hold me and kiss me goodbye

Секундное пустое журчание — и всплеск воды из-под крана, бьющейся о стенки чайника. Леа дремлет в гостиной, полностью равнодушная к больничному Флориса. Пес проявляет больше понимания, дежурит в дверях, наблюдая за сумасшедшим владельцем. Кнопка на ручке щелкает, нагревающая подставка издает характерный звук. Флорис безразлично смотрит на пока ещё спокойную воду. Всем ведь было понятно, что Ганс не успокоится. Но никто не ожидал от наркомана, простившегося с последними мозгами, кажется, ещё лет пять назад, обдуманных действий. И тем более не ждал такого измученный кошмарами Флорис. Две недели назад, в день последнего кошмара, что-то буквально толкало Гертса в спину. Позже это рассмотрят как приступ лунатизма, он же был уверен, что делал всё осознанно. Был уверен, что… бежал. Бежал от одного и того же сна про чертов весенний лес, бежал от приближающегося ощущения холода за спиной. Бежал со всех ног от понимания, что то самое ощущение присутствия, что тот холод, что всё это — не выдумка. И он помнил момент осознания. Помнил, когда стало очевидно — в этом доме творится что-то неладное. Чайник щелкает, заставляя вернуться к настоящему. Вода же некоторое время ещё пускает к поверхности пузыри, плещется в стеклянных стенках, а Флорис лишь наблюдает, в который раз возвращаясь в мыслях к той ночи. Что-то определенно было у него за спиной, прежде чем Флорис сорвался с постели, прежде чем выскочил на улицу. Что-то было за спиной, прежде чем Ганс, карауливший за углом дома, вышел в свет фонаря. Главная проблема, главный страх того вечера был до. До удара ножом по бедру, до лая за спиной, до вызова врачей. Полицию Леа, случайно увидевшая Ганса в окно, успела вызвать ещё до удара. Только не говорила, как смогла их убедить приехать на, по сути, пустой вызов. Флорис и не заставлял её говорить, думая о более серьезных странностях ночи. О том, как позволил нанести удар. Почему не защищался, не отбивался, если так четко осознавал происходящее? Флорис ведь помнил каждую деталь, помнил, как медленно Ганс к нему подходил, как замахивался ножом, как ударил и, очевидно, ожидая ответа, отпрянул. На этом моменте воспоминания обрывались. Леа сказала, что Флорис упал. Потерял сознание и очнулся только в больнице. Он же был уверен, что все они упускают важную вещь. Ту, что назвали его завершением сна, галлюцинацией. Ту, которую Флорис ощущал как всё те же руки, облепленные снежинками и лишь из-за того видимые. Руки, что были холоднее, чем ещё не весенняя ночь. Руки… которые успокаивали. Утешали, не давали почувствовать боль и отправляли ко сну. К настоящему, глубокому, сну. И этих рук, откровенно говоря, не хватало сейчас. На кухне, захваченной утренним сумраком, в котором Флорис рассматривал кружку чая. Сумрак был крайне уютен, как и всё в этом доме, был родным и успокаивал. На этой кухне уже отвыкший Флорис никак не мог понять, что не так в его жизни теперь. Что изменилось там, на заснеженной улице. Не мог понять, какое из обрывочных воспоминаний, бесспорно важное и нужное, потерялось за границами сознания. Зато было четкое и ясное понимание, что вспомнить это он сможет лишь снова столкнувшись с теми самыми руками. Столкнувшись, как бы то ни было страшно для Флора. Как бы то ни было… невозможно только лишь из-за его желания. Он допивает чай, оглядывается на задремавшего в дверном проходе и потерявшего бдительность пса. Поправляет халат и выходит сначала в темный, вечно душный коридор, а после покидает дом. Будто мороз и пара затяжек, пока он стоит на крыльце, хоть чем-то помогут. Рассеянный взгляд ловит знакомую фигуру, Гертс невольно улыбается. Думает, что, может быть, стоило послушать тогда Геллена, стоило купить дурацкий травяной сбор. Может, это действительно не более чем игра воображения? И бывший преподаватель Флора, точно его позвали, бросает быстрый взгляд на крыльцо. Гертс на автомате приветственно машет рукой, но совсем не ожидает, что мужчина свернет по тропинке к крыльцу. — Желаете продлить больничный ангиной, герр Гертс? Геллен говорит настолько устало, что даже привычной переигранной строгости в голосе не находится места. Неожиданные замены на работе его явно мало радуют. — Не беспокойтесь, мне и самому не в радость такое положение вещей. Флор тушит окурок о стальной косяк, смахивает выпавший за ночь снег с пепельницы и закидывает его туда. Вновь повернувшись к Геллену обнаруживает, что тот закурил. И в который раз замечает, что под взглядом этого человека испытывает необходимость говорить. — Моё отсутствие, должно быть, порядком испортило ваше расписание. — Выгляжу настолько помятым? Флорис теряется от усмешки мужчины, на секунду заминается, закуривает снова. Но после всё же отвечает, нарочно тихо и быстро. — Да. Геллен кивает, но уже не отвечает. Он, кажется, вообще не считает нужным много говорить. Флорис же снова чувствует себя студентом, накосячившим в лабораторной, и возвращается к созерцанию ботинок неожиданного собеседника. Ботинок того же фасона, того же цвета и, должно быть, той же фирмы, что и много лет назад. Так правильно, так в маленьких городках лучше ощущается запах детства, старины. Так и появляется то самое ощущение застоя, сводящее некоторых местных жителей с ума. И ботинки одного из местных — важная, хоть и мелкая, деталь. Так правильно в этих местах. Никаких изменений, мешающих размеренному ходу жизни. И Геллен, докурив, забросив окурок в пепельницу у крыльца Гертса, должен был пойти своей дорогой. Но тот молча протягивает Флорису белый полиэтиленовый пакет, через который просвечивают пресловутые апельсины. Флорис невольно улыбается, как ребенок, получивший новогодний подарок. — Поправляйтесь, герр Гертс. — усмехается Геллен. — И всё же не стоит стоять на морозе. В своей манере, не дожидаясь прощаний, ровно как и другой ответной реакции, Геллен уходит. Флорис какое-то время смотрит на улицу, будто желая убедиться, что коллега ушел. После тушит сигарету в снегу, уже не испытывая желания курить, бросает её в пепельницу и скрывается в доме. Скрывается в душном коридоре, в слышимом сопении из комнат и уже надоевших мыслях о том, что стоит поспать ещё. Попытаться спать.