nothing but love matters

      С нашей первой встречи полетело время. Беспощадно выкидывая дни, лето поджимало всех своих постояльцев, заставляя беречь и лелеять каждый предоставленный час.       Джаз втесался в это время с непосредственной лёгкостью. Зачастую за разговором с ним я не замечала, что лето летит с утроенной скоростью. Это было обиднее всего. Не хотелось терять лето, но и не хотелось терять заслуженное лето. А кибертронец никак не помогал решить этот мой ступор, будучи подчёркнуто-вежливо безразличным к моим личным терзаниям.       Единственное, что он не делал в ответ — не был до конца искренним. У него оставалось столько секретов, столько личного, о чём (он это знал) мне неловко было спросить, но непременно хотелось бы знать. Сколько бы я не открывалась ему, не пыталась заставить его сделать подобный трюк в ответ, он не поддавался. Именно эта его способность — заставлять собеседника полностью открыться, и при этом остаться самому закрытым, меня поражала. Он, словно призрак, появлялся рядом, открывал тебя перед собой же, а потом просто исчезал.       Правда, передо мной и несколькими другими близкими друзьями он считал нужным отчитаться о своём исчезновении. «Покеда!» — и его уже нет рядом, будто и не было никогда.       Теперь каждым своим отстранённым «Покеда» он не давал мне задать своих вопросов, оставляя повод для следующих встреч. Я бы сказала, для меня самым страшным было не неловкое начало разговора, не смущающее излишнее внимание, а несказанное однажды «Покеда».       Как-то у нас зашёл разговор о понтах, уже на первой неделе знакомства. Я спросила, почему он пытается усиленно сделать вид, что ему всё равно, что разговор закончился этим своим модным прощанием. Он усмехнулся, поймал мой взгляд и тут же отвёл свой, уставившись на облако, своими остроугольными формами походившее на горы.        — Я не пытаюсь сделать какой-то там вид, а говорю тебе это, потому что знаю, что разговор не закончился. Мне не всё равно, просто мы ещё поговорим. Это не прощание, это пауза.       Уже позже, словив эффект лестницы*, я поняла, что Джаз просто не умел (или боялся) прощаться. Для него тоже существовала неловкость, но не в начале разговора, а в его конце. Сказав «Пока» он допускал возможность, что этот разговор закрыт. Что мы в последний раз говорим, а дальше будем просто болтать, обмениваться дежурными фразами, говорить по необходимости, и его это пугало. В одно «Покеда» было вложено столько душевных сил, страхов и непринуждённости, что я, в трансе после долгих раздумий, пошла и отхлебнула прямо из горла бутылки какого-то вина, хранившегося на кухне. Почувствовав донельзя кислый привкус, я прыснула в раковину и вернулась из бесконечного перекручивания плёнки на каждое «Покеда» в настоящее время.       Я любила анализировать, задумываться и говорить простые вещи сложным языком. Джаз любил анализировать, задумываться и говорить так, чтобы никого никогда не спугнуть. Лёгким, понятным любому существу языком. Если большинству его манера казалась самой обычной, то меня она буквально принижала своей простотой. Я, даже апеллируя дословным знанием терминов аберрация или люмпенизация, чувствовала себя ничтожеством перед «Покеда» или «Хреновина».       Короче, я понтовалась на шифре, он понтовался в открытую. Я решила, чтобы хоть как-то отвлечься от Салема, начать изучать итальянский.        — А почему не испанский, не французский, не немецкий? — с недоумением и каким-то трепетом спрашивал автобот, смотря на то, как я вожусь с новыми тетрадками, распределяя, что пойдёт на словарь, что на грамматику, а что на упражнения.        — Испанский страстный и беглый, никакого спокойствия. Французский слишком высокомерный, а немецкий заставляет меня вспомнить их грубый акцент. Итальянский — мягкий, спокойный и напоминает, что в Альпах даже зимой можно зачастую загорать. Он живой.       Ему этот довод показался убедительным.       Il dado è lanciato, жребий брошен. L'italiano ha legato le nostre anime, итальянский связал наши души.       Однажды, не в одну из наших посиделок, конечно, но тем же летом, в самый первый день второй недели моего пребывания на НЭСТ, я сидела на кухне с Миланом — братом Венди. Высокий голубоглазый блондин сначала подарил мне все шансы на обескураживающий летний роман, а потом забрал их одной фразой:        — Мне кажется, если бы не постоянные упрёки сестры о том, что я ещё слишком молод для семейной жизни, Кроссхейрз сделал бы мне предложение.       Мы просто обсуждали отношения. Я знала, что он би, и нам можно было обсуждать и мальчиков, и девочек прямо здесь и прямо сейчас, обоим соглашаясь, что они все красивы. Мы говорили об эстетичности тел, о различиях в поведении, обязательно присущих представителям тех или иных, говорили обо всём и ни о чём. Мы утыкались в книги и кофе до самого вечера, пока где-то в пять он не уходил спать, а я не спешила на улицу. Мы говорили об этом в каждый из четырёх дней, проведённых вместе. И чем дольше — тем дальше. Я надеялась, что однажды этот разговор заведёт нас в одну из комнат (его или мою — не важно) и там мы уже сможем испытать слова на практике. Но, к чёрту, мне суждено было иметь друга, который почти что замужем.       Замужем за кем. За cazzo extraterrestre!        — Amor ch'a null' amato amar perdona! — возмутился на мои открытые карты Джаз. И, несмотря на то, что я знала перевод, всё же напомнил: — Любовь, любить велящая любимым!       Он говорил это так оскорблённо, будто я уже лезла к нему в самое личное, что он только мог скрывать. Поначалу я даже растерялась и не смогла высказать ничего в ответ, но потом мой язык понесло:        — Я знаю! Конечно же lei dice, она велит, но это… неверное, это выше моего понимания! Мне в это не верится, честно скажу.        — Если ты веришь в слова Франчески из «Ада» Данте, не делай из них исключения на своё усмотрение.        — Говорят, что исключение подтверждает правило.       На тот момент я была горда, что смогла найти такое «правдоподобное» оправдание своим словам, даже улыбнулась. Но как только посмотрела на Джаза, сердце упало в пятки и прошло сквозь них в пространство так далеко, что я не смогла его более ощущать. Вместо дружелюбной улыбки в ответ, он смотрел на меня с таким холодом, что у меня по спине побежали мурашки. Я ощутимо вздрогнула.        — С каких пор? Хреновое правило, если кто-то может обойтись и без него.       И он тут же ушёл, не сказав «Покеда». Догонять его сейчас было всё равно, что пытаться разбить найденный военный снаряд, упавший и, может быть, полностью разрушивший сарай, но чудом не взорвавшийся. Я позволила ему уйти также, как он позволял мне уйти один раз до этого — в нашу первую встречу.       Он даже не захотел ставить наш переговор и чувства во время него на паузу. Он хотел, чтобы я чувствовала сожаление за свои ужасные слова. И у него отлично получалось, потому что на следующий день у меня даже разговор с Миланом не ладился. А мы ведь обсуждали одну из самых личных для меня тем — всех девушек, которые оставили след в наших прекрасных подростковых похождениях.        — Представляешь, когда-то таких как моя сестра или мама могли сжечь на костре, — усмехнулся Милан. Я, правда, не нашла в этом ничего смешного. — Мне нравится думать, что даже несмотря на это, кто-то из предков нашёл рыжую девушку, считавшуюся ведьмой, красивой. Или какая-то девушка нашла рыжего парня. Может, он даже жил на заброшенной мельнице и каждое утро из окна любил наблюдать за происходящим в городе. О, а его жилище и городок разделяло огромное поле!       А я сидела и в уме рисовала этого несчастного рыжего юношу на мельнице, может быть однажды набравшегося смелости выйти в поле, полное подсолнухов, череды, пшеницы, да чего ещё! и как он, затаив дыхание, наблюдал за…       почему-то на ум мне шло лишь то, как он наблюдал за каким-то парнем, но случайно на него наткнулась девушка, наспор решившая пройти на заброшенную мельницу. И он, по глупости своей, через пару дней занялся с ней любовью на ужасном деревянном (и наверняка где-то поросшем плесенью) полу мельницы, а потом она обвинила его в колдовстве и смотрела, как догорает его тело, тело отца её будущего ребёнка, на главной площади.       Может парень, за которым наблюдал рыжий, был в шляпе, скрывающей его собственную огненную шевелюру. Может, народными методами его волосы удалось отбелить, и теперь он один на весь городок всегда ходил с чумазым лицом и белыми волосами, пытаясь быть как можно незаметнее. Может, им суждено было отстроить мельницу заново и устроить революцию.       Если, конечно, предки Милана не жили в Салеме. Тогда любой, а в первую очередь рыжий, мог стать жертвой тупости двух маленьких девочек.       «Ох уж эти города, основанные пуританами, а, Веста-Вест?»       Я зевнула. А после пересказала свою версию возможных событий.        — Грустная история. Но его глупости и неверность себе дали мне возможность появиться здесь. Я рад однажды передать эту палочку своему потомству.        Я на мгновение опешила.        — Не волнуйся, я собираюсь просто договориться с каким-нибудь приютом. К сожалению, ни у меня, ни у Кросса матки нет.       И тут же от сердца отлегло.        — А тебя не смущает разница в… расе? Размере? Может быть, в возрасте и увлечениях?       Он так солнечно улыбнулся, что я была уверена — у сожжённого юноши были его глаза и улыбка, может быть даже укладка. А у его объекта воздыхания — такие же неестественно-белые волосы и манера подпирать подбородок, когда он слишком нервничал.        — Первое не смущает. Второе решает холоформа. Третье — нам обоим внутренне под тридцатник, и мы так устали, что теперь, когда мы вместе, предпочитаем либо то, от чего у нас не будет детей, либо видеоигры и комиксы. У нас бывают проблески, как у старых пар медовые месяцы, но им можно дать название «Неделя соснового бора, дискотек, алкоголя и любви».       Вот после этого я поняла, что всё не так уж страшно.       Я спешила поделиться этой новостью с Джазом, но он не пришёл. Ни в шесть часов, ни в семь. К половине восьмого я пообещала, что если он не придёт через десять минут, я пойду его искать.       Через десять минут я решила, что вот через десять минут всё абсолютно точно случится. Просидев двадцать, мне стало так горько, что я даже хныкнула пару раз в ладонь. Но, собравшись с силами, я пошла в главный ангар.       К сожалению, я так и не решилась кого-либо спросить. Венди, должно быть, уже спала. Милан тоже был занят. Сэм уехал обратно домой, а идти с автоботами на контакт мне было сложно. Могла бы, конечно, спросить Сайдсвайпа или Кроссхейрза, но я чувствовала себя непричастной к их существованию. Хотя до этого мы виделись, а в компании Милана и Венди даже оживлённо разговаривали.       На следующий день, встав пораньше, я намеренно пришла к утренней перекличке. И-таки словила Джаза. Он заметил меня очень быстро — мало кто в шесть утра выходит из жилого корпуса и усаживается на ящики. Мне нетерпелось поскорее вернуться в кровать, потому что глаза слипались, и я, как той ночью в кафе после бэд трипа и ужасного опыта употребления некоторого алкоголя, клевала носом. Теперь рискуя разбить его о собственное колено.       Я поймала удивлённый взгляд своей цели здешнего пребывания и устало улыбнулась. Посмотри, я здесь ради тебя, потому что даже несмотря на твой категоричный вердикт мне нужно хотя бы попытаться объясниться. Он был в замешательстве и подошёл ко мне из любопытства.        — Что тебе? — грубо, но с нескрываемым нетерпением. Мне понравилось.        — Если Милан — рыжий юноша в средневековье, живущий как отшельник неподалёку от города, а Кросс — рыжий, живущий в городе, но отчаянно пытающийся делать вид, что он не рыжий, я приму их отношения намного охотнее тех, в которых какая-то цаца сожжёт Милана на глазах у его же собрата.       Джаз ничего не понял, но ему понравилось.        — Давай потом, — он не сдержался, улыбнувшись.       Он поставил разговор на паузу вариацией «Покеда», но такой вариацией, которой на паузу заставила его поставить я.       А потом — это наш обычный вечер. Милан, правда, раньше обычного решил уйти спать. Я видела засосы на шее и догадывалась, что, наверняка, совсем скоро случится «Неделя соснового бора, дискотек, алкоголя и любви».       Честно, я хотела бы иметь возможность посмотреть на эту неделю.        — Так, ты сказала красиво, но я не понял. Расскажи больше.       И я выпалила всё. Но мы ведь днём не балду пинали, мы додумали, что несчастный рыжий с мельницы был ещё и художником, и не мог прожить и дня, не нарисовав портрет своего возлюбленного. Что девушка, каждый раз прощаясь с ним после долгой милой ночи, проведённой лишь на первом этаже мельницы, всё время гадала, куда рыжий пропадает днём. Подумав, что он отдыхает на втором этаже, ворвалась к нему, пока он был в поле, полном вереска, подсолнухов, череды и ещё чего! и наткнулась на галерею, посвящённую тому самому «Я не рыжий».        — И картинами из галереи разжигали его костёр.       Джаз молчал. Стрекотали цикады, в отдалении пели пьяные в вечер пятницы военные, из-за стены доносился говор, и всех нас в тот день накрыла непривычно-влажная для тех мест погода, предвещающая дождь. Мы молчали, сквозь рокот цикад и остальной животный диалог прислушиваясь друг к другу.        — Слишком драматично для извинения, Вест.