Завтра будет лучше

      После устроеннного Джессикой спектакля на уроке алгебры, Розалия чувствовала себя двояко: её подгрызала совесть изнутри, и в то же время в ней зрела небольшая обида. Сереброволосая не понимала, почему её подруга скрыла от неё свой талант, но, с другой стороны, видя её шок, когда зеленые глаза наткнулись на фото и дрожащие руки при прочтении, девушка наконец адекватно оценила ситуацию: она влезла в то, во что влезать было нельзя.       Она хотела выбежать за подругой, догнать, расспросить, возможно, успокоить, но учитель не отпустил уже третьего человека, сбежавшего с его урока. Ей осталось сидеть в одиночестве за последней партой и рассуждать. Всё, что она могла сделать в тот момент, разорвать телефон звонками и смсками, но ни на что её подруга не отвечала. Гудки сменились на грубый «абонент не абонент», а смс и вовсе перестали доходить на тот конец провода.       — Пегги! — Розалия поймала после тянувшегося, казалось, вечность урока ту самую журналистку, авторшу злополучной статьи. — Скажи мне, ты знаешь точную причину, почему она ушла со сцены?       Заставленная в расплох девушка напыщенно удивилась её тону:       — Ты ставишь под сомнение мою информацию?! — можно было бы подумать, что она оскорбилась, но это совсем не про неё.       Да, бесспорно, журналистка сразу же заинтересовалась новенькой. Это ведь её работа: быть в курсе всех событий, происходящих в её школе. Случайно упомянутая фраза из уст новенькой в состоявшемся разговоре в столовой, сразу разожгла буйный интерес к её персоне. И журналистка стала копать.       Сначала залезла в её досье, и названная «творческой» школа превратилась в лучшую школу музыки в стране, в которую берут только лучших из лучших. После нескольких безвылазных из интернета вечеров собранной информации на девушку могли бы позавидовать спецслужбы страны. Но, вот, главную причину столь неожиданной пропажи восходящей звезды найти не удалось.       Да, безусловно, пресса гремела об её уходе, но это были выдуманные факты, что, собственно, Пегги понимала. Желтые газеты пестрили громкими заголовками. «Забрав все выигранные деньги, Гринн исчезла», «Восходящая звезда рока погасла», «Таланта больше нет» и многие, многие другие.       Сколько же грязи вылилось на красноволосую «малышку» в те недели, но сама звездочка воздерживалось от комментариев, предпочитая молчать, когда бесчисленные журналисты буквально ночевали под дверью родительского дома.       Не сказать, что Пегги написала правду. Она попусту её не знала, как и никто другой. И вся её школьная статья строилась на вымышленных фактах, вытащенных по кускам из этих же желтых газет.       — Ты знаешь или нет?! — Розалия прижала журналистку к стенке, на что та не в какую не признавала, что статья — липа.       — Оставь её, — подоспевший парень оторвал сереброволосую от журналистки, а та поспешила смыться.       — Ты нашёл её? — девушка переключила своё внимание на другую, не менее интересную персону. Парень утвердительно покачал головой. — Что она сказала?       — Ничего, — Кастиэль скрестил руки и стал темнее грозовых туч, которые нависли над осенним городом.

***

      Я безуспешно пялилась в белый потолок, лёжа на своём пуфике. Пачка сигарет опустела за час, но идти за новой не было ни желания, ни сил. За окном день сменялся ночью, и так несколько раз по кругу. Я поднималась со своего нагретого места только по естественной нужде и пару раз обновить водой высушенный до дна стакан, иногда меняя локацию и кочуя на фиолетовый диван в гостиной, если уж совсем было в падлу пройти несколько шагов до полюбившегося балкона. Еда не лезла в горло, хотя её и вовсе не было. Холодильник опустел ещё с прошлой недели.       Кажется, кто-то даже пару раз пытался навестить меня, трезвоня по часу в мою дверь каждый вечер. Это стало своеобразным ритуалом. Как только я боковым зрением замечала, что на улице постепенно смеркает, по гостиной распространялась неприятная и раздражающая мелодия. До этого момента я даже не подозревала, что у меня есть дверной звонок. Но в этом случае я тупо закрывала дверь в спальню и выходила на балкон.       В какой-то из вечеров, счёт которых я потеряла после третьего, меня достали. Действующая на нервы мелодия звонка доносилась даже до моего местоположения, а когда закрытие всех дверей не помогало вообще, пришлось открыть входную.       — Перестань терроризировать мою дверь, — высунувшись несильно из-за неё, устало попросила я, поначалу даже не узнав свой собственный голос.       Стоявший на лестничной площадке парень опешил, наверняка не ожидая, что я всё-таки соизволю открыть. Его брови взмыли вверх, полагаю, от моего непрезентабельного вида, но потом он как-то расслаблено выдохнул, видимо, удостоверившись, что я жива.       Черная футболка, ненагроможденная никакими рисунками, короткие шорты, почти закрываемые ею, создают впечатление, что я в труселях. И уж что говорить о грязной голове и очках в большой оправе на всё лицо. Ноль макияжа, без которого нещадно палятся все мои синяки под глазами и ненависные веснушки. Я хотела было захлопнуть дверь, но парень, успев среагировать, удержал её рукой.       — Ты ещё долго собираешься вести затворнический образ жизни? — Кастиэль силой отворил дверь, ухватившись за ручку, и прошёл внутрь.       — Выметайся! — я осталась в проходе и указывала ему на выход.       Парень усмехнулся и прошёл вглубь моей квартиры. Я тяжело вздохнула, продумывая в голове план, как выгнать этого наглеца из своего дома, закрыла дверь, не запирая на замок, и последовала за своим нежеланным гостем.       — Ничего так, — красноволосый развалился на моем диване, оглядывая дизайн. И, естественно, обратил внимание на приглушенную фиолетовую подсветку, лучащуюся вдоль прямоугольных форм потолка. — Медитируешь?       — Выметайся, — повторила я, переключая полусумерки на нормальный свет, и немного защурилась от непривычно яркого света. Не знаю, что у него в голове, но находиться с ним в полумраке я не собираюсь.       — Как гостеприимно, — он усмехнулся, видя мой разозленный вид. Ещё бы я не злилась.       — Тебе здесь не рады. — я села на подлокотник дивана с дальней стороны от него и наигранно улыбнулась. — Чай, кофе?       — Нет, спасибо, — Кастиэль почесал макушку. Наверно, думает, что я его отравлю.       — Отлично, их всё равно нет. — мне не нравится, как его взгляд пожирающе скользит по моему телу. — Извини, я не при параде, — я развела руками, — не ждала гостей.       — В чём дело? — парень в миг похмурел, переходя ближе к делу.       — Что, вот, так сразу?! — язвила я, тренируя позабытый сарказм. — Ни здрасьте, дорогая одноклассница, как дела?!       — Отставь любезности, — он ухмыльнулся, оголяя белоснежные зубы. Это больше похоже на волчий оскал, а не на улыбку.       — Пошёл вон из моего дома, — Кастиэль вскочил с дивана в ответ на мою реплику, уставившись хмурым взглядом, хотя я и произнесла это на автомате и, скорее, по-доброму, что ли.       — Я думал, у тебя что-то случилось. Что-то действительно ужасное. — в серых глазах читалось презрение и разочарование. — А теперь прозрел, ты — просто актриса.       Кастиэль ушёл, громко хлопнув дверью. А моя квартира снова опустела. Бунтарь. Так и прет из него этот юношеский максимализм. Но помимо злости на него, мне стало стыдно: кажется, он хотел помочь, а я, как всегда, всё испортила. И это разочарование в его глазах… А чего он ждал?! Заявился ко мне домой, эдакий герой. Небось ждал, что я упаду к нему в объятья и начну исповедоваться. То же мне, нашёлся священник.       «Актриса». Как будто клеймо. Разве можно подделать эмоции? Ай, плевать я на него хотела.       Я взяла с журнального столика телефон. Включила. Сразу же посыпались оповещения о пропущенных звонках и сообщениях. Больше тридцати от Розалии и Алекси, два от тёти. Всё.       Боже, уже вечер субботы?! Как я столько времени могла потратить в пустую?! За моей накатившей депрессией я не заметила, как прошла почти неделя. Как будто приснился очень долгий кошмар.       Я открыла клавиатуру и набрала выученный давным-давно наизусть номер, остановившись на зеленой кнопке «позвонить». Сейчас меня терзают смутные сомнения. Звонить? И что сказать? А если не узнает, не поймёт и не простит?       Палец сам лёг на кнопку и уже через пару секунд в трубке раздались гудки. Назад дороги нет. Прерывистые звуки тянулись, по-моему, целую вечность.       — Алло? — в трубку прокричал знакомый голос. На его фоне громко играла музыка, смеялись люди и было много постороннего шума. — Я не слышу вас, говорите.       — Том… — я позвала его тихо, почти беззвучно.       Сердце ушло в пятки и где-то там бешено колотилось, тело вспыхнуло жаром, а перед глазами всё поплыло.       — Джесс… — узнал. Не быть мне богатой. — Джесс, погоди, я выйду на улицу.       В трубке начались шорохи, как будто микрофон прикрыли рукой, а потом приглушённый шум стих.       — Джесси, — парень снова мягко назвал моё имя тёплым и раздобревшим голосом, — я так рад тебя снова услышать. Где ты, Джесс? Я спрашивал у твоей матери, но она даже не захотела дать твой номер.       — Я далеко, Том, — парень разочарованно выдохнул в трубку.       — Почему ты даже не предупредила меня? — он пытается не быть резким, я его сейчас не вижу, но, держу пари, он с силой сжимает кулаки. Я его слишком хорошо знаю, как и он меня.       — Я хотела начать всё с чистого листа, — он ударил по чему-то железному кулаком, — Том…       — Я не входил в твои планы, верно? — парень был на взводе. Думаю, он разбил кулак до крови.       —… — я промолчала, не зная, что ответить. Так оно и есть, что уж тут скрывать.       — Джесс, я знаю твою трагедию, — Том немного помолчал, осмысляя, что сказать дальше, — но… неужели мы не справились бы вместе?       Я молчала, запоем впитывая его голос, его смягчающуюся интонацию каждый раз, когда он произносит моё имя; можно было бы подумать, что я давно уже не у телефона, но учащённое дыхание выдавало моё присутствие.       — Я скучаю, Джесси… — парень продолжал говорить, зная, что я не перестаю его слушать, — только скажи, и я заберу тебя.       — Спасибо, Том. — я положила трубку, нажав на красную круглую кнопку.       Закрыв глаза, пытаюсь вспомнить, как он выглядит. Пшеничного цвета волосы, мягкие как шёлк, мне всегда нравились, я обожала их гладить и перебирать, когда он клал голову мне на колени. Голубые, почти синие, искрившиеся добротой только для меня глаза казались морем, и когда-то я утопала в нём.       Он всё так же переживает. Всё так же дышит мною. Глотает каждое моё слово. Волнуется. Переживает. Хоть и никогда это не признает. Но не к чему. Его поступки трубят о том, что он всё ещё любит.       Вот, только самое страшное, что я его — нет.