Траектория падения

— Насыщенно, эффектно и очень живописно, — не удержался Михаил и выплеснул свою ярость в холодный и откровенно ироничный тон, оглядывая обстановку. Кафе в центре города взорвалось светом от угнетенного ангела-камикадзе и осквернило плотью и кровью милое детское заведение. Напуганные яркие как лучики солнца детские души, погребенные благодатью ангела, были здесь и рыдали в уголке. Души молились Богу, архангелам, ангелам, святым, всем кого вспомнили; те, кому в конце линии судьбы открывались адские врата, уже исчезли. Архистратиг задержался взглядом на душах и направил силы, дабы удержать их от гнева, от быстрого схождения с ума. Растерянность и не осознание собственной смерти черным коконом разрастались по просторному залу, страх смешался со смертью и запахом крови. Терпеливость ссыпалась, как песок сквозь раскрытую ладонь, и ничего с этим поделать шестикрылый не мог, холодная ярость затмевала глаза и шла бурыми пятнами по периметру. Взъерошив волосы, нахмурился, скосив взгляд на Бартоломея, который решил не уступать ему в серьезности и активно разбирался с беспорядком. Достав ноутбук он, расправившись с мелкими недочетами, позвал Михаила. На записи камер видеонаблюдения явно видно лицо камикадзе. Обычный среднестатистический американец, попавший во власть ангела, расчертив на животе символы, вжал клинок в сердце, чтобы разрушительная волна прошлась по невинным душам и парочке ангелов, прятавшимся в людном кафе. Михаил сумрачно, обтерев руку, которой случайно влез в лужу крови, не мог подобрать слов, вертелась одна нецензурная речь и мысленно срывалась с языка, а на деле сжав зубы, он сверкал глазами. «Не теряй контроль. Мне это не положено» — скрипнул собственный голос в гуще мыслей. Действительно, не положено, главнокомандующий должен мыслить трезво, чтобы быть примером братьям и сестрам. — Что делать с душами? — задал вопрос Эспер, до этого не типично для ангела крутивший сигарету, вынув её из полной пачки. — Жнецы жалуются, слишком сильны голоса людей. Они плачут, молятся, умоляют. Невинные детские души, казалось, таращились на него огромными глазами и ждали приговора. Но вместить всех под своим крылом… — Эспер, найди здание для душ и помести туда трое-четверо ангелов. Этого достаточно, чтобы они не сошли с ума, — Михаио нашел временное решение. — Скоро портал будет у нас, — случайно вырвались слова; он только подумал, и уже одно предложение всколыхнуло ангельские умы, прошлось лавиной и сбило с ног твердой каменной уверенностью. Архистратиг и сам ощутил небывалый подъем. Вокруг кипела жизнь, поправив воротник пальто, он вскинул руку. Ошметки плоти исчезли, и кровь стекала с потолка водой, бежала по стенам и лужами высыхала на полу. Стены, наконец, засеребрились чистотой, и яркий лучик утреннего солнца моргнул, зайчиком пробежавшись по лицам присутствующих. Минута молчания ангела сопровождалась великими изменениями. Они не могли оставить все как есть, не могли открыть двери кафе и пустить сюда полицию, которая замерла вместе с городом в безмолвии остановившегося времени. Сила архангела нашла на них огромной волной, поднявшейся с недр океана, а Михаил чувствовал себя уверенней. Ослепительные краски взрывались в голове, и в нос ударил запах свежести, утренней росы возле лесной опушки, где не было никого, ни одного человека за тысячи километров. Будто еще пару минут назад не лежали на холодном полу изуродованные светом детские тела — и он может ранить смертельно — смерть, расправив крылья, холодно дышал в затылок, а жнецы молчаливой похоронной процессией закрывали уши, не выдерживая криков. Бессердечные, безмолвные, мертвые жнецы оказались душевнее ангелов, их сразила человеческая мощь души, утопив в отчаянии. Черные глаза слуг смерти излучали жалость, лились призрачные слезы, и краски лиц казались мертвенные, точно восковые фигуры. Упав ниц перед холодными душами, они в бездействие крутились вокруг них и слушали, зажмурившись и сжав зубы через силу. Волной гнева сметала ангелов Тесса, самая близкая жница к Смерти, поднимала на небожителей мокрые от слез глаза, а те в свою очередь отворачивались, не чувствуя мук. Сколько еще ложных идей будет шествовать между ними, смешиваясь с легким ветерком или с чрезвычайно сильными промерзлыми ветрами Арктики и Антарктики. И ведь идеи не можно сжечь, растворить в кислоте и утопить в водах океана, — они бессмертны. Живее всех живых. Они умирают, но тут же подхваченные с ветром и сжаты словом «Эврика», они кружатся мелким песком на пляже; неважно, кто коснется идеи и мысленно произнесет все до последней строчки человек или ангел, а может демон. И даже если стереть в пыль и рассеять по земле носителя такой мысли, то на другом конце полушария кто-то зародит в себе новую, еще более опасную и продуманную. Нельзя предугадать, сколько умов расстелет под собой мягкий или жесткий ковер этой философии и будет до конца сидеть на нем, с невероятным упорством, силой, а затем, когда властелин сути усмехнется, сдернет их с покрывала, которое притерлось и стало намного лучше сухой желтой травы и твердой земли, они упадут в черную мглу, а уже она проникнет в рот уши, в конце концов, заполнит естество до краев. Михаил дернул рукой и сделал вздох полной грудью. В нос ударил запах дыма и пошел дальше к легким, казалось, от этого он задохнется, будет хрипеть, хватаясь за горло и дышать через раз, ведь дым как паразит навеки поселится там, внутри, близко к сердцу и благодати. Но ничего не случилось. Эспер, отрешившись от мира, застыл, и лишь сигарета в зубах, пепел которой падал на одежду, горела ярче глаз падшего ангела, сочнее его благодати. Земля понемногу высасывала их силы, забирала небесную святость и даровала странное забытье, отрешенность от всего: проблем, горя, боли. Вроде небожители притерлись — лишь велика тоска при самых красочных воспоминаниях разъедала черепную коробку, и иногда жутко хотелось покинуть оболочку, собрать свой свет, свой дух, улетая подальше от чертогов разума сметных, их рук, мыслей, иногда грязных, светлых, туманных… Можно подобрать сколько угодно эпитетов, но это не изменит того, что атмосфера давила на них, заставляла играть по правилам. Первым испытанием стали привычки людей: дым сигареты, постоянные сомнения, рок судьбы и еще море действий, которые были чужды на небесах, особенно страстной стала скука. Почему в Раю не было скучно? Возможно, и там постоянно что-то случалось и казусы, от которых хотелось смеяться и плакать одновременно, кричать и похлопать брата или сестру по плечу со словами «Молодец», а потом стоять перед командиром и делать вид, что во всем раскаялся. То было дома, а теперь даже лучшая шутка казалась никакой, она тонула в безмолвии и падала вместе с ними с неба, выгорев дотла. Любимые слова, с которых начиналось теплое прикосновения к сущности, словно кто-то выволок на зеленую траву Эдема, оставив среди душистых трав, теплых лучей и запаха цветов: жасмина, лаванды, прочего-прочего. Вокруг полнилась жизнь, дурманили взор синие василиски, темно-алые розы и простые желтые одуванчики. А сейчас зима, холодная, прочно затянутая горем и серыми облаками. — Эспер, ты закончил? — спрашивал Михаил у безмолвной статуи, которая, услышав знакомый голос, встрепенулась, едва не выронив никотиновую палочку. Ангел заморгал, пытаясь сохранить четкость картинки перед глазами, и, сосредоточившись на лице архистратига, кивнул. — Мы нашли на берегу пустующий двухэтажный дом, его сдает старушка, и Бартоломей уже обо всем договорился, — протараторил ангел и спешно затянулся, выдыхая облако дыма. — Как давно? — Михаил указал на сигарету, Эспер посмотрел на неё, будто впервые увидел, а затем поджал губы, сбрасывая пепел на пол. — Не знаю, может месяц, — пожал плечами Эспер. Михаил покачал головой, но произнести ничего не решился. Ему казалось, что он ловил тень осуждения, замершие улыбки преследовали, затаившись в темных углах, но сестры и братья опускали глаза и на их лицах не дрогнул ни один мускул, в котором можно угадать незаконченную усмешку. Они его не винили. К Апокалипсису шли долгие годы, прекрасно понимали и принимали… Оплошность архангелов, затем ангелов в безумстве Гражданской войны, и хотя, иногда срываясь в порыве злости, твердили: «Во всем виноваты Кастиэль и Метатрон», то теперь стыд и совесть напоминали о себе в самый ответственный момент. Архангел расправил три пары крыльев. Легкая тень упала на пол и, поймав пару непонятных взглядов, решительно взмахнул крыльями, пустившись в полет над городами. Практически ему одному доступны крылья, возможность облететь весь земной шар и даже воспарить над Землей, окунувшись в толщу ледяной воды гущи бесконечного космоса, где рождались и угасали звезды, где разворачивали свои щупальца черные дыры. И в тоже время он бежал на месте, продвинувшись на пару сантиметров. Самое сложное было не в открытии Небес, не в свержении Метатрона, самое невыполнимое — собрать всех месте, силком затащить в Рай и в приказном тоне сообщить, что они дома. Все как прежде. Да только время уже убежало, ускользнуло, утекло, прошли те мгновения, потонув в симфонии огня, оставалось перебирать руками пепел, попытавшись отыскать там прошлое, вымазав руки в сажу. «Михаил не ройся в мусоре, не ищи фундамент горелого здания, строй новое», — одного зимнего утра, когда глаза уже устали, голова болела, мышцы задубели, он слепо брел по стенке, перебирая руками и молясь, чтобы никто не увидел его таким, на встречу вопреки всем мольбам, шагнул Джошуа, тепло улыбаясь и отечески похлопав по плечу. Ангелы тешили себя надеждой, что Джошуа продолжал говорить с Отцом, собирая мудрость в мешочек, а Михаил не верил, уже не верил, перестал обращать внимание, если и присматривался, так взгляд быстро скользил мимо, без прежнего интереса. Это не слова Отца, ни его решение или совет, слова ангела старого, как мир, и, казалось, старше всех архангелов вместе взятых. «Наверное, он был сотворен уже взрослым», — поистине детская мысль пронеслась у Михаила, и, подрезав крылом волну, он вознесся над морем, не позволяя игривому, взволнованному морю обжечь себя соленой водой. Тряхнув белоснежным крылом, он сбросил вниз частичку моря — зеленую тонкую водоросль, поднявшуюся на поверхность. Мысли его неслись еще дальше, еще быстрее. Блуждая взглядом по небоскребам, ему казалось, что здания из железобетонного каркаса и стекла скоро поскребутся в небеса, тонкие верхушки пробьют твердый эфир и раскроют новый вход. Сияющая дыра будет пропускать земные ветры, земные дожди и земные грозы. Где же портал? Рядом с Метатроном или нет? В Америке, может во Франции, Англии? Ищут и ищут, практически целую вечность. По небесной связи прошелся легкий писк — условный знак. Приземлившись на асфальт, едва не попав под грузовик, Михаил тряхнул головой и сошел с дороги, перебирая ногами нетронутые, осенние, чуть примерзлые листья. Рядов шумно словно и, не касаясь колесами дороги, мелькали машины. На телефоне заиграла привычная стандартная мелодия, и высветилось на тусклом экране знакомое «Бартоломью». — Да? — странное предчувствие охватило сердце. — Михаил, это Азраэль, — заговорила мятежница, подражая тону Барта, — мы поймали трех приспешников Метатрона и ждем тебя. — А где Бартоломью? — с тревогой спросил он. — Он немножко занят, вот если ты не поторопишься, то на одного приспешника будет меньше… Спрашивать что да как не имело смысла. Азраэль уже отключилась, оставив его в неком недоумении и смятении. Где они, чёрт возьми, их поймали, если на сегодня ничего не было запланировано? С одной стороны прекрасно, а с другой. Усмехнувшись, выпрямился до хруста костей и взлетел. Взглянув в небо, чуть прищурившись, заметил нескончаемое количество облаков, серые, белые, чуть темнее и светлее, они двигались с разной скоростью. Через пару километров протянулось безоблачное небо с ярким слепящим до боли глаза солнцем, а затем низкие дождевые облака выплеснули на архистратига весь свой гнев, свою силу, смешав в себе холодную ярость зимы и теплоту западного ветра, забредшего не в свои просторы. Кожа покрылась тысячами мурашек, а холодная вода падала за шиворот, сбегая по шее и капая с черных волос. Он на входе скинул мокрое пальто, повесив на одиноко стоящую вешалку и, передернув плечами от влажной рубашки, направился вниз. Перескочив через перила, ловко приземлился перед металлическими дверями, которые издавали ужасающий скрип ржавых петель похуже, чем вход в оружейную. До этого дня она лишь в чертогах разума именовалась пыточной, но ангелы не подходили, ведь, казалось, подойти ближе и железная дверь неожиданно откроется, засасывая в мир боли и страданий. Михаил помнил кресло, которое неизвестно кто притащил и чрезвычайно быстро сбежал, одинокая лампочка, которую собственноручно вкрутил и пару цепей, оставленных бывшими владельцами. Постучав в дверь, он моментально услышал, как сдвинулся металлический засов. Снаружи их было три, там же один на случай, чтобы во время допроса не вошел посторонний. Его ждали, приоткрыв двери на него напряженно взглянула пара янтарных очей, но каких-то стеклянных. Словно началась новая игра анархиста, мрачная, тяжелая, как цепи, где много молчаливых, глухих навек тел, а он с удовольствием принял правила, зайдя внутрь. Свет ангельской благодати померк против этих черных стен, единственная лапочка, медленно колышась от терпкого дыхания скорой расправы, слабо освещала комнату, погрузив в мрачное безмолвие. Азраэль пропустила его вперед, остановившись сломанной куклой позади, не произнося ни слова, ни слабого вздоха, который часто соскальзывал с приоткрытых губ, опущенные руки и фарфоровое лицо. Задержав дыхание, он потратил добрую минуту, чтобы разглядеть. Его сердце билось, словно в предсмертной агонии, все звуки отсутствовали и даже трое приспешников глядели широко распахнутыми глазами в полнейшей тишине. Он знал, они смотрели, усмехались, но все смешалось, стерлось лишь слабые силуэты, до которых он хотел дотянуться, но комната словно расширялась, уходя вглубь — и глухой смех, знакомый до боли в самой гуще темноты сотряс жилы. Так смеялся Люцифер, переходя границы сознания, врываясь во мрак безумия. Михаил в полнейшей растерянности сделал шаг назад — и точно из ничего вырос лабиринт: за спиной, справа, слева, спереди. А вместо стен — решетка, за которой клубками грома и молнии, вязкими, удушающими вилась сама тьма, скованная и одинокая, она раненным зверем наносила хлесткие удары. Горячая, чуть солоноватая кровь побежала по губам, вытерев рукавом, он часто заморгал, делая шаг вперед, в пустоту. Руки тряслись от внезапного страха, но потрясающе точного — пот выступил на лице в горячке, а тело сотрясала дрожь. Выдохнув клубок пара, он озирался, выставив руку вперед, силясь пробить тьму, уничтожить и разрушить игру. Но ничего не произошло, его держала могущественная сила. Полный крик боли принес паралич, архангел не мог выдохнуть и вдохнуть. Куклой он завис над пустотой. По хребту прошел ток. Вокруг него собирался церковный хор, густая толпа еле различимых теней плотно стояла прижавшись один к одному, и пара метров разделяло его и их. Он не понимал слов, но, казалось, его погрузили в могилу, закрыли крышку гроба и забили гвоздями. Михаил зажмурился, когда в нос ударил трупный запах, и свежая земля падала на лицо, проходя сквозь деревянную крышку. Архистратиг ощутил перворожденный страх, он сдавил его горло, вместе с благодатью, сломал хребет и вырвал легкие, секундами позже вырвал крылья. Мрак забирал все, что принадлежало, высасывая до последней капли крови, силком вырывая мышцы и тонкие капилляры невидимой рукой скручивая в клубок. Море вонючей крови смывало изорванный в куски труп, а он все еще там, не в силе кричать и даже думать, полная потеря контроля. Боль несравнима ни с чем окунула его в кипящее масло, позволив в нем вариться, до полной прожарки. Архистратиг через силу сделал вдох, который тут же обжег легкие. Открыв глаза, он смотрел на черное небо, ничего не понимая и повернув голову, наткнулся на могилы. Нестройный ряд с трухлявыми крестами и выцарапанными на ржавых табличках именами. Чем дольше он смотрел, тем больше их становилось. Первые, могилы архангелов: «Михаил», «Люцифер», «Рафаил», «Гавриил», и дальше-дальше прочь от него мелькали ангельские имена. — Михаил! — от голоса пробудилась кровь, забилось сердце, вернулись на место легкие и мысли зашевелились вместе с дикой головной боль. Он часто задышал, схватившись за одеяло в горячке, срывая его с себя, не зная, чего больше хотелось тепла или холода. Его выдернули из кошмара, и он позволил себе улыбнуться краешком губ, а затем потянулся с ближайшему силуэту, который оказался не кем иным, как его любимым врагом, его Ангелом Войны. Горячая ладонь, как пилюля счастья, теплая и настоящая; он сжимал тонкие пальцы, пытаясь урвать частичку тепла Азраэль. Пальцы сжались в ответ, обещая не сломаться как фарфор, не разбиться от неловкого движение. Сохранял молчание, держал ангелессу за руку и молился под нос, коря себя за чрезмерный страх, но ощущение были до дрожи реальны, такая боль не приходит просто так, она не рождается без следа и не умирает без него же. Иллюзия смела его самообладание, стерла в крошку железные стены, и он проклинал себя за то, что так быстро сдался, за то, что оказался не таким сильным, как рассчитывал, что сейчас пытался завлечь тепло тела, словить живой взгляд, хотя бы с толикой насмешки, не говоря уже о чем-то другом. Он шумно втянул упоительный воздух с примесью целебных трав и открыл глаза. Яркий свет был усладой для его израненной сущности, казалось, там тьма проникла в каждую клеточку тела, разложила его благодать на составляющие и заключила в толстый непроницаемый шаг — и тьма скалилась, злилась и отступала назад, словно подкроватный монстр притаилась в плотной тени, чтобы вновь схватить, исполосовать когтями. В ушах до сих пор стояла мелодия призрачного хора и на лбу выступили капельки пота. Сидящая рядом Азраэль заглянула ему в глаза, положив руку на щеку и провела по заметной щетине, а затем, вздрогнув, потянулась за влажной тряпкой, вытирая ему лоб. От приятной прохлады он прикрыл глаза, чувствуя неимоверную слабость. — Ляг, Михаил, ничего страшного не случится, если ты часика два полежишь, — она мягко улыбнулась, неспешно забрала руку и, хлопнув себя по коленям, поднялась на ноги. — Ребекка сейчас придет, не бушуй, архангел, — послав ему еще одну улыбку, уже чуть вымученную, нервную. Если бы не его пытливый взгляд она бы сорвалась с места, вылетев пулей из комнаты.

***

— Это уже слишком, — сжав руки в кулаки, сквозь зубы выдавила она, обернувшись на хлопок закрытой двери. Её сменила Ребекка. Михаил, наконец, очнулся, и все вздохнули с ощутимым облегчением, даже она. Анархист когда-то в ярости желала ему смерти, в своих мечтах надеялась, что архангел больше не поднимет свои легионы, что огненный меч не опалит жаром кожу лица, когда со свистом разрезая воздух, пронесется совсем рядом. Самый страшный враг неожиданно забрался в душу, она больше этого не хотела, особенно после сегодняшнего — это было безумие. Они ходили по грани вместе с архангелом и делали все возможное и невозможное, чтобы вытащить архистратига из сущего кошмара его разума. Своим криком он разбивал тишину и наводил ужас. Он рвал голосовые связки, а затем замолкал, словно навсегда. Ловушка захлопнулась на нем — сошлись все концы для начала адской круговерти. Они не знали, что именно преследовало Михаила, но видели неловкие взмахи дрожащей руки, капельки пота, кровь, застывшую на губах, точно разъедало его изнутри. Азраэль выпрямилась, ухмыльнувшись. Судя по всему, Метатрон нашел, как добраться до ключа её силы, чтобы расстегнуть золотые браслеты, которые она не желала снимать. И он, несомненно, заплатит.