hold me and kiss me goodbye

В помещении шумно и прокурено, но специфический запах травки всё равно угадывается — не смешивается с остальными, не бьет в нос, как резкие клубы табака. Флор невольно хмурится — он любил отдыхать, но не переходил границ. Нарушение сознания казалось слишком страшным шагом. Он был уверен, что наркотики убивают едва ли не с первой затяжки. — Тут не спрашивают паспорта, если ты этого боишься. Он смеется, хлопает друга по плечу и исчезает в дымной толпе. Его голова остается скрыта капюшоном, из-под которого только выбиваются несколько русых прядей. Флор почти сразу теряет друга из виду, это напрягает и всё же заставляет слиться с дымной толпой, исчезнуть в ней. Быстро становится душно, куртка пропадает на одном из диванчиков, но вместо неё в руке оказывается уже не первый шот виски. Гадкого, дешевого и остается надеяться только на то, что не паленого. Но эта дрянь неплохо дурманит голову, заставляет забыть о суете, существующей вне этого места. Его тянет танцевать какая-то девушка, Флор может выделить разве что черные волосы и ярко-синее платье. Или, скорее, декольте платья, отмечающее не слишком выдающийся бюст, но интересную татуировку со змеями, уходящую далеко под ткань. Хочется провести рукой, рассмотреть, но реакции Гертса явно слишком заторможены, а девушка, не увидев заинтересованности, исчезает в толпе. Он чувствует себя, в принципе, хорошо. Спокойно. Медленно докуривая уже не первую сигарету из своей пачки и покручивая в пальцах очередную рюмку. Ощущения обещанной расслабленности так и не наступает, но лишних мыслей в голове нет. Флор тушит очередную сигарету, отпускает многострадальную рюмку. В воздухе улавливается совершенно посторонний запах, а на колени опускается нечто тяжелое. Гертс только открывает рот, чтобы потребовать ответов, глаза ещё остаются закрытыми. Но тут время замирает, музыка вокруг растягивается, клубы дыма движутся медленнее, каждое ощущение становится слишком четким, слишком ярким. Губ резко касаются чужие. Пухлые, но грубые. Накрывают, не давая закрыть рот. Ещё буквально секунда растерянности Гертса — и, кажется, всё пространство вокруг заполняет тяжелый дым с характерным запахом. Вдыхает он скорее рефлекторно, просто потому что иначе поперхнется. И как только дым исчезает, а чужие губы отдаляются, Флор открывает глаза. И почти сразу бьет друга, усевшегося ему на колени, в бок. Парень со смехом заваливается на диванчик и бесцеремонно складывает свои ноги Флору на колени. — Гребаный педик. — шипит Гертс. Тут же вытирает губы ладонью. Жаль, рукава короткие, а салфеток рядом нет. И радует, что время вернулось к своему нормальному ходу. — И какого хера ты сделал? — Не кипятись, Фло, тебе понравится. Но лучше сейчас успокойся, а то возни много будет. Он ещё не снял толстовку, и теперь, в смазывающемся свете, выглядит, будто друг замотался в штору. Он затягивается — только благодаря этому Флор замечает между его пальцев тонкую самокрутку. Гертс снова застывает, а мир вокруг притормаживает, но не замедляется как до этого. Лишь притормаживает, когда пятно света красного оттенка ложится на губы, давая рассмотреть. Давая осознание, что грубыми они казались из-за шелушащейся кожи. Различаются колечки дыма. Плотные, кажущиеся мягкими. Они медленно растут, от маленьких и скученных до крупных, пышных, мягких. И проплывают мимо Флора, тают где-то под потолком. А потом, совершенно неожиданно, они кончаются. Друг смеется, приподнимается на локтях. Мир раскачивается до нормального течения времени. — Залипаешь как малолетка. — ухмыляется он, протягивает косяк. — Или тебе помочь? Парень, с которого наконец свалилась толстовка, складывает губы будто для поцелуя. Гертс же с чрезмерным, нарочитым презрением забирает из его пальцев косяк и затягивается сам. Но смотрит, черт подери, на смеющегося друга. Глаз отвести не может. И даже рад, когда его рожу скрывает дым. Флор возвращает косяк и снова откидывается на спинку дивана. Смотреть, оказывается, легко совершенно на всё. На толпу, которая то сливается в общий организм, устрашающий своим величием и жутким гулом, то распадается на отдельных смешных человечков. Легко смотреть на прожекторы, пускающие по залу лучи разного цвета. Они меняют скорость вне зависимости от мироощущения Гертса, и оттого становится ещё занимательнее. Легко смотреть на дым, стелющийся и поднимающийся удивительными формами. Дым ему, пожалуй, нравится больше всего. Дым можно пытаться ловить непослушными конечностями, можно вдыхать, можно различать. И на очередном удивительном колечке сбивает смех друга совсем рядом. Смех беззлобный, но глухой, отдаленный. Смех, дающий понять, кто выпускал эти колечки, за которыми Флор охотился, как кот. И сейчас друга даже не хочется прибить. Тело и сознание залиты удивительным медитативным спокойствием, отрывающим от всего мира. И время снова течет медленно, снова не льется рекой, а сочится по капле… К собственному удивлению, он находит потолок, который разглядывал пару часов кряду, неинтересным. Музыка уже сменилась на сплошные медляки, толпа существенно поредела. Флор понимает, что рассматривал это всю ночь, но изменения от него ускользали. И только теперь проясняющееся сознание начинает оценивать картину мира как она есть. Рядом с Флором падает его же куртка. — Пойдем, торчок, отведу домой. Смеется его друг, наблюдая, как Гертс нелепо двигает затекшими конечностями. Но зрелище ему определенно нравится, или не раздражает как минимум. Парень только помогает ему подняться, да и то больше от осознания, что сам Флор этого не сделает. Их шатает, — непонятно, из-за кого сильнее, — но прогулка кажется просто прекрасной. Никакого ветра, остатки ночной прохлады и занимающийся рассвет на осенней улице их города. Только их города, конечно. Ведь сейчас у двух королей измененного сознания нет и не может быть конкуренции. — Не называй меня больше педиком, это обидно. Им приходится остановиться. К плечу Флора прижимается голова друга, продолжать идти в таком состоянии уже не выйдет. Флор понимает, что тот не заткнется, пока не получит ответов, но всё, на что его хватает, так это пьяный кивок. — Поцелуй, иначе не поверю. Флор заливается смехом от самой конструкции фразы, которую собеседник явно считал уместной. Ганс, определенно, был смешным. Пока их история не зашла слишком далеко, пока… К спине между лопаток прижимается холодная ладонь. Гертс оборачивается, чтобы посмотреть, кто рискнул их потревожить, но по глазам бьет яркий свет. Крик. Не сразу понятно, чей, и отчего это существо кричит. Но крик обрывается, стоит Флору закашляться — и всё становится ясно. Глаза быстро привыкают к свету, он осознает себя в спальне. В приступе паники оглядывается на место, где должна была спать Леа, прижимает ладонь к заправленному одеялу. Ледяное, притом что в комнате тепло. Сон ещё не отпускает, образы стоят перед глазами, а Флора трясет от страха. Кажется, он обливается ледяным потом, но сам не понимает причин. — Гертс, — строго начинает Леа, стоящая в дверях. — Если эти твои кошмары не прекратятся в ближайшее время, то я запишу тебя к психиатру в твою же больницу. Она беспокоится, и это отчетливо слышно, но беспокойство блондинка не умеет выражать иначе.