***
Том остановил машину и начал проникновенно таращиться на меня с грустью в своих синих глазах, беря мою руку в свою. — Я сама. — Вывернувшись из захвата, я чмокнула его в щеку и вылезла на улицу. Вокруг было темно, хоть глаз выколи, но это неудивительно, ночь же на дворе. Слабые фонари еле-еле освещали дорогу, а остальное пространство было окутано зловещей темнотой и подозрительной тишиной. Нервно выдохнув, я включила телефонный фонарик и начала «прорываться» к своей цели. Не самая гениальная идея, когда-либо пришедшая в мою сумасшедшую голову, но я уже твёрдо всё решила. Если сейчас не соберу себя в руки, то никогда не смогу. — Ну, здравствуй, — прикрыв глаза, чтобы сразу же не разреветься, я опустилась на колени, — братец. Зимняя земля замораживала кожу, не давая рухнуть в обморок, а сердце намеревалось выйти погулять из своей «тюремной» клетки. Я невесомо прикоснулась к ледяной мраморной плите, а слезы покатились градом по щекам. — Вот, что от тебя осталось, — по-сумасшедши усмехаясь, тихо прошептала я с дикой обидой на него и на саму себя, — большая каменюка. Место я нашла быстро, хоть и плыла на подкашивающихся ногах как приведение. Его похоронили рядом с дедом, который покинул нас не так давно. Но дедушку подкосила страшная болезнь под названием «рак», и пришлось смириться, успокаивая себя, мол, возраст и так далее, а утерю брата я так и не смогла пережить. Он ушёл слишком, слишком рано, не дожив буквально месяц до своего третьего юбилейного десятка. Да, разница в возрасте у нас колоссальная. Двенадцать лет. Но этот барьер никогда нам не мешал. Порой, нужно было сильно постараться, чтобы понять, кто же из нас двоих ребёнок. Эгоистка. Я не пришла на его похороны. Не смогла, не захотела, не знаю… Наверно, хотелось оставить его в памяти таким живым, добрым и позитивным, коим он всегда являлся. Думала, что, если всё-таки приду и буду смотреть, как гроб с его телом помещают в землю, а потом закидывают грязной землёй, сойду с ума. А может стоило? Ведь именно в этот момент приходит это тяжёлое осознание потери. Что всё — конец. До сих пор не верю, что это произошло. Никогда не перестану питаться надеждой, что это глупая шутка, что братец сейчас окликнет меня по привычке «мышкой», и я брошусь в его объятия, пылающие добротой и заражаясь его жизнерадостностью воздушно-капельным путём. Но этого не случилось. Ни сейчас, ни через секунду, минуту и час. Золотые буквы, выгравированные на надгробии, расплылись в однообразную кашу, но, утерев слезы, я смогла их разобрать: — «А я даже в раю буду играть», — дрожащим голосом прочитала я и с новой силой заревела уже не стесняясь, в захлеб. Это в его стиле. Думаю, он позаботился о том, что написать на своей могильном плите. Не удивлюсь, что похоронную речь написал, а, может, даже продумал сценарий. — Прости, я не справилась. — Проводя рукой по ледяной плите, признала я. Как бы не было тяжко, мне жаль его разочаровывать, но… я, и вправду, не справилась. Знаю, что брат всегда хотел видеть меня на сцене и делал всё для достижения нашей общей цели, но я не смогу вернуться. Боюсь, что каждый выход будет сопровождаться такой же истерикой, как на прошедшем концерте. Кто-нибудь, скажите мне, как смириться? Как перестать чувствовать вину и непрекращающуюся обиду? Не понимаю, как люди смиренно забывают родного человека, стирая его полностью из памяти. Не уверена, сколько я ещё просидела у могилы, может, час, может, больше, но мне наконец полегчало. Я возвращалась к машине уже без груза на душе, видимо, оставив там огромный валун, прикованный мощными цепями к ногам. Том, облокотившись о передний капот, напряжённо стоял и курил, не знаю какую по счёту сигарету. Я юркнула к нему, крепко обнимая и упираясь лицом в грудь, и снова заревела, заливая горькими слезами его футболку. Парень молча отбросил сигарету и обнял в ответ, успокаивая непринуждёнными поглаживаниями. От парня как всегда веяло кофе с корицей, терпким запахом табака и резким***
Ночной Париж как всегда восхитителен. Вдалеке виднеется Эйфелева башня, подсвечиваясь, будто бы металл раскалился до предела, что вот-вот потечёт по улицам как вулканическая лава, стирая всё, что подвернётся на его пути. Высокие небоскрёбы контрастируют на фоне исторически значимых зданий, выполненных в готическом стиле, смешивая две эпохи воедино: прошлое и будущее. Мы с Томом неведомым образом пробрались на одну из крыш тех самых небоскребов, чтобы встретить рассвет. Укутавшись в завалявшийся в машине плед, мы прижимались друг к другу, обмениваясь теплом от наших тел. Парень сел сзади, не выпуская меня из объятий, а я находилась будто бы в креслице: тёплом, мягком и родном. — Когда ты уехала, — начал он и сильно напрягся, будто стал железным, — я думал, что всё. Конец. У меня не нашлось ответа, а он продолжил изливать душу, что было на него совсем не похоже: — Ты так легко распрощалась со всем, — делая затяжную паузу, Том тяжело вздохнул, — даже со мной. — Думаешь, это решение далось мне легко? — Я нахмурила брови. Его слова меня задели, но права обижаться у меня нет. Том рукой повернул мою голову в свою сторону, заглядывая синими глазами в мои: — Ты могла хотя бы предупредить. Хотя бы одним словом. — В его проникновенном взгляде читалась невыносимая боль, плавно перетекающая в моё сердце. — А ты бы отпустил? — Я прижалась лбом к его щеке, чтобы скрыть проступившие слезы. — Нет.***
Я мялась на месте в томительном ожидании на пороге собственного дома. Наконец по ту сторону железной двери, обманкой сделанной под дерево, послышалось копошение, которая через несколько секунд отворилась, а в проёме появилась миниатюрная женщина в простом бежевом платье и с заколотыми в строгую причёску блондинистыми волосами. Пересекаюсь со взглядом изумрудных глаз, совсем таких же как мои. В голове уже выстроилось возвращение блудной дочери. Искра, буря, безумие… и я зажата в крепких объятьях матери. — Наконец-то, — проговорила она, выпуская меня и смахивая с глаз проступившие слезинки, — проходите скорее. — Извините, мадам, но я вынужден вас покинуть, — отказался Том. — Проходи, я хотя бы чаем тебя напою, — упиралась женщина, но парень, снова извинившись, пошагал к своей машине, бросив в мою сторону многозначительной взгляд, который мне не удалось понять. Мать, перенимая мой крохотный для путешественника рюкзак, провела меня в дом, закрывая дверь. — Так всё-таки Том? — Женщина облокотилась о стену и скептично подняла одну бровь, пока я расшнуровывала шнурки, пытаясь разуться. — Да, мам, его так зовут. — Справившись с обувью, я поплелась на кухню, быстро минув гостиную. В обители еды сладко пахло выпечкой, томящейся в духовке. Я нагнулась посмотреть в маленькое прозрачное окошко, удостоверившись, что это мамин знаменитый яблочный пирог, расслаблено выдохнула. — И надолго вы к нам пожаловали? — Я обернулась на голос, мать скрестила руки на груди и ухмылялась с подозрительной хитринкой. — Вот так всегда. — Я наигранно развела руками, «обижаясь». — Ни здравствуй, дорогая дочь, ни как дела… Женщина рассмеялась, заставляя меня разразиться смехом вслед за ней. — А серьёзно? — Спросила она, резко меняя настроение на грустное. — Пока на каникулы, — я пожала плечами, мысленно радуясь, что Том этого не слышит, — а дальше… посмотрим. Мать, опомнившись, проскользнула к кухонным тумбам и включила электрический чайник, сопровождаемый приглушённым шумом от нагрева воды. Я осмотрелась в поиске своего второго родителя. — Где папа? — Удивилась я, припоминая сегодняшнее число. Праздник не за горами, а отец наверняка работает. — К ужину обещал вернуться. — Утешила мама, подтверждая мою догадку. Выдвинув стул, я устало села за прямоугольный обеденный стол. Мать вертелась у подвесных полок, подготавливая фарфоровые чашки к чаепитию. — Что нового? — Задала обыкновенный вопрос я, чтобы как-то скрасить нависшую тишину. — У нас всё по-старому, — мама налила кипяток в маленький чайничек, засыпала заварку и поставила на стол — настаиваться, — лучше ты расскажи. Другого исхода диалога я и не ожидала, поэтому ради приличия пришлось рассказывать: — В школе всё по прежнему, — начала я, кидая в чашку пару кусочков сахара, — с языком на «ты», с математикой на «вы». Мама усмехнулась, видимо, вспоминая, сколько раз её вызывали к директору из-за моей затянувшейся вражды с точными науками. — Снова начала заниматься баскетболом, ну, ты и так в курсе, — я призадумалась, что ещё можно наплести, однако, всё же пришло озарение, — и бросила курить! — Выпучив грудь вперёд, гордо выпалила я. — Даже так… — она скептично выгнула одну бровь, разливая чай по чашкам, и томно вздохнула, как вздыхает, когда хочет задать волнующий вопрос. — Ну?! — Выучив за все свои семнадцать лет её повадки наизусть, нетерпеливо выкрикнула я. — Наверно, ты хочешь спросить про концерт? Мама стыдливо опустила взгляд, а я начала старательно размешивать сахар, громко гремя ложкой по хрупкой чашке. Конечно же, мама всё знает — любимая тётушка Агата спалила, руку даю на отсечение. — Да. Я выступала. — Голос подвёл меня, печально дрогнув, однако, зачем-то я продолжила оправдываться то ли для мамы, то ли для себя. — Меня заставили. — Это замечательно. — Она остановила моё нервное размешивание уже давно растворившегося сахара и взяла мою руку в свои. — У тебя есть талант, не нужно его прятать. Я подняла взгляд, пересекаясь с темно-зелёными глазами, в которых читалась еле уловимая радость, а, оглядев маму, ужаснулась. Боже, как же она постарела. Мимические морщинки у глаз и рта вылились в настоящие, наверняка, на нервной почве. Уверена, что седина в волосах скрыта за краской. Если хорошо подумать, мама потеряла сразу двоих детей. Сына и дочь. Я поднялась с места и обняла её со спины, шепча на ухо: — Прости.