1900 г.
- Кажется, этого и так достаточно, - лениво протянула высокая тощая женщина, сидящая в широком кресле, на которое была накинута оленья шкура. Она была заведующей женским отделением в школе и уже третий час одной из троих, кто решал судьбу не проронившего за весь вечер слова Геллерта Грин-де-Вальда. Комната, в которой находились все присутствующие не была слишком маленькой. Но темный деревянный пол, по которому невозможно было пройти босиком, не рискуя загнать себе в пятки по дюжине заноз, такие же темные, казалось гнилые, стены из широких бревен, огромные стол, за которым легко могли бы уместится человек 20, и совсем маленькие окна создавали почти невыносимое давление на все живое, что находилось в кабинете. На огромных креслах лежали шкуры животных, то оленей и медведей, то гиппогрифов и даже кентавров. На улицу было сложно выглядывать, ведь толстый слой снега, еще в ноябре выпавший на Лофотенские острова, где величественно возвышался четырехэтажный замок, сливался с выходящим всего на пару часов из-за горизонта солнцем и ужасно слепил глаза. - Я согласен с Ингрид, - так же скучающе заключил широкоплечий бородатый рыжий мужчина, одетый в какие-то лохмотья. - Вот и славно, - низкий и худой старик, который уже практически ничего не видел, поднялся со своего директорского стула и жестом показал плечистому коротко-стриженному парню выйти. – Осталось выслушать только одного человека. Мистер Грин-де-Вальд, чем вы можете оправдать свои действия относительно других учеников? Помните, что, скорее всего это ваш последний шанс избежать исключения с выпускного курса. К 18 годам Геллерт стал довольно красивым. От белокурого паренька, так сильно выделявшегося в этом черно-рыжем море норвежцев, сложно было отвести глаз. Кроваво-красная школьная мантия висела на нем словно мешок, ведь парень был худым, а форму для всех шили одинаковую. Зато по длине она едва доставала ему до щиколоток, выставляя напоказ пару дюймов белых ног, закаленных норвежскими морозами. Парень, до этого момента, рассматривавший клетчатые узоры на школьных штанах с большим интересом, чем своих одноклассников, дававших показания против него, слегка оживился. Синие глаза, точно такие же, как у его любимого покойного отца, загорелись какими-то нездоровыми огоньками, так редко встречавшимися в глазах детей этого замка, а тонкие красные губы растянулись в самодовольной улыбке. По всему виду Геллерта можно было понять, что он получает невероятное наслаждение от затянувшегося момента. Он не подбирал слов, не пытался сделать все еще драматичнее, он вел себя так, будто победил и добился как раз того, что ему и было нужно. Вдруг он поднял голову, еще раз осмотрел троих «присяжных», улыбнулся, показывая белые зубы и тихо, но четко и предельно понятно сказал: - Für das gemeinsame Wohl.1 Еще несколько секунд преподаватели провели в некотором смятении. - Что ж, отрадно, что вы не забываете свои корни, но, если это все, то боюсь, вы можете собирать свои вещи, юноша. Правильно я понимаю? – седой директор наугад обратился к Ингрид и рыжему викингу. Те коротко кивнули и снова перевели взгляд на все еще улыбающегося парня. Тот просто встал и направился к двери. У самого выхода он развернулся и сообщил, что слежку к нему приставлять не за чем, ведь он прекрасно знает, как отсюда убраться, и сделает это еще до захода холодного северного солнца. - Как любезно, - хмыкнул викинг, и это было последним, что Геллерт услышал, захлопнув тяжёлую дверь. Добравшись до своей спальни, которую он делил с еще одним парнем до недавнего времени, Грин-де-Вальд наскоро запихал все свои вещи в дипломат, расширенный чарами, скинул с себя школьную форму, сменив ее на обычную черную мантию, и самыми быстрыми шагами пошел на первый этаж к трехметровым деревянным дверям, открывающимся только во внеурочное время, либо по специальному поручению, коим владел Геллерт. Морозный февральский воздух ударил парню в лицо, как только он оказался на улице, заставив его зажмуриться. Геллерт накинул на голову теплую меховую шапку и пошел вперед. Через несколько сотен ярдов вниз по пологому склону горы, парень увидел знакомые, пылающие ярко красным цветом своих стен домики маггловской рыболовецкой деревушки О, которую приезжие называли Ручьем, ведь именно таков был перевод ее названия с норвежского. Он пару раз заходил в местные кабаки с одноклассниками, но не для того, чтобы выпить, а потом переспать с одной из разгоряченных скандинавских девушек, а, чтобы понаблюдать. Геллерт начал выстраивать свои теории, которые в данный момент имели единственно значащую для него ценность, очень давно, но для их подтверждения нужно было больше. Больше фактов, больше записей, больше идей. Сложно найти такое в не таком уж и большом замке, который он успел изучить вдоль и поперек. А учебники говорили одно и то же. Никаких новых статей. Ни черта свежего. Вот и приходилось таскаться вниз к самому морю, где уставшие за день рыбаки, отпивали душу, а девки, в неслабо подчеркивающих их фигуры корсетах и пышных юбках, плясали, радуя глаз. И все-таки это место было приятно вспоминать. Дойдя до Ручья, парень сверился с солнцем, которое уже наполовину залезло за горизонт, убедился, что все идет по плану и пошел дальше. Вообще на Лофотенах никогда не бывало холодно: из-за Гольфстрима температура тут держалась в пределах нуля, но этот день выдался действительно морозным, и у Геллерта начинали постукивать зубы. К счастью, не больше, чем через четверть часа, парень оказался на другом конце деревушки, где располагался местный портик с лодками самих жителей. Отсюда был очень хороший вид на море. Геллерт еще раз взглянул на солнце, затем на часы, улыбнулся и стал ждать. Над землей оставался крошечный кусок желтого круга, а тени были уже раза в три больше предметов, которые их отбрасывали. Парень начал про себя считать с 60 в обратном порядке. Солнце уже оставляло от себя одни блики, рассеивая сумеречный свет. И, когда Геллерт дошел до нуля, на горизонте, в паре сотен ярдов от берега, появился контур корабля внутри светящегося ореола. Парень одобряюще кивнул головой и трансгрессировал.***
Оказавшись на паршивой палубе этого самого корабля, Геллерт был мгновенно впечатан в бортовую стенку кем-то явно очень сильным. - Неужели поганый отпрыск Грин-де-Вальда сам пожаловал ко мне? – риторически спросил безумно улыбающийся моряк, что накинулся на парня и теперь почти его душил. - Как видишь, - сквозь зубы прошипел Геллерт. - Тогда ты в курсе, что единственное, чего я желаю больше всего на свете, – это выпотрошить твои кишки. - Переговоры, Деккен, переговоры, - нахально заявил все еще прижатый к стенке парнишка, но это подействовало, и вскоре он уже стоял на ногах, а попаданию кислорода в легкие ничего не мешало. - Не надейся, что тебе нальют или перестанут держать под прицелом, - злобно заявила особа, только что даровавшая ему свободу. - А я так мечтал с тобой встретится, Элли, - парень кинул на девушку оценивающий взгляд. - Твой отец меня подставил. Он предал меня! – рыкнула Элеонора, которая была весьма хороша с этими раскинутыми во все стороны вьющимися от постоянной влаги каштановыми волосами, огромными карие глазами и загорелой кожей. - А, по-моему, он подарил тебе лучший перепихон в сраном трактире и десять лет жизни полной надежды, - перебил ее Геллерт. - Я клялась найти его и убить! – снова завопила девушка. - Тогда боюсь тебя расстроить, но пневмония сделала это быстрее тебя, - серьезно заявил парень. - Значит я убью тебя, - злобно и тихо проговорила Элеонора. - Ты можешь попробовать, не спорю, но дело в том, что я могу предложить кое-что взамен. - Сгораю от любопытства узнать, что же, - она дернулась назад и посмотрела на парня, как-то свысока, что было невозможно, учитывая ее небольшой рост. - То, что тебе действительно нужно, Элли, я могу подарить тебе свободу, и ты об этом знаешь. - С какой радости я поверю еще одному Грин-де-Вальду? - У тебя нет выбора, - парень пожал плечами. – Вряд ли за следующие восемь лет… Тебе ведь столько на этом судне сидеть осталось? Готов поспорить ты делаешь засечки где-то тут, как вшивый заключенный. Так вот, вряд ли ты найдешь хоть еще одного желающего стать твоим муженьком, не сходя с этой посудины. - Я все еще могу тебя убить. - Ты все еще можешь попробовать. Но какой в этом смысл, если я подарю тебе свободу навечно? – еще раз повторил парень. - С какой стати ты решил помочь мне? - Не хочу, чтобы хоть один человек на свете плохо думал об отце, потому что он это заслужил. - И что тебе за это нужно? - Доставь меня в Англию, Элли, и через каких-то восемь лет тебя перестанет рвать от морской тряски каждый час. Девушка замолчала. Она молчала долго, но Геллерт и не собирался ее торопить. Прошло около десяти минут, пока она не заговорила снова. - Я не смогла найти твоего отца, потому что еще любила его, и знала, что он не выбрал меня из-за тебя, паршивец, но достать тебя даже с этого корабля мне ничто не помешает! Я всеми морскими и земными богами клянусь, Грин-де-Вальд, если ты решил, что сможешь безнаказанно обмануть кого-то из рода Деккенов, то лучше возьми этот револьвер и застрелись на месте, - девушка протянула ему оружие на раскрытой ладони. Парень хмыкнул, затем накрыл своей рукой руку Элеоноры и пожал ее. - Приятно иметь с тобой дело. А одноместные каюты есть? - Пшол с глаз моих долой, - рявкнула девушка, вызвав у Геллерта приступ смеха, но, тем не менее, он поспешил убраться на другую часть палубы Летучего Голландца.***
Воздух над морем был гораздо теплее того, что Геллерт оставил над землей в Норвегии, поэтому, укутавшись мантией и втихаря наложив пару согревающих чар, парень так и остался ночевать прямо на палубе. За долгое время скитаний некогда могучий и наводящий страх корабль-призрак превратился в кучу гнилых досок, покрывшимися водорослями и противной слизью, державшихся в форме корабля исключительно посредством колдовства. Из команды тут было всего полдюжины человек, не больше. Дело в том, что проклятый отец Элли, Филипп, которому было предначертано вечно бороздить моря без возможности сойти на берег, не считая одного дня за десять лет, все-таки ухитрился обойти этот уговор и с помощью империуса затащил свою дочь на корабль и заставил ее убить себя и занять место капитана. А потом Элли по доброте душевной распустила всю команду, хотя пара человек осталось, признав, что все, кого они любили и с кем были знакомы, давно погибли и идти то им по большому счету некуда. Чем дальше Голландец спускался на юг и продвигался на запад, тем теплее становилось. По расчетам Геллерта поездка должна была занять еще несколько часов после того, как он проснулся. Парень сел и, сладко зевнув, потряс головой. Затем он, покопавшись в дипломате, достал из него перо с чернилами и пергамент и принялся самым аккуратным почерком, на который был способен, выводить имя своей двоюродной бабки, маячившее у него на языке уже несколько недель. Потом в паре предложений он объяснил, зачем и почему к ней едет, и запечатал конверт. - Ну-ка спустись, - он поманил рукой сову, сидевшую на мачте. Та живенько подлетела, явно обрадованная тем, что ей наконец-то дадут задание, без которого тут приходилось сидеть многие годы. Геллерт привязал письмо к тоненькой лапке и указал ей направление. Белоснежный толстый шар захлопал крыльями и пустился в путь. А Грин-де-Вальд, желавший видеть Элли с ее бешенством по поводу того, что он взял ее сову, меньше всего на свете, снова укутался в мантию и уснул.