Предопределение

И внезапно все приходит в норму, словно не было Проклятия, и люди всегда жили этой полуфантастической жизнью маленьких, спрятанных в лесу существ. Эмма смотрит на них словно бы издалека — теперь она знает, кто они и кто она, но почувствовать себя дома ей не удается. Она изо всех сил старается стать одной из них, но это невыносимо сложно — и понять, почему они продолжают жить здесь, почему радуются, почему не пытаются уйти, и быть для Мэри и Дэвида их маленькой дочуркой, которую они однажды потеряли, и заботиться о Генри, хотя она не знает ничего о материнстве… Спустя неделю после снятия Проклятия Эмма понимает, что скучает по Регине. На нее наваливается гигантская ответственность — горожане выбирают ее новым мэром, и хотя она всеми силами пытается откреститься, ее родители так рьяно настаивают, чтобы она согласилась, что Эмма смиряется. И сразу оказывается, что из нее не получится новой королевы, что она ничегошеньки не понимает в управлении целым городом, и Эмма как ребенок целыми днями сидит в мэрии, бездумно кидая дротики в повешенный ею дартс или просматривая многочисленные документы, подписанные твердой, похожей на готический росчерк подписью… Город приходит в себя подозрительно быстро, любимые ищут любимых, и часто оказывается, что новая жизнь была им гораздо приятнее — несколько бывших в Зачарованном Лесу парами людей разбежались, вернувшись к тем, с кем их свело Проклятие. Эмма надеется, что ее родители не разойдутся, но все равно ей не по себе рядом с ними, особенно когда Дэвид целует Мэри Маргарет, и они, пошловато улыбаясь, желают ей спокойной ночи. В такие моменты она ненавидит их, ей хочется крикнуть — где вы были пятнадцать лет назад, когда я мечтала о добром слове, не о пожелании сладких снов, а хотя бы не о грубости, просто о человеческом тепле? Они не знают, что она пережила, и они чужие ей, хотя и пытаются быть родителями, но, опоздав на 28 лет, не могут найти нужные слова, а она не собирается им помогать… И вообще ей не по себе рядом со всеми в Сторибруке, потому что все они — жители сказок, а она — просто девчонка из города, бывшая сирота и неумеренно пьющий фиктивный мэр. Вечерами она сидит за столом в квартире Мэри и Дэвида, смотрит, как суетится у плиты мать, как помогает (а больше мешает) ей Принц, как Генри возится на полу с паззлом, или с планшетом, или с игрушками, а потом они все садятся и начинают одни и те же разговоры, которые просто веют на нее тоской и однообразием. Эмма ловит на себе укоризненные взгляды матери, когда Генри спрашивает, можно ли ему еще стакан Колы, уже четвертый, а она разрешает — (откуда она могла знать, что детям нельзя пить колу?), а потом он берет планшет, а она и рада, и опять выговор от Мэри, ведь ему нужно делать уроки (а откуда ей знать, что он не хочет их делать и нужно его заставлять чуть ли не с ножом у горла?). Она не знает о прививках, о болезнях, о том, что его ботинки не такие теплые для этого времени года, о том, что он, черт возьми, все время будет требовать внимания, а она настолько болезненно вслушивается в себя, что он раздражает ее своими глупыми детскими вопросами (и как Регина умудрялась править городом рядом с этим болтуном?). Она не знает, как быть матерью, она никогда не хотела этого, и когда он был регинин, ее вполне устраивала роль «сестренки Эммы», с которой все можно. А теперь Мэри говорит, что она должна воспитывать его, но ведь тогда он возненавидит ее, не так ли? И Эмма за спиной Мэри Маргарет разрешает Генри все, что он хочет, а потом однажды он спрашивает: — Эмма, а что с мамой? Удар не в сердце, куда-то рядом, но Эмма не ожидает его, и от этого он еще болезненнее. Они идут по улице, небо серое, как камень, и холодный ветер гоняет по мостовой листья с легким и приятным шуршанием. — Ты… имеешь в виду, Регина? — Глупо спрашивает Свон. — Да, что стало с мамой? Я скучаю по ней, — неловко признается мальчик. Эмма откашливается. — Мм… Генри, мама не вернется, — лучше начать с правды, ведь потом легче будет нанизать на нитку слов всякие оправдания, типа «ты понимаешь», «нельзя», «невозможно», «смирись»… — Почему? Потому что она была злой? — Да, Генри. Она сделала плохую вещь, и почти все в этом городе ненавидят ее, и ей лучше не возвращаться. Генри останавливается. — А ты? Ты тоже ненавидишь ее? Вопрос повисает в воздухе. Магия не возвращается. Голд говорит, что не понимает, почему, что магия должна была прийти, город свободен и хотя они не могут вернуться в Зачарованный Лес, сказка не могла улетучиться без следа, и он снова счастлив со своей возлюбленной, но ему тоже недостает интриг, как Эмме недостает терпкого запаха улиц и темных грехов, которые потом так приятно искупать. Никто не знает, о чем говорят Голд и Дэвид, когда однажды маг приходит к ним домой, они запираются и долго не выходят из комнаты. Вероятно, Дэвид говорит Эмме не все, утаивает что-то важное, ведь Голд мечтает отомстить Регине, и наверное, поэтому он сдает свою ученицу с потрохами, говоря, что она по-прежнему в особняке. Много позже Эмма узнала, что намеревался сделать Голд, но это будет позже, а пока Дэвид говорит, что им нужно выгнать бывшую королеву из ее дома, и Эмма соглашается — но ей просто нужно увидеть Регину, потому что без нее город опустел, теперь уже эта мысль, придя однажды, не покидает сознание Свон. И они едут к особняку, и патрульная машина сразу привлекает внимание, у калитки собирается толпа зевак. Дом пока цел, но на белой краске, поперек двери, уже красуется надпись «Убийца!», сделанная в день снятия Проклятия, а полицейская лента сиротливо хлопает на ветру. Никто из Сторибрука не нарушил границы, очерченные этой лентой, и это Эмму даже смешит. Регине ничего не стоило завоевать этот город, думает она, когда они открывают дверь и заходят. Внутри темно и холодно, но чувствуется, что кто-то здесь был — кое-как подметен пол, покрытый осколками разбитого окна, шторы задвинуты, на кухне есть еда. Дом не снабжается водой и электричеством, но Эмма и Дэвид знают про запасной генератор в подвале, куда и спускаются, и не обнаруживают там никого. — Она была здесь, — недоуменно говорит Эмма, оглядываясь. — Да, -отзывается Дэвид. — Но вряд ли сейчас она здесь. Эмма замечает на вешалке у двери тонкий шейный платок Регины — и пока Дэвид не видит, она берет его и подносит к носу. Она чувствует тонкий запах духов, совсем свежий. Платок перекочевывает в карман. Они уходят, обшарив весь дом, и Дэвид срывает ленту на глазах всей улицы. Дому недолго осталось, думает Эмма, сжав в кармане ошеломительно приятный на ощупь шелк. Она по-прежнему ездит патрулировать по ночам, хотя мэру это и не пристало, прихлебывает из фляжки бурбон и смотрит на темные дома. Ей хочется знать, где Регина, потому что никто не видел ее с того самого момента, когда Эмма спасла ее от расправы, но из города бывшая королева не уезжала — через три месяца после снятия Проклятия на границе Сторибрука Эмма и Голд обнаруживают странный невидимый барьер. Магии нет, но тонкая граница реальна и ощутима — никто не может проникнуть сквозь нее. Они в ловушке, и Голд недоумевающе разводит руками. — Может быть, у Регины есть магия, и она установила этот барьер? — Предполагает Мэри-Маргарет однажды, когда они понимают, что запасы воды и еды в городе не бесконечны. Дэвид говорит, что это вполне возможно, и они снова идут к Голду, но тот не знает, где может быть Регина. Эмма вызывается найти ее, и одна едет на Миффлин-стрит. Дома на улице почти все брошены, жители сбежали из них, переехали, и жилища вскоре стали ветшать, деревья сиротливо качались, хлопали двери и печально мяукали брошенные коты. И только белый дом одиноко высился над пустыми строениями. Но она не обнаруживает Регину в особняке, который после погрома выглядит страшновато — выбитые окна, жуткие похабные надписи на белых стенах, двери выбиты, а мерседес Регины сожжен дотла, почернел и выглядит как останки… Жутко, и больно, и печально смотреть на некогда прекрасный дом, в котором властвовала непоколебимая женщина, подмявшая под себя весь город, и Эмма торопится уйти с этого пепелища, чтобы пойти на другое — кладбище Сторибрука, где высится склеп — единственное место, где можно найти Регину и где она, возможно, попробует убить Эмму, и поэтому Свон сжимает пистолет, когда толкает дверь и ступает в удушливую темноту подземелья. Щелкает фонарь, выхватывает из темноты каменные стены, потом двери, двери, и — наконец — за последней она видит слабый свет. Ногой толкнув деревянную дверь, Эмма оказывается в склепе, в котором уже бывала. Никого нет, но пахнет благовониями, и тепло, и помещение не выглядит неживым. — Регина! — Зовет она хрипло, чувствуя ком в горле. Пистолет в руке становится влажным, скользит. — Мисс Свон, — вкрадчивый голос заставляет ее вздрогнуть. Она оборачивается. Регина стоит в дверях соседней комнаты. Она… изменилась. На ней черные брюки и черная же водолазка с высоким горлом, она похудела, и взгляд ее полон ненависти, но она все так же прекрасна. Словно она не лежала на полу, залитая кровью, со сломанным носом, избитая тряпичная кукла, которую хочется выбросить на помойку… Она будто восстала из мертвых, ослепительная и бессмертная, и готова к новым битвам, только вот чем она собралась сражаться? Эмма твердо направляет на нее пистолет. — Не приближайтесь, — предупреждает она. — Я могу выстрелить. — Неужели, — говорит Регина, тонко улыбаясь. — Вы думаете, я боюсь смерти, шериф Свон? Эмма стискивает зубы, целясь ей в грудь. — Думаю, да, иначе вы бы не прятались здесь. — Кто вам сказал, что я прячусь? Регина делает шаг вперед, а Эмма назад. — Стоять, — предупреждает она. — Я не шучу. — Я здесь потому, мисс Свон, — с ненавистью говорит Регина, скрещивая руки на груди. — Что мне нечего делать в вашем мерзком городе. Мне и здесь хорошо, уверяю вас… — И на сына вам плевать? — Бросает Эмма. Регина меняется в лице. — Вы отняли у меня сына! Я не могу его увидеть! — А сколько сыновей вы отняли? А сколько жизней поломали? Вы сделали несчастными тысячи людей! — Они заслужили это! — Тонкие ноздри Регины раздуваются, пальцы рук сжаты в кулаки. После этого обе молчат, сверля друг друга глазами, Эмма не опускает пистолет, а Регина все так же стоит, и желваки ходят на ее худых щеках. — Что вам здесь нужно, шериф Свон? — Внезапно спрашивает Регина. — Почему вы не уехали? — Отвечает вопросом на вопрос Эмма. — Почему остались здесь? Регина прохаживается по склепу, обводя рукой полукруглое помещение. — А куда мне ехать? Вы отняли все, мой дом сгорел, деньги пропали, вы заблокировали мои счета. Потрудились на славу, помощник шерифа. Рассчитывали, что я умру голодной смертью? Эмма с ненавистью бросает: — Да, я бы хотела, чтобы вы умерли, мадам мэр! Но я не могу убить вас своими руками. Почему бы вам просто не сдохнуть тут самой, в этом склепе, где никто никогда вас не найдет и не пожалеет о вашей смерти? И это последняя капля. Эмма не успевает выстрелить — или не может выстрелить — а Регина уже рядом, ее тело сшибает Эмму с ног, она целится ногтями в лицо, но Эмма тренированнее — и обе дерутся, тяжело и надсадно дыша, царапают, бьют, стискивают пальцы, и никак не могут победить… Эмма чувствует ненависть на языке, стальной вкус крови заполняет ее рот, глаза туманятся, когда она оказывается сверху и хватает бывшую королеву за горло, сдавливая его. Регина хрипит, извивается под ней, обмякает, и внезапно ужас охватывает Свон, она отпускает Регину, пот заливает глаза, а внутри — осознание того, что она только что чуть не убила человека. Тело бывшей королевы лежит неподвижно, голова повернута к стене, темные волосы закрывают его. Эмма хрипит, кашляет и садится рядом. Регина жива, она тяжело дышит, плечи трясутся. Эмма убирает с ее лица волосы. Движение слишком нежное, но чем оно нежнее, тем больше Эмма ненавидит — Регина знает это. — Ты жива? — Убери руки, — рявкает Регина. Она явно прячет глаза, и Эмма понимает ее — все это было слишком… — Прости, — говорит она внезапно. Регина смотрит на нее снизу вверх, рука Эммы остается на ее щеке, проводит вниз, движется по подбородку, почему-то пальцы не убрать, и бывшая королева приоткрывает губы, чтобы произнести почти беззвучно: — Ненавижу…