяся из сломанного Вейлом носа, пропитала весь перед безупречной рубашки, рукав пиджака оторван, одежда помята, под глазами потеки туши… Она выглядит страшно… Эмма смотрит на нее с отвращением. — Ну что, пришли позлорадствовать? — Хрипло спрашивает Регина, и ее глаза вспыхивают прежним блеском. Эмма сразу вскипает. — Над чем? Вы так жалки, мадам мэр, что вас можно только презирать, но не злорадствовать, — насмешливо отвечает она, подходя ближе. Ее почти тошнит от ненависти, которая словно кипящая вода, бурлит внутри и подступает к горлу. Регина резко встает, но тут же сгибается, болезненно морщится, хватается за бок. Ей сломали несколько ребер, думает Эмма безо всякого сочувствия. — Почему вы держите меня тут, как животное?! — Регина хватается руками за прутья, губы ее запеклись, глаза горят, как раскаленные угли. — Мне нужна медицинская помощь, я хочу пить! — А вы и есть животное, — ледяным голосом говорит Эмма, подходя к решетке с другой стороны. — Только зверь мог сделать такое с целым городом! Забудьте про всякую помощь, дорогая. Теперь вы не имеете права ни требовать, ни просить… Все кончено для вас. — Что вы собираетесь со мной сделать? — В ужасе спрашивает Регина, отступая назад на несколько шагов. — Пока что мы думаем… — Злобно скалится Эмма. — Город требует вашей казни, но я считаю, это слишком легкое наказание для такой, как вы… Регина подаётся вперёд, судорожно комкая на груди рубашку, губы её дрожат. — Генри? Вы хотите отомстить мне с помощью Генри? Эмма усмехается, хотя внутри у неё все трясётся. Да, она могла бы уничтожить Регину Миллс раз и навсегда. Они все могли бы. Растоптать её, разбить вдребезги её хваленое самоуверенное чувство собственного достоинства. Но у медали две стороны, и Генри не простит… А делать больно ему Эмма не собирается. — К счастью, мадам мэр, я могу отомстить вам и без Генри, — говорит она спокойно. — Есть масса способов. И я вас уверяю, сейчас горожане только и заняты тем, что выдумывают, как бы вам сделать ещё хуже, и они предложат вариантов сто, не меньше… Регина улыбается торжествующе и злорадно. — Он никогда не позволит вам причинить мне боль! Эмма вдруг не выдерживает. Она понимает, что сейчас произойдет непоправимое, но ее прошлое сильнее, это прошлое девчонки, которая колотила того, кто лежал у ее ног, чтобы выжить и победить — она достает ключ и открывает дверь, намереваясь избить эту гордячку еще сильнее, уничтожить ее, довести до края. Регина ахает, испуганно прижимается к стене, сжимается в комок, защищаясь, и этого достаточно — желание причинить ей физическую боль улетучивается как дым. Эмма брезгливо морщится, сейчас ей слишком противно прикасаться к бывшей королеве. — Выходите, мадам мэр, — выплевывает она. — Вы свободны… — Что? — Регина мотает головой, слипшиеся пряди каштановых волос разлетаются в разные стороны. — Я не могу выйти туда, вы с ума сошли? Они же убьют меня! Эмма издевательски кривится. — Именно так, мисс Миллс. Они разорвут вас на куски за все, что вы сделали им… И поверьте, никто не остановит их… Ни я, ни Дэвид, ни ваша падчерица! Ни даже Сверчок Арчи, добрый самаритянин! — А Генри? — Бормочет Регина, и слезы текут по ее обезображенному лицу. Эмма хочет сказать ей, что Генри просил их убить ее, что ему все равно, что станет с его матерью, но не может. Она знает, что Генри не простит ей, еще совсем недавно она видела его обеспокоенное лицо и слышала голос: «Не убивайте ее, Эмма, она моя мама!» — Ты никогда не увидишь его, — жестко говорит она. — Я не буду убивать тебя, но и спасать не стану. Я не та, за кого меня принимают эти люди. Я не их Спасительница! Я хочу увидеть, как ты будешь страдать и получишь свою горькую чашу, которую испили все мы по твоей вине! — Кто ты? — Шепчет бывшая королева, и на лице ее ужас, боль и страх, но Эмме все равно. — Я — ребенок, которого ты вышвырнула в ад, — говорит она жестко, — я жалкое отродье, свинья, шлюха, воровка, белая шваль! Именно так меня называли, когда я пыталась выжить на улицах Нью-Йорка… Но знаешь, я стала такой благодаря тебе. А теперь убирайся отсюда, уходи и не возвращайся никогда! Эмма видит, как Регина медленно, как старуха, поднимается, и в ней сейчас нет ничего королевского — просто кусок окровавленной плоти, стонущий от боли. От величия мадам мэра, от элегантности и грации не осталось и следа, и злорадство, смешанное с отвращением, заполняет все существо Эммы. Она видит, как Регина уходит, спотыкаясь, как держится рукой за стену, на улице ночь, и, возможно, ей удастся уйти, но сквозь красную пелену ненависти Эмма уже не видит ничего…