ausgebrannte

— я нашел его после этого на лестничном пролете, между третьим и четвертым этажом, — киллиан жадно затягивается, пока питер не сводит с него глаз. — генри — мальчик божий одуванчик, всегда такой радостный и живой, он… питер слышит, как голос преподавателя ломается, но никак не помогает ему — только молча следит за нервным подрагиванием рук. — он шарахнулся от меня и побежал со всех ног вниз, не отзываясь на свое имя. джонс, наконец, переводит взгляд на собеседника, даже не зная, чего он ждет — сочувствия или издевательского смешка: «боже, вам 30-хрен-пойми-сколько-там, могли бы уже повзрослеть и не обращать внимания на такие глупости», но пэн молчит. — я, наверное, сошел с ума, — горько замечает джонс, одновременно имея ввиду и свои наблюдения, и решение рассказать такие вещи питеру, и поднимается с земли, чтобы уйти и забыться. в последний момент питер обрывает его действия. — стой, — он по-хозяйски берет из пальцев киллиана сигарету — жест до того естественный и правильный, что мужчина поражается своей реакции. — ты говорил это кому-то еще? — только тебе. — ты начинаешь прозревать, алиса, — колечки дыма выходят у парня изо рта, придавая происходящему романтичную сюрреалистичность, отчего поверить в него становится ещё сложнее. питер резко поднимается, ровняясь с ним: киллиан чувствует теплое дыхание возле уха и жаркую близость тела — со спины, и это не может не отвлекать. по крайней мере, джонс убеждает себя в том, что это происходит даже в самом примитивном смысле, диктуемом инстинктом самосохранения. он имеет ввиду страх перед неожиданными действиями человека, подкравшегося сзади, конечно же. воротничок у горла темной рубашки как бы невзначай приходится поправить, и тогда питер шепчет ему на ухо, разрезая острыми словами напряжение в воздухе, как некеры* режут больной или старый скот на продажу — беспощадно и ни секунды не сомневаясь: — ты не знаешь, какое schieße* здесь творится, святой килиан. и усмехается. киллиан чувствует прилив острого разочарования, которое першит где-то в горле. ему хочется спросить: «зачем ты так?», но он и без того знает ответ. — голая порка, помнишь? — он подмигивает, демонстративно обходя мужчину, и направляется в сторону общежития, вальяжно покачиваясь из стороны в сторону и засунув руки в карманы выглаженных брюк. киллиан отчего-то долго не может сдвинуться с места, перекатывая его слова на языке. на какое-то время встречи с питером пэном пропадают. он исчезает из его жизни, подобно ученикам, пропадающим на летние каникулы из всех интернатов. бесследно, безжизненно, так, будто их никогда не существовало. кажется, питера пэна тоже никогда не существовало. существовал худощавый парень, перешедший в выпускной класс, с которым он иногда пересекался в коридорах кафедральной школы — с черной книгой с нитью золотых букв «die bibel*» подмышкой, невзрачным именем вроде малкольм или ульрих и парами (дважды в неделю) у его старшего брата.

но питера пэна никогда не существовало.

однажды вечером, бессмысленно крутя пальцами большой крест, подаренный отцом на окончание школы, он слышит чьи-то едва различимые, крадущиеся шаги возле двери. затем — шелест бумаги, ловко пущенной через нижнюю щель. школьная магия тайных переписок. почти романтика (которую питер-из-прошлой-жизни-пэн никогда не любил, предпочитая фильмы, где всегда умирают или хотят умереть, вроде бертолуччи*, бергмана* или ричардсона*). он поднимается с кровати и медленно бредет к двери, давая нарушителю спокойствия тихо ускользнуть.

«никогда не стоит забывать старых друзей. P.P»

киллиан усмехается, комкает записку, засунув в карман, и растягивается на кровати, подложив руки под голову с играющей на губах улыбке. предвкушение всегда было одним из самых приятных ощущений. независимо от того, что предвкушалось: поездка домой, вечер за чтением «коллекционера» или встречи с полу вымышленным знакомым, какое определение джонс дал питеру пэну, как-то раздумывая над формой их отношений. идя в кабинет, указанный в записке как место встречи, киллиан думает о том, что сказать. не «куда пропал, старина?» же в самом деле. очень скоро проблема первой остроумной реплики становится не первоочередной. первое, что он видит — бледные, юношеские ягодицы, раздвинутые чужими, широкими, поросшими мелкими волосками ладонями для того, чтобы было удобнее трахать. питер опирается ладонями на стол, пока его, киллиана, брат, его родной блядский брат, вставляет регенту, нагнув раком и мерзко, влажно дыша в угловатую мальчишескую спину. киллиану хочется блевать. — блять. лиам судорожно оглядывается, выходит из мальчика с позорным, влажным звуком и впопыхах натягивает брюки, пачкая их смазкой. пэн выгибает шею и невидяще смотрит сквозь джонса-младшего, даже не удосуживаясь сдвинуться с места. — блять, лиам. — киллиан, какого хера, тебя стучаться не учили?! — даже сейчас он дышит тяжело. киллиан не может избавиться от картины, которую застал, и с отвращением морщится, видя ее перед глазами до сих пор в мельчайших подробностях: от располневшего тела брата до флегматично опирающегося на стол регента. — уходи, — говорит лиам, рванув пэна за плечо и вручив ему в руки стянутую рубашку. — мы потом договорим. что-то щелкает. — потом договорим, а?! изумительные разговорчики! — киллиан приходит в бешенство. пытается копировать традиционную, устаревшую манеру брата говорить, насильно переключив внимание с собирающегося питера, но… черт, у него задница до сих пор мокрая от смазки лиама, который пытается оправдаться, когда его поймали со спущенными штанами. — halt deine fresse!* киллиан на несколько минут оказывается в смятении — он уже давно не слышал ругань брата — уравновешенного, сдержанного, познавшего дзен и принявшего обет безбрачия как данность. видимо, для того, чтобы превратиться в педофила — напоминает он себе и встает между джонсом-старшим и парнем. — ты мне, блять, все объяснишь. — киллиан, — голос такой снисходительный, будто они все еще дети и старший брат пытается объяснить младшему какую-то прописную истину. — это ведь не твое дело, так? по спине проходится холодок, когда он чувствует укоряющий, холодный взгляд парня. он говорит. конечно, киллиан. согласись, замни дело, наполни свой рот дерьмом, как ты всегда делаешь. поступать правильно — для безмозглых святош, а ты ведь не такой, да? — это не то, лиам. в этот раз — это не то, во что можно не вмешиваться, — шипит он, сжимая руки в кулаки и отрезвляя мозг болью, чтобы не поддаться на сладкие, складные увещевания брата. лиам, очевидно, почувствовав, что присутствие мальчика придает киллиану сил, бросает на него злой взгляд: «не заставляй мне напоминать тебе снова, что делать». дверь хлопает. и он снова становится мягким. — давай разберемся сами? — мать твою, лиам, ты в своем уме?! — киллиан вырывается из больших, мягких ладоней брата, вспомнив, что именно они делали минут десять назад. — это несовершеннолетний, блять! джонс-старший быстро осознает свою ошибку. меняет тактику, сукин сын, думает киллиан, пока еще не осознавая, насколько она действенная. — я знаю, слушай, я знаю… — он медленно опускается на стул, схватившись руками за голову, и поднимает на киллиана виноватый взгляд. — это все герр румпельштильцхен, киллиан. его система наказаний. я… понимаешь, я сломался? теперь он давит на жалость, большой, оступившийся и родной брат. киллиан снова переносится в далекое детство, когда старший брат, вытирая проступившие слезы раскаяния, умолял не рассказывать отцу, что вместо воскресных походов в церковь он бегает к соседней девчонке, миле. киллиан любил милу. но брата любил больше. — мне было это нужно, понимаешь? разрядка… я… он осекается, когда киллиан бьет его жгучим взглядом, особо выделяя последнее слово интонацией. — это ебаный ребенок. — ему почти семнадцать! — последняя попытка. — и он пришел ко мне сам! киллиан не замечает, как в нем что-то ломается.