Птичий дом

На его лекции, разумеется, никто не пришел. Декс убил время, заполняя доходные книги Птичьего дома и заодно прячась в запертой аудитории от Эмиля, порядком охрипшего после долгого, вдумчивого, тщательного и в высшей степени академического общения с Теодором. Тот еще не подозревал о главном сюрпризе — Декс дал Теодору номер его комнаты в дормитории. Убедившись, что Эмиль ушел караулить его в другом месте, Декс собрался домой. В конце концов, после сегодняшнего утра никто уж точно не прицепится к тому, что он ушел пораньше. Кроме того, ему надо наконец решить, что делать с Иволгой. Все доступные на данный момент партии были явно его не достойны. Владельцы борделей имели право на носилки с балдахином и закрытую карету, а также могли передвигаться пешком в часы, когда улицы не слишком людные. Когда-то это удручало Декса — можно подумать, его одеяние самое громоздкое во всем городе. Каменные люди занимают куда больше места, а их молодняк и вовсе брызгает лавой, и ничего. Потом он попытался пройтись по ярмарке в полдень, вспомнить детство, когда они с Эмилем сбегали из дома, чтобы порыться в рыночном мусоре, и был весьма рад, когда наконец появилась стража и арестовала его, препроводив в комфортную одиночную камеру до вечера. Люди готовы мириться с кем угодно, если только он не одет как житель улиц любви. Вернувшись в тот день домой, Декс запретил воспитанникам сбегать в нормальные районы, и пока он убеждал и увещевал их, в его ушах стоял голос его воспитательницы, говорившей ему то же самое. С тех пор он взирал на наружный мир, мир обычных граждан, не волшебников и не проституток, только в узкую щелку, задаваясь вопросом, как могла бы сложиться его жизнь, если бы он не согласился унаследовать дом. Глупые мечты — конечно, он не мог поступить иначе, что бы Эмиль ни говорил.

***

Птичий дом был тих и пуст. Несмотря на его название, настоящих птиц здесь было всего двое — Декс, когда-то носивший кличку Пеночка, да Иволга, названный так из-за того, что в злополучный день своей продажи сюда вымазался в желтой цветочной пыльце. Декс прошелся по общим комнатам и никого не нашел. Это его не удивило — сони вроде Свиязи еще не проснулись с ночи, зато жаворонки до самого вечера пробудут со своими друзьями, околачивая груши в гетто, если не за его пределами. Для последнего предприятия нужно было подготовиться заранее — припрятать мирскую одежду, сделать пасту, которая скрыла бы красноречивые татуировки на руках и ногах, а у самых старших, вроде Декса — и по всему телу. Нужно было отыскать лазейку в стене, опоясывающей квартал, и воспользоваться ей так, чтобы никто не заметил, как к приличной публике добавилось несколько жадных до новых впечатлений соглядатаев. Одна такая лазейка была как раз за Птичьим домом, но Декс был уверен, что ей давно никто не пользовался. Ноги сами собой вынесли его во влажную прохладу заднего двора, и он пробежался пальцами по краям висячих горшков, скрывающих стену и дверь в мир нормальных людей. Растения в них давно уже сплелись между собой, спустили длинные ветки до самой земли — он велел посадить их, когда только стал владельцем дома, и с тех пор сам ухаживал за ними. Близкая свобода только тревожит душу, бередит ее, не давая зарасти свежим ранам от предательства родных, от вечного унижения этим разграничением между нормальными и нет. У Декса было достаточно времени, чтобы распробовать этот приторный вкус, таящий в своей глубине горечь и крысиный яд. Будь у него возможность все переиграть, он бы не отказался от этой ошибки, но он не хотел мучить своих воспитанников. Пускай веселятся с такими же, как они, пускай ждут встречи с другим миром с надеждой и восхищением, пускай изредка подглядывают в него, примеривая на себя роль нормальных, непомеченных, неиспорченных — но не ходят туда каждый день через задний двор. За густой листвой слышалось шипение паровых механизмов. Когда-то Декса передергивало даже от звука закипевшего чайника, но теперь он оставался спокойным — не в последнюю очередь из-за своей мести Эмилю за продольного кота и общение с Вильямом Уильямом. О, когда-то все, что хоть немного напоминало Дексу о нем, заставляло его рыдать ночи напролет. Потом рыдания сменились наворачивавшимися слезами, когда он мельком видел его в Университете, потом — ностальгическим вздохом, и, наконец, мигренью от одного его имени. Последняя перемена произошла, когда их взгляды встретились на представлении новых преподавателей Университета, и Эмиль мигом подстроил так, что подошвы Декса прилипли к полу и он вывалился из обуви, попытавшись подойти к трибуне. Как же ухмылялась эта гнида. Декс смотрел на нее всего долю секунды, прежде чем подняться на цыпочки и перетащить купол своей одежды подальше от улюлюкающих студентов и делавших это куда громче волшебников, но даже этой доли секунды хватило, чтобы осознать, что он правильно делал, когда избегал Эмиля всеми средствами. До чего жаль, что долго так продолжаться не могло. Пара месяцев до экзаменов и недолгая аспирантура — вот и весь максимум Декса. Он отплатил Эмилю подмененным конспектом его первой лекции. Тот разыграл другую фишку, и в Птичий дом, и без того шатко стоящий на ногах, толпами повалили студенты в ожидании халявы. Доходило до того, что Декса пытались зажать в коридорах — к счастью, его традиционное облачение и здесь показало себя лучшим образом. Лапать его было все равно что заигрывать со шкафом. В ответ Декс сделал так, что до конца своей жизни Эмиль не сможет зайти на его улицу, лишив его платной любви в любом из домов. В конце концов, не только нормальные люди могут регламентировать, кто и как проникает в их мир. Потом был рис в прическе, несварение и репетиции кошачьего оркестра за стеной. Декс до сих пор не понимал, где Эмиль наловил столько кошек, да еще и способных петь во всех октавах. Последний розыгрыш, впрочем, был ему даже приятен. Жаль, что Эмиль быстро об этом догадался. Залитый маслом порог, кнопки на стуле, подушка-пердушка. Декс исхитрился и испортил список использованной литературы в особенно жирной статье Эмиля. Никакого эффекта — в молодости им и присниться не могло, что никто эти списки не читает и уж тем более не проверяет. Надо было сказать Эмилю о нем сразу после публикации, и тогда, возможно, он бы поседел и выкупил весь тираж, что само по себе было бы уморительно. Жаль, что Декс слишком долго сидел и ждал, пока розыгрыш обнаружат другие. После крайне удачной вылазки Эмиля на очередном симпозиуме Дексу пришлось заказать новое верхнее одеяние — на старом было глубоко вырезано «Декс Тиш — ду». Творческую мысль Эмиля на полпути оборвала улитка со смешливой руной, наконец вскарабкавшаяся ему на ботинок. Студенты были просто необозримым простором для розыгрышей. Поначалу Декс не обращал на них внимания, но когда один первокурсник просто достал его вопросом, может ли он одолжить Эмилю огнеупорную отвертку, и если нет, то все-таки не может ли он, ему пришлось задуматься об освоении и этого ресурса. У него как раз было время подумать, пока он перелезал с окна в туалете на яблоню, проросшую на крыше библиотеки — иного пути сбежать от этого, не в обиду собакам будет сказано, унылого бульдога, вцепившегося в него, он просто не видел. В итоге Эмилю пришлось столкнуться с целой гаммой педагогических проблем — от слишком подготовленных студентов до студентов, которые упорно убеждали его, что он ставит зачет только через постель. Разумеется, это были самые несимпатичные студенты, и вдобавок иностранцы, которые сами не понимали, что несли. Для коллег они придумали убедительную отговорку, что они враждуют только из-за кабинета, и на них закрыли глаза. В конце концов, чем еще заниматься волшебникам в отсутствии войн, как не отбиванием друг у друга теплых местечек. Это вполне вписывалось в концепцию Университета. Если бы остальные узнали правду, Эмиля бы подняли на смех. Это было смертельное оружие Декса, его атомная боеголовка в мире, где уран еще может не бояться хулиганов-ученых, подстерегающих его после школы с молотком. К шипению пара за стеной прибавилось немузыкальное мурлыканье старческим голосом. Декс очнулся от воспоминаний и ностальгически вздохнул — у мамы Нойманн были все такие же вольные представления о мотиве и темпе, как и пятнадцать лет назад. Не удержавшись, он сдвинул в сторону горшки и шагнул за них, тут же оцарапав лодыжку о ветки. Стена оказалась куда ниже, чем ему помнилось, и это было странно — в двадцать лет он давно уже прекратил расти. Сейчас она доходила ему до груди в этой обуви, и до подбородка, если бы ему пришла в голову фантазия разуться. — Добрый день! — окликнул он бесцельно шатающуюся по укрытому паром двору женщину. Ее сопровождали два кустарно собранных мобиля — Декс помнил, как их собирали под этой самой стеной, и ему было удивительно видеть, что они еще не развалились. — А, девушка с улицы любви! — поприветствовала его мама Нойманн, улыбнувшись ему так же, как и всегда. У Декса сжалось сердце — казалось, в этом дворе так ничего и не изменилось. — Ну, как дела? Мой-то все копит на тебя! — Приятно слышать, — пробормотал Декс онемевшими губами, и один из мобилей повторил женщине его слова на ухо. Мама Нойманн была такой всегда. Время скрючило ее, добавило морщин в лицо и дрожи в руки, но в ее голове не прошло ни дня. До боли знакомым жестом она поманила его к себе, заговорщицки улыбаясь, и Декс не смог ей отказать. — Давайте я вам с чем-нибудь помогу, — его одежда весила как отдельный человек, и ему пришлось попотеть, чтобы согнуть все ее сочленения в нужном порядке, но что только не сделаешь ради очаровательной женщины. Пускай она и считает тебя девушкой — уж на это Декс был не в обиде, хотя никто в здравом уме не мог упрекнуть его в излишней феминности. Кое-как он перелез через стену, и ощутил всегдашнее замешательство в первый миг, когда его подошвы ступили на другую — нормальную — землю. К такому невозможно было привыкнуть. Когда-то он не видел разницы между гетто и остальным городом, но ему пришлось ее выучить, и с тех пор она всегда была в его голове. — Хорошая ты девочка, — вздохнула мама Нойманн и погладила его по руке. — А нарядилась-то как! Что, праздник у вас какой? — Мы сами и есть праздник, мама, — улыбнулся Декс, пока прыгучий мобиль-проводник исследовал его ноги. Прикасаться к старому человеку было странно. К волшебникам Декс уже давно привык; к тому же трудно считать настоящим стариком того, кто использует возраст как оружие. Он чувствовал себя так, будто мама Нойманн может рассыпаться от неосторожной мысли — возможно, так оно и было. — Я сегодня заглянула в его копилку, — продолжала она, медленно шаркая по тропинке. Мобиль тянул ее за юбку, указывая направление. — Хочешь, скажу, сколько он на тебя накопил? — Декс покачал было головой, но она лишь ущипнула его за нос желтыми ногтями. — Не ври, вижу, что хочешь! Я вас, девочек, столько уже перевидала — уйму. Вижу, что у вас на душе. Вот ты уйти хочешь, и не отказывайся. Так вот, открываю я сегодня его копилку… Декс вздохнул. Он прекрасно знал, сколько там было — ему любезно сообщили об этом письмом. Двенадцать тысяч марок, не больше, не меньше, если только копилку не растаскали на другие нужды. — Тридцать шесть тысяч! — объявила мама, и Декс закашлялся, подавившись заготовленным вежливым ответом. — Хорошенькая сумма, правда? Много же за тебя хотят! — Много, — эхом откликнулся Декс. Этого разговора у них не было уже пятнадцать лет, и все это время деньги тихонько копились, хотя от них уже не было никакого толка. Нужно было выкупать его, когда он стоил двенадцать тысяч, а теперь уже не помогут ни тридцать шесть, ни пятьдесят, ни сто. Но на него продолжали копить. Это было душераздирающе. — Но я ему всегда говорила — если эта девочка смеется над твоими шутками, потому что ей правда смешно, и если она не зовет тебя яйцеголовым, и везде бегает с тобой, как постреленок, то какая разница, на какой улице она живет? Не все рождаются лордами, и некоторые девочки вроде тебя будут получше всяких аристократов. Так я считаю. Декс опустил глаза в пол и молчал. Он много раз слышал и про шутки, и про постреленка с аристократами, и так и не нашел, что ответить на это. Мама Нойманн всегда была слишком добра к нему. В их доме ничего не изменилось. Женщина, чей ум не старел вот уже тридцать лет, была не слишком склонна к переменам. Вещи аккуратно чинились и ставились на прежние места; новая посуда была точь-в-точь как старая, а механическая печка пускай и блестела новым железом, но была старательно запачкана сажей в самых видных местах, чтобы сойти за чугунную. Пахло пирогом, и хотя Декс все равно не мог есть свежее тесто, он был уверен, что никаких крыльев в нем не увидит. Кухонный мобиль попытался налить ему чай, но вместо этого чуть не свалился на пол, не рассчитав свои усилия. Декс поймал его у самого края стола, и отодвинул подальше. Эти механические штучки всегда приводили его в восторг — что раньше, когда все было иначе, что теперь. - …старше, говорит. Ну и что, что старше? Ты, может, никогда такую и не найдешь больше. Посмотри на людей вокруг — кому еще ты нужен? — бормотала мама Нойманн, нарезая пирог. Дексу она не разрешила это сделать, усадив его за стол, который теперь казался страшно маленьким. — Мне кажется, ваш сын может найти кого-то даже лучше меня, — разговаривать с ней было все равно, что с одним из ее мобилей, но Декс все равно делал это. Иногда его слова долетали в ее вселенную, иногда нет, но молчать в ее обществе ему казалось жестоким и одновременно неловким. — Он умный, милый, заботливый. Кто угодно хотел бы быть с ним. — Послушай, я всю жизнь была и умна, и мила, и заботлива, — мама Нойманн села напротив него, и сразу же взяла себе кусок пирога. — Но мужика я себе поймала, только чтобы сделать ребенка, и он сбежал сразу же, как мы закончили. Мы, ученые, никому не нужны. Все только говорят, что им важно разговаривать с возлюбленными. Пф! Чепуха! Им важно, чтобы мы молчали побольше, и притворялись, что мы такие же, как они. Или стали бы такими на самом деле — так даже лучше. Она неаккуратно откусила от своего куска, но Декс наблюдал за этим без отвращения. По правде сказать, ему даже захотелось попробовать этот пирог, а возможные последствия такого гастрономического риска казались высосанными из пальца. — Знаешь, что мне сказал его папаша? «Вот уберешь свое барахло и поместится диван»! Барахло! — мама Нойманн даже приосанилась, воинственно размахивая пирогом. — И он пнул старого Джорджи! Я нашла последнюю шестеренку только через девять месяцев, когда рожала. Естественно, я гнала этого хрыча до самой калитки! — Вы же говорили, что он сбежал, — Декс сам не заметил, как заулыбался этому запалу. Он слышал эту историю столько раз, что она могла бы стать частью него самого, если бы он только ей позволил. — Разумеется, сбежал. После того, как я отходила его по морде половой тряпкой. И не жалею! Что я всегда говорила моему сыну — если уж ты пошел в меня, то смирись, что всегда будешь слишком умным для всех остальных. Умные — они неудобные, они как кабачок в корзинке с яйцами. Тебя будут пихать, и вертеть, и гнать, и доведут тебя до умопомешательства, и скорее всего, ты умрешь от голода, в одиночестве, и твой дом подожгут мобили, если только еще останется, чему гореть. — Мама Нойманн, но никто не позволит вам так умереть, — вздохнул Декс, и она похлопала его по руке. — Мне повезло, милая. Я выиграла в лотерею, и у меня есть вы. А мой сын — он выиграл суперприз, и я всегда говорила ему, чтобы он держался за тебя крепко, потому что второго шанса не будет. И он держался. Держался, даже когда это было бесполезно и причиняло боль им обоим. — Мам, я дома! — задумавшийся было Декс вскинулся и шарахнулся к задней двери, сметая по пути табуретки и горшки. Какой-то древний мобиль, из тех, что еще работали на пару, а не на вечном двигателе, возмущенно кракнул у него под ногой и замер, перегородив проход, и Декс заметался, не зная, куда ему деться. — Переночую сегодня у тебя… а, и ты здесь. — Привет, Эмиль, — безнадежно откликнулся Декс, наклоняясь и поднимая мобиль с пола. Насколько он мог судить, ничего страшного с ним не произошло — просто завис. Если учесть, из чего мама Нойманн собрала его мозг, удивительно, что он хоть иногда выходил из этого ступора.  Эмиль обнялся с матерью и сел на свое место, не отрывая взгляда от Декса. Птица чувствовала это своим затылком — и еще видела в пришпиленном к косяку зеркальце. — Не ожидал встретить тебя здесь, — выдавил он, и тут же поморщился от тупости этой реплики — он пришел в его дом. Действительно, «не ожидал». — Разве ты не должен быть в Университете? — Кто-то дал Теодору номер моей комнаты в дормитории, — пояснил Эмиль. — Пришлось срочно сбегать. А ты-то что здесь делаешь? — Просто проведал маму Нойманн, — Декс наконец нашел в себе мужество развернуться и встретить его взгляд. Это оказалось не так страшно, как он ожидал — он просто ощутил себя ничтожеством. — А ну вернись на место! — прикрикнула на него мама Нойманн, попытавшись пройти мимо него, но так и не преуспев в этом. — Стоит как столб, спотыкайся о нее теперь. Куда подскочила-то? Декс тихо сел обратно за стол, все так же держа мобиль у груди. Тот был горячим и грязным, но зачем еще нужна такая традиционная одежда, как не для таких случаев? Механизм ровно потрескивал у него на коленях, и это успокаивало. — Извини за кошку, — вдруг сказал Эмиль, и Декс вдруг осознал, что ему тоже неловко. — Я не думал, что она будет такой большой. Думал, она как обычная кошка, такая даже тебе ничего не сделает. — Этот монстр чуть меня не убил, — сейчас это казалось таким далеким, словно дурацкий анекдот из детства, слишком длинный и путаный, чтобы быть смешным. Но это отнюдь не значило, что Декс не хотел бы хоть немножко уколоть Эмиля чувством вины. — Еще бы, он кого хочешь убьет. Когда я увидел вас с ним на хвосте… — На бороде, — поправил Декс. Эмиль вскинул на него непонимающие глаза — кажется, он и без его шпилек был настолько полон вины, что всему остальному места не оставалось. — Он зацепился за бороду антропологии, и всю дорогу ехал на ней. Несколько секунд Эмиль сидел со все тем же отсутствующим выражением лица, а потом фыркнул в свою чашку. — Борода! До сих пор поражаюсь, куда мы попали. Мы мечтали о науке, о диспутах, открытиях… А вместо этого ловим котов на бороду! — Говори за себя, я вот просто мечтал о предлоге каждый день выбираться в нормальное место, — неосторожно улыбнулся Декс, и атмосфера за столом снова сгустилась. — Опять ты со своими «нормальный-ненормальный», — буркнул Эмиль, отводя взгляд от его лица и уставившись в окно. — Достал уже. Я никогда не считал тебя ненормальным. — Ты — нет, а остальной город — да, — парировал Декс, но счастливое ощущение, будто в доме мамы Нойманн все вернулось на круги своя, уже испарилось, будто его и не было. — К чему это ханжество, Эмиль? Открой глаза — я живу в гетто! Я не могу спокойно пройтись по улицам, хотя имею на это право! Да, нас вроде как уважают, и защищают, те же Ворота, например. Но мы — не часть остального общества, и это все знают. Да погляди хоть на мою одежду! По-твоему, это похоже на «этот парень совершенно обычный, не обращайте на него внимания»? — Ты просто вбил это себе в голову, вот и все. — Не ругайтесь, — мама Нойманн снова появилась в кухне, неся банки с вареньем. — В моем доме никаких криков! У меня только-только прижились фиалки, хотите, чтобы они повяли? — Простите, мама Нойманн, — вздохнул Декс и попытался поставить мобиль на пол. От его влажного жара одежда не тлела, но скорее становилась похожей на баню в миниатюре. Мобиль уперся и запутался раздавленной Дексом лапкой за вышивку. — Должно быть, мне пора идти. — Не съешь пирог — не уйдешь, — мама Нойманн погладила его по прическе и поковыляла в сад. — Фигура фигурой, но что за радость от фигуры без пирога? Болтайте, голубки, а я пока поковыряюсь в земле. Нам, старикам, это на пользу. Некоторое время они сидели молча. Эмиль взял с его тарелки так и не тронутый пирог, и принялся жевать его. Он всегда выручал его с этим — мама Нойманн не держала птичьей еды, и то и дело пыталась угостить Декса чем-то запретным для него. В итоге Эмиль съедал двойную порцию, а Декс говорил, что все было очень вкусно. — Она уже говорила про копилку? Двенадцать или… — Тридцать шесть, — Декс вздохнул и поставил локти на стол, наблюдая за тем, как Эмиль жует. — Скажи мне, что копишь на что-то другое. — Нет, — спокойно ответил Эмиль, и Декс знал, что так будет. — Как глупо все получилось, — пробормотал он. На солнце набежали облака, и в доме стало серо и спокойно. — Это у всех жизнь так глупо проходит? — Ты мог поступить иначе. Ты и сейчас можешь. Скажи, что хватит с тебя борделя, продай его — не верю, что покупатель не найдется. Ты не обязан тянуть его до самой смерти. В устах Эмиля все звучало просто прекрасно. Когда-то Декс робко мечтал об этом, спасаясь мечтами от клиентов, и кредиторов, и воспитанников, которые вечно проверяли его на прочность. Он уходил в свою комнату, приносил старую лампу в постель и накрывался одеялом вместе с ней, представляя, что он не один. Он правда мог уйти. Эмиль покрыл бы его долг этими двенадцатью тысячами, невесть как накопленными сопливым мальчишкой, и Декс мог бы спокойно ходить по улицам, скрыв старые татуировки. Все из старого Птичьего дома так сделали, даже те, кто наслаждался своей работой. Все, кроме него. Но кто-то должен был унаследовать Птичий дом и позаботиться о младших. Декс был единственным достойным кандидатом. В ту ночь он рыдал как никогда в жизни, метался по пустой комнате, исступленно отыскивая, где бы зацепить веревку, где отыскать щепку, которой можно было бы пустить себе кровь, а утром вышел на задний двор и попросил Эмиля больше не ждать его. Он сам, без него, подготовился к выпускным экзаменам в Университете, а когда пришло время, надел расшитые одежды с деревянным воротником. Он принял свою судьбу и смирился с ней, а Эмиль — нет. — Если ты сейчас решишься — я приму тебя. У нас еще есть время. Сколько тебе по вашим меркам? — Спрашивать возраст неприлично, — прошептал Декс и попытался лукаво улыбнуться. Эмиль и сам мог посчитать. Нужно всего-то умножить человеческие годы на два. Да, птицы стареют не так, как люди, и Декс еще выглядел моложаво, и его мысли были такими же, как и пятнадцать лет назад, но это не отменяло того, что еще немного, и его тело умрет под тяжестью собственного возраста. — Пускай тебе осталось десять лет, да хоть пять! Ты еще можешь побыть, — тут Эмиль запнулся и произнес следующее слово с демонстративным презрением. — Нормальным. Лучше немного, чем совсем ничего. — И ты перестанешь доставать меня в Университете? — Декс старался сосредоточиться на чувственных ощущениях. Если он продолжит думать только про разговор, то вот-вот разрыдается от бессилия. Мобиль грел и подрагивал, подрагивал и грел, его поверхность была шершавой и оставляла пятна копоти на обожженных пальцах… В последний раз Декс по-настоящему плакал в ту ночь, когда ему объявили о чести унаследовать Дом. — Да, — без колебаний ответил Эмиль. — Тогда не пойдет, — эта улыбка получилась еще хуже прошлой. Чайный мобиль замер, пробегая мимо него, повел тем, что Декс определил как мордочку, и наконец наполнил его чашку. — Может, мне нравится, как ты впадаешь в детство, пытаясь залепить мне прическу смолой. — Ну как скажешь, — Эмиль несколько смущенно улыбнулся, и жадно потянулся за следующим куском. Декс промочил горло глотком чая, заодно обжегшись о него, чтобы оправдать этим заблестевшие глаза. — Только осторожней. Не знаю, как отреагировала бы наша клятва, если бы этот кот меня задрал, но проверять мне как-то не хочется. Последние твои розыгрыши просто на грани. Декс увещевал Эмиля вслух, а сам напряженно думал о другом. Вряд ли им представится случай еще раз поболтать вот так — за пределами дома мамы Нойманн они все еще враги. Да и здесь они тоже враги, просто так сработала неожиданность, что вместо ссоры они принялись мирно чаевничать. Декс отпил еще чая, и только сейчас отметил неприятный маслянистый привкус — что ж, ничего другого от совместного творчества Эмиля и его мамы ждать не приходилось. Он мог только надеяться, что машинная смазка его не отравит. — Послушай, у меня есть одно предложение.