Завтра будет лучше

      — Ну, давай, Джессика, выбери уже хоть что-нибудь, — злился на меня по-доброму Алекси.       — Если бы ты на меня не давил, я бы справилась за минуту! — отпиралась я.       С того суматошного вечера прошло около недели. Собранная группа стала потихоньку репетировать в подготовленном подвале. Розалия всё пыталась затащить меня посмотреть да послушать, но я намерено не желала туда возвращаться, пропадая вечерами на своих баскетбольных тренировках.       Сейчас же в большом перерыве на обед меня поймал Алекси и затащил в школьный клуб садоводства. Я за всё время обучения здесь впервые попала в это место.       Небольшая огороженная высоким забором территория напоминала сад. Сквозь стеклянные стены теплицы можно было разглядеть огородик с разными растениями. Зеленые высокие кусты снаружи были выстрижены ровной стеной, а рядом с ними стояли огромные горшки с какими-то цветами, уже отцветшими из-за наступления осени. Как только нагрянут морозы их, скорее всего, занесут под тёплую крышу стеклянного домика.       Алекси вместе с Виолетт расположились на лавочке под желтеющим кленом, сбрасывающим свои листья на землю в причудливом танце. Одноклассники всерьёз занялись разработкой афиши и представили мне на одобрение три эскиза на больших листах формата А3. И если бы Алекси не сказал, что сейчас каждая работа получила одинаковое количество голосов и что якобы от моего выбора зависит успех этой затеи, я бы справилась, действительно, за пару минут.       Но сейчас я растерянно изучала листы бумаги и безуспешно пыталась выбрать понравившийся. Виолетт нарисовала прекраснейшие афиши под руководством и идейным вдохновителем, коротко, Алекси.       Три непростых выбора стояли передо мной, и каждый манил своей индивидуальностью: в розовых, тёмных и нейтральных тонах. Я не привыкла выбирать афишу, на моей памяти, этим занимался менеджер, иногда советуясь с группой. Я же сосредотачивалась только на музыке, посвящая себя в неё полностью. Но в данный момент никаких менеджеров и в помине нет, которые смогли бы сделать этот непростой выбор за меня.       — Спросите у кого-нибудь другого, — отходя назад, не выдержала давления я.       — Но осталась только ты, — тихим голосом напомнила Виолетт, завернутая в белоснежную шерстяную кофту, отчего фиалкового цвета волосы необычно контрастировали и придавали изюминку её образу.       Алекси заключил меня в объятья, одной рукой притягивая к себе, а девушка, заметив этот жест, покраснела, отводя взгляд:       — Давай, выбирай!       — Молодой человек, — обратилась я к парню, нехотя вылезая из его тёплых объятий, — не распускайте свои руки, будьте так добры.       Лицо юноши осветилось его коронной улыбкой, и в этот же момент на бумагу в нейтральных тонах упал золотой кленовый лист.       — Это знак свыше, — я мечтательно возвела глаза к серому небу, проглядывающему через желтую крону дерева.       — Да, ну, тебя… — задумался Алекси, снимая листик с афиши. — Это как-то по-детски.       — Приговор вынесен и обжалованию не подлежит, — съязвила я и покинула одноклассников, возвращаясь в школу.       Школьный коридор кишил учениками, распространявшими нескончаемый шум. Я протиснулась к своему шкафчику, снимая и убирая полюбившуюся темно-синюю кофту.       — Эй, ты! — Розалия схватила меня за руку и резко закрыла железную дверцу. — Сейчас не отмажешься от меня.       Девушка, распихивая учеников и освобождая себе дорогу, потащила меня вглубь коридора. Потом остановилась у знакомой двери и открыла её своим ключом, запихивая меня в темноту. Спустившись с лестницы, она наощупь повернула рубильник и подвал озарился приглушённым светом.       — Видала?! — вскрикнула Розалия, безмерно гордясь собой.       Я остолбенела и не могла вымолвить ни слова. По центру на потолке висел огромный диско-шар, раскручивая по бетонному полу и потолку россыпь световых «зайчиков», похожих на звёздное небо. Свет софитов знал своё дело, раскрашивая сцену разными цветами, главная «царь-пушка» подсвечивала белым светом находящийся по центру микрофон, а синий свет обозначал пока нетронутые инструменты.       Всё было готово. Красное бархатное полотно, длиною в три-четыре метра, горделиво ниспадало вниз; чудесным образом появились кулисы, откуда начнётся и где закончится непередаваемая словами магия, которую смогут прочувствовать только сами музыканты.       Инструменты мягко поблёскивали на свету, а пустовавшее на моей памяти место с правой стороны, наконец обрело смысл. Чёрный прямоугольник всё-таки достали из чехла и водрузили на скрещенные ножки.       — Очень круто, — вымолвила я, выходя из ступора и чувствуя надвигающийся писец план перехвата, придуманный, уверена, Розой, и поспешила уйти.       — Эй, ну?! — преградила путь отступления девушка, встав на лестнице и расставив руки. — Тебе не понравилось?!       — Понравилось, но я хочу уйти. — ответила я и пролезла под её левой рукой, пулей выбегая из подвала.       Звонок на урок, видимо, уже прозвенел, так как коридоры опустели и поднимаемый учениками шум стих. Я прошла в уборную и включила воду. Тоненькая струйка потекла из крана, разбиваясь о белую керамику. Снаружи хлопнула дверь, два коротких щелчка оповестили о её закрытии. Розалия, цокая каблучками, прошла мимо моего укрытия.       Я умылась ледяной водой, смывая нанесённый с утра макияж, потому что чувствовала, как вот-вот взорвусь, а пришедшие на ум мысли никак не хотели покидать мою бренную голову. Эта девушка, что смотрит на меня с зеркального отражения, кто она? Незнакомка.       Потухший взгляд, опустившиеся руки, и только алый огонь горит в её волосах. Хотя должен гореть в сердце. Я совсем перестала себя узнавать.       Вышла, стараясь ступать беззвучно, не привлекая беды, быстро достала пачку сигарет с зажигалкой из шкафчика и поднялась на крышу.       Холодный ветер нещадно бил по лицу, как будто бы понимал мои чувства, тем самым говоря: «Не нужно, бредовая идея». Усевшись на почему-то неогороженный край крыши, свесив ноги вниз, я закурила, вдыхая в лёгкие побольше ядовитого дыма и задерживая его там надолго. Я сама себя загоняю в могилу.       Серое облако, как безликий призрак, уплывает вдаль, растворяясь в октябрьском воздухе. Шёл уже девяностый день моего бессмысленного существования с того дня, как… как запретила себе даже думать о музыке.       Целая пачка только купленных сигарет опустела в миг. Кентина бы хватил удар, если бы он узнал.       Всё, что я выстраивала, кладя один кирпичик за одним, в надежде оградиться от своих страданий и грёз — всё пошло под откос.       Я спустилась с крыши и вернулась на первый этаж. Всё ещё пустынный коридор напоминал о идущем уроке. Достала из кармана ключи, всунутые Розой, и впервые за это время использовала их по назначению. Лестница, ведущая во тьму, открылась перед взором. Я включила фонарик на телефоне, зашла внутрь и закрыла на ключ дверь за собой. Подвал, погруженный в темноту, слабо освещался моим светом, но мне этого хватит.       Я в три шага преодолела лестницу у сцены и прошла к чёрному прямоугольнику, к которому когда-то клялась себе никогда не прикасаться. Отложила в сторону телефон фонарём вверх. Дрожащей рукой невесомо провела по рельефу клавиш, а другая рука сама потянулась к кнопке «On».       Вот она. Моя черно-белая жизнь собственной персоной. Как же я долго сопротивлялась искушению. Но больше не могу. И из-за этой слабости я сама себя ненавижу.       Слезы заполонили глаза, я сдерживала их как могла, но одна слезинка всё же посмела упасть на белую клавишу. Я смахнула её пальцем, а по пустому помещению тихонько пронеслась высокая нотка.

🎶 Birdy — Ghost in the Wind 🎶

      Пальцы, не повинуясь моим приказам, легли на гладкие клавиши. Правая рука неуверенно начала что-то играть на третьей октаве без моего ведома.       Я не сразу узнала свой осипший голос. Неужели он мой? Неужели в нём столько боли?       Левая рука подключилась к правой, и они вместе, как единое целое, стали перебирать клавиши, сливаясь в изысканном танце.       Руки с каждой нотой, наконец приобретшие свободу действий, становились всё настырнее и настырнее, а голос приобретал былую уверенность, эхом раздаваясь по пустынному подвалу. Сейчас моими слушателями были одинокие стены.       Дикая боль, обжигающая сердце, всеобъемлющая вина, пожиравшая разум, горькая ненависть к себе, поглощающая с головой, обида, прочно засевшая в душе и не желающая её покидать — все чувства, которые выворачивали меня наизнанку, вылились в песню.       А когда она подошла к завершению, лицо покрылось мокрыми дорожками от одиноких слез. Рваные раны на душе заболели с новой силой, сжигая последние её остатки в клочья. Я рухнула на колени в бессилии и обхватила разрывающуюся от мыслей голову руками, давая выход накопившимся эмоциям. Я сорвалась.       — Эй, ну, вставай, — мужские руки попытались поднять меня за подмышки, но тут же медленно отпустили, поняв, что я не в состоянии даже стоять.       — И че ты сопли развела? — спросил надменный голос сверху, а я не могла остановиться реветь, прижимая к лицу руки только сильнее.       Мне так жаль… Так жаль… Кто-то увидел мою слабость.       — Ну, хватит, — он тяжело вздохнул и сел на пол рядом со мной, небрежно притягивая за плечо к себе.       Я попыталась его оттолкнуть, но парень еще крепче сжал моё хрупкое тельце, скованное сильной дрожью. От него пахло табаком вперемешку с дорогим парфюмом, а до рук докоснулась знакомая кожаная куртка, грубоватая на ощупь. Он уткнулся подбородком в мою голову, обвивая руками спину, а я, заливая его футболку слезами, ощущала его дыхание и слышала отбивающее спокойный ритм сердце. Мы сидели в тишине, нарушаемой лишь моими частыми всхлипами.       Кожа горела от его прикосновений, а некая умиротворённость постепенно проникала в душу. Мне было хорошо в его объятьях. Правда. Я почувствовала себя живой, как раньше. Как сейчас…       — Ты же понимаешь, что теперь не отвертишься? — прошептал на ухо он, когда моё тело перестало издавать беспорядочные всхлипы.       Я наконец подняла взгляд заплаканных глаз. Оставленный мною свет от телефонного фонаря освещал только тот кусочек, где мы сидели.       — Думаешь, раз застал меня в таком виде, то теперь я обязана тебе излить душу? — серые глаза не с свойственным им беспокойством устремились в мои.       — Я рассчитывал хотя бы на «спасибо», — растерянность сменилась на привычную ухмылку.       — Спасибо, — бросила я, освобождаясь из его оков и поднимаясь на ноги.       — Как всегда учтива и мила, — прокричал парень, разводя руками, и встал следом за мной.       Я проигнорировала его «тёплую» фразу, забрала оставленный на клавишах телефон и спрыгнула со сцены, возвышавшейся над полом на пару метров. Юноша спрыгнул за мной и, взяв меня за запястье, прислонил к стене, опираясь о нее руками и не давая мне уйти.       — Что это было?! — рявкнул он и в гневе часто задышал. Алые волосы в слабом свете превратились в темно-бардовые. А в серых глазах зажегся огонь, способный, кажется, расплавить его сталь.       Я сползла по стенке и обхватила руками колени, упираясь в них головой, оставляя Кастиэля стоять в том же положении, осмысляя ещё несколько секунд.       — Мои родители всегда были в частых разъездах, у них попросту не было времени. — начала я, а в голове уже завертелись нескончаемые образы. — Меня, можно сказать, воспитал брат. Мы никогда не были ничем обделены, нам всё позволяли. Николас… — я замялась. Сколько времени я не произносила его имени? — Брат привил любовь к музыке, такую же чистую, как у него. Подарил этот браслет, — я вытянула руку, а серебро мягко заблестело, — и помог пополнять его воспоминаниями. Он заставил поступить в лучшую школу музыки в стране. — я принялась перебирать фигурки, вспоминая назначение каждой. Скрипичный ключик. — Оценил мою первую песню, — зайчик, — благодаря ему, я научилась играть на всём, что здесь есть, — я указала рукой на сцену, а другой взялась за серебряную мини-гитару, — а потом собрала группу… — я усмехнулась, — таких же больных на голову музыкой, как я сама…       Я замолчала, а Кастиэль уселся рядом со мной.       — Шестнадцатого июля, — я закрыла глаза, чтобы снова не разреветься, — мы выступали на фестивале, как и написала ваша журналистка. Пока была за кулисами, позвонила брату, тот как всегда со смехом ответил: «Ищи меня в первых рядах, мышка». — я вздохнула от очередного напоминания. — Мышка — так он меня называл. Мы вышли последними на сцену, закрывая фестиваль, отыграли, как всегда, идеально. Получили этот чертов приз: дохрена денег на дальнейшей развитие и позолоченную статуэтку-ноту. Вернувшись за кулисы, обнаружила разтрезвонивщийся телефон с входящим вызовом от Него. Конечно, на радостях, сразу же ответила.       Я умолкла, не веря, что рассказываю это кому-то. И кому?! Местному плохишу со школы. На меня это совсем не похоже. Но парень покорно ждал, пока я смогу продолжить.       — А в трубке послышался совсем не тот голос, который я ожидала услышать. — непрошенная слеза всё же одиноко скатилась по щеке. — Голос представился каким-то там званием… и сказал, что моего брата больше нет. — я отвернулась, стараясь успокоиться, но сердце предательски вырывалось из груди, и слезы не стесняясь потекли из глаз. — Пока он стоял на красном свете светофора, его легковую машину протаранил огромный грузовик. Водитель попросту уснул за рулём. — я засмеялась истеричным смехом, а Кастиэль притянул меня снова к себе. — А потом родители передали это, — я вытянула руку и показала солнечные очки, — сказали, что он вёз их мне. — слезы уже во всю текли из глаз, и голос всё время срывался. — Я даже знаю, с какими словами он мне их подарил бы. «Чтобы слава не слепила глаза». Да, это определённо было в его духе. — я утёрла слезы рукой. — Я поклялась себе больше не притрагиваться к клавишам.       Уткнувшись в его плечо, я тихо, еле слышно, произнесла то, что терзало меня эти долгие месяцы:       — Это моя вина.       Кастиэль, всё это время внимательно меня слушающий, отстранился:       — Не твоя. — нахмурив брови, произнёс он. — Чья угодно, только не твоя.       — Не твоя вина, это жизнь, это судьба, смерть так пожелала! — не выдержала я и закричала. Эхо подхватило мои слова и стало попугаем повторять. Я выдохнула, прогоняя злобу, и продолжила уже спокойным голосом, приправленным скопившейся болью. — Если бы ты знал, сколько раз я это уже слышала.       Опираясь за его плечо, я встала на ноги. Подняла брошенный телефон со всё ещё горевшим фонариком.       — И что теперь? — спросил парень, щурясь от направленного на него света. — Снова запрешься дома?       — Ох, у тебя есть идеи получше?! — отряхиваясь от пыли, спросила я с сарказмом.       — Есть.