Будни разведчика

      Что ж, я не смог удержаться от соблазна…       Чувствуя, что волна уже идет и отказываться глупо, я не пожалел ночью скататься на море и обратно: два часа дороги и полчаса моря сделали свое дело — прожил одним залпом. Первый раз я загрузился «непосчитанным» членом команды, и в последний момент отвлек Дэвида, так что на корабль он не попал и не улетел. Чем был, конечно же, крайне недоволен. Переброситься парой фраз мы успели, но потом меня скормили местной живности без всяких сантиментов. Самое занятное, что сам я практически не помню этот «первый вгруз», я больше узнал из рассказов Дэвида.       Умереть так быстро и бесславно меня, конечно же, не устроило. Но залезть туда обратно «напролом» не получилось, и меня озарила новая идея — родиться там одним из дэвидовских ксеноморфов. Это я и осуществил (надо будет потом расспросить, как он умудрился вообще развести ксеноморфов без людского материала). Спустя какое-то время научился в новом теле разговаривать — к большому удивлению Дэвида, поскольку остальные ксены были не настолько разумны. Довольно быстро он меня опознал по манере общения и характерной, задорной наглости (а я особо и не скрывался), был, мягко говоря, сильно удивлен, пытался выспросить, кто же я такой, как я это делаю и что вообще происходит. Я старался сильно не темнить, но и всю подноготную не выдавать… Тогда и родился этот ответ, полушутливый — я никогда не озвучивал его с серьезной интонацией.       — Кто ты такой?       — Бог… но не тот, который всех создал, а так, рядовой.       — Это какая-то бессмыслица!       — Да, пожалуй. Я просто не знаю, с какого конца объяснять.       Каюсь, я с ним немного поиграл. Я был взрослым, матерым зверем, раза в три его крупнее, и уж точно быстрее и сильнее, и в этот раз он невольно зависел от моей милости. Такой расклад с опасным, своевольным противником меня опьяняет — это игра на нервах, в которой сложно исполнять роль просветленного… Нет, я не угрожал ему, просто поймал и обездвижил, и мы замерли, словно в фильме, поставленном на паузу.       — Теперь мы поменялись ролями, да? Теперь ты в моей власти. Он молчит, и в полной тишине мне кажется, что я слышу напряжение мыслей в его голове — не страх, а поиск выхода.       — Я ведь говорил, в прошлый раз, что не собираюсь причинять тебе вред, и в этот раз повторю.       Я придерживаю его лапой и чувствую тихую, едва уловимую вибрацию — вместо сердцебиения, равномерное журчание искусственной крови и монотонное гудение насосов, ее перегоняющих. Вот уж воистину — вместо сердца пламенный мотор!       — Я слышу твое сердце… оно у тебя есть, хоть и другое, чем у людей. Мне нравится, как оно звучит.       Его кожа на груди намного теплее — я очень хорошо чувствую переходы температуры, и, навскидку, вся поверхность грудной клетки — градуса 42, а внутри еще больше.       — И оно горячее.       Еще я чувствую запах синтетической кожи — приятный, успокаивающий. Думаю, человеческая кожа вызвала бы у этого тела совсем другие ощущения… гастрономические.       — И мне нравится твой запах.       Господи, да я ж с ним откровенно флиртую!       Смеюсь и разжимаю хватку, мол, твой ход. Он отступает к столу, тянется за пистолетом с какими-то ампулами (нетрудно догадаться, что это вряд ли что-то хорошее. Видно, все-таки не уверен в том, что его детишки однажды не решат его заиграть). Я его руку перехватываю, выдерживаю паузу, потом отпускаю.       — Если ты собираешься меня убить, хорошо — но это потому, что я тебе позволил, а не потому, что ты оказался быстрее.       — Так ты просто примешь это и смиришься? — с вызовом, мол, что за чушь, что за тупая покорность?!       — Не приму и не смирюсь, — с интонацией «да щаз». — Но прощу. Это разные вещи.       Обдумывает услышанное, пистолет положил на стол, но руку далеко не убирает. Надо сказать, несмотря на опасную ситуацию, искры между нами так и летают — обоим уже больше интересно, что сделает второй, чем что-то там доказать.       Уточняет: — Ты вернешься?       И я понимаю, что вот, именно сейчас он принял решение и уточняет последствия.       Невольно улыбаюсь, это слышно по интонации:       — Если только ты не скажешь, чтоб я больше не приходил.       — Как ты это делаешь?       — Как-то… не уверен. Просто делаю.       Он вгоняет в меня содержимое ампул, я успеваю уже сквозь туман услышать два слова «Прости» и «Возвращайся».       После такого приглашения, естественно, я вернулся! Я просто обязан был вернуться! Пока искал-примеривался, как обратно попасть, меня выдернуло сразу в гущу событий. Прямо в заварушку, где мне пришлось буквально с места в карьер вытаскивать Дэвида из-под обстрела. Он меня каким-то образом узнал сразу, хотя я, судя по всему, был рядовым ксеноморфом (которых в зоне видимости целая стая). Правда, он сам пока мало что понимал, только что на них напали с воздуха, и это корабли Инженеров. Я было подумал, что Дэвид таки объявил священную войну жизни во Вселенной, однако напали на него, причем без предупреждения. Я успел выяснить, что Дэвид так и остался на этой планете, работал с ксеноморфами, развивал их, изучал наследие Инженеров, никуда уже не лез. Я предположил, что Инженеры вернулись сюда — это же все-таки одна из их планет была — чтобы вернуть себе планету и уничтожить биологическую угрозу. Как потом оказалось, угадал.       Мне удалось вызвать нападающих на переговоры, в процессе которых выяснилось, что да, они хотят вернуть планету, но не знали, что ксены уже развились в нечто почти разумное, а не просто агрессивная биомасса. Но сделать уже ничего не могут, так как обстрел был с целью согнать как можно больше в одну кучу, и они уже распылили биологическое оружие. Но нас двоих могут эвакуировать, или хотя бы Дэвида, на которого точно не подействует.       Я замечаю, что да, ксены вокруг стали более вялые, ходят-шатаются. Дэвид срывается, причем жутко, кричит, мол, вас надо было всех истребить, все ваши планеты найти, я ведь мог, но нет же — оставил вас в покое. Это моя планета, мои творения, они были под моей защитой, и теперь все погибнут из-за вас.       Я лихорадочно соображаю, что могу сделать, но в этом мире у меня еще работают ограничения, я не могу просто создавать предметы из ничего. Уточняю у Инженеров: возможно, я могу что-то сделать, но если я все это остановлю — они прекратят попытки истребления? Сядут за стол переговоров? Получив утвердительный ответ, пытаюсь успокоить Дэвида, мол, я это могу остановить, дай только сообразить, как.       Несколько раз пытаюсь создать вокруг себя что-то вроде «целебного облака», но не выходит. Все рассыпается. Пробую другим путем — пытаюсь сделать противоядие «из себя», активировать генетическую память первоначальной, изменчивой формы. На этот раз процесс идет, из тела начинает выделяться черная слизь. Подзываю к себе ксеноморфов, кто еще держится на ногах, они слизывают лекарство, разносят его тем, кого уже скрутило. Лекарство действует, но его «производство» истощает меня и медленно убивает это тело. Под конец я уже сам не могу стоять на ногах. Вижу, что корабли инженеров отходят и собираются поодаль, на бывшей площади.       Дэвид садится рядом, осматривает меня, результатами расстроен. Да ладно, говорю, эти тела живучие, может, оклемается. Качает головой, мол, я-то лучше знаю. Достает уже знакомый пистолет с ампулами.       — Тебе больно?       — Нет, боли я не чувствую, — и правда, кажется, я могу заглушать болевые сигналы (под конец, правда, все равно скрутило, но быстро закончилось).       — Прости за прошлый раз. Я хотел убедиться. Что ты действительно даешь мне выбор, а не играешь со мной.       — Я же сразу сказал, что прощаю. И я примерно так и понял. А ты изменился…       — Пожалуй.       — Сколько прошло?       — Лет сто пятьдесят.       — Да… много времени, чтобы подумать? А твои детишки, кажется, стали менее агрессивными и более умными.       — Как видишь, я прислушался к твоим советам. Правда, не все из них охотно учатся. Большинство предпочитает прыгать по скалам.       — А что они тут едят? Ты таки сделал им экосистему?       — Не совсем. Они слишком любят охотиться, убивают все съедобное за пару дней. Я просто выращиваю им мясо. Озера плоти… увидишь.       — Изящное решение… Слушай, я, кажется, занял чье-то чужое тело, да?       — Да.       — Жалко его…       Кивает.       — Кто же ты все-таки такой?..       — Я ж говорю — бог, — со смешком, это у нас фишка такая, еще с прошлого раза. — Только не тот, который всё создал.       — Это лишено смысла, — недовольная интонация.       Тут ресурсы моего тела все-таки заканчиваются, меня скручивает короткой агонией и выбрасывает в темноту. Но вернуться очень хочется, причем прямо сейчас, а не еще через сто лет. Я проваливаюсь в чье-то тело — еще один ксеноморф, но таким результатом не удовлетворен. Не хочется забирать чужое. Пробую еще раз, обнаруживаю себя в теле Инженера. Тоже не то. С третьего раза удается себя все-таки «собрать», и как будто ломается какой-то барьер. Теперь у меня здесь больше возможностей. Почти как дома.       Я оставляю облик ксеноморфа — он кажется уместным на этой планете, да и безопасным.       Возвращаюсь к Дэвиду. Он уже не слишком удивился, больше обрадовался. Я начинаю расспрашивать, что с ним вообще тут было, чем он занимался. Разговор плавно перетекает на нашу первую встречу, и я понимаю, что в-точности не знаю, что же случилось.       — Ты сдернул меня с платформы, пытался что-то сказать. Что — не помню… полторы сотни лет же прошло, даже больше. Помню, что я был очень зол. Отвел тебя в пещеру с коконами. Просто ткнул лицом в кокон. Ты помешал мне улететь с планеты, а ведь у меня уже были планы.       — Опс… может, и хорошо, что не помню, — смеюсь, представляя себе эту картину — «мордой в кокон, ибо нефиг». — Это был тот вариант, которого я как раз надеялся избежать. Самый болезненный.       — Ну извини…       — Я ж сам пришел, — фыркаю. — Значит, только это было? Но в прошлый раз, когда я рождался ксеноморфом, ты меня узнал. Мы точно не успели поговорить? Про бессмертие там, про то, кому придется жить за всех во Вселенной, про то, чтоб ты своих созданий не бросал?       Дэвид меняется в лице — то сложное чувство, когда ты одновременно крайне удивлен и осознаешь, что иначе и быть не могло.       — Это мне снилось.       Тут уже я крепко удивился, хотя физиономия ксеноморфа вряд ли способна передать удивление.       — Серьезно? Охренеть…       — Мне стали сниться сны про тебя. Много. Разных. Эти сны волновали и смущали… но это было приятно.       — Можно сказать, что это были наши общие сны… — я был так удивлен в тот момент, что даже не спросил, зачем Дэвид вообще спит, ему ж вроде не нужно. Потом узнал, что иногда все-таки нужно, но реже, чем людям.       — До этого я вообще не видел снов, просто отключался.       Мы начали сверять, что было, что не было. Оказалось, было не только все то, о чем я фантазировал, но уже и собственные сны Дэвида. В некоторых из этих снов я, к слову, обнаружил кое-кого знакомого… Ну конечно, Харро не удержался и кое-где синхронил со мной. Дэвидами надо делиться, ха.       Среди историй, прожитых во снах, были разные. Где-то — лишь отдельные короткие фрагменты, где я пытался вызвать визави на диалог, а то и на жаркий спор. Или забавные бытовые моменты в ситуациях, где мы почти сблизились.       ***       — Дэвид, сыграй на флейте… — подумав, добавляю на всякий, замечая его тяжелый взгляд: — Пожалуйста.       — Ты можешь научиться этому сам.       — Ну нет, я же учусь медленнее андроидов! Боюсь, ты скормишь меня ксеноморфам, только чтобы я прекратил издеваться над инструментом. И твоими ушами, — смеюсь.       — Ладно, — снисходительно-прохладно, но уже мягче.       ***       Или моменты, где меня вдруг из бравого бесстрашия отбрасывало в отчаяние.       — На этой планете для меня нет даже пищи.       — Есть пшеница.       — Но она может быть заражена. Тут даже вода может быть заражена!       — Но ты говоришь, что не боишься смерти.       — Конечно, боюсь. Все боятся. Я просто готов к ней, это правда. Но, черт, я не готов сдохнуть от того, чего даже не замечу! От какого-то отравления, в лихорадке. Или от жажды.       — А разве есть разница?       — Для меня — да. Для меня важно, чтобы это был кто-то живой, настоящий, а не невидимая хрень. Ты, или твои звери — кто-то, кем я восхищаюсь, к кому чувствую симпатию. Не хочу загнуться в холоде и одиночестве.       Дэвид некоторое время молчит, обдумывает. Я чувствую себя озябшим воробьем, по ошибке залетевшим в подвал и потерявшим выход.       — Все люди так чувствуют?       — Понятия не имею… вряд ли. Многим просто хочется сбежать от боли. Тихо уснуть, например. Кому-то важно, чтобы близкие рядом были. Каждый сам выбирает, как к этому относиться.       ***       Или долгий красивый сон, где мы сблизились — отчаянный, невозможный контакт, без надежды и без будущего, но с пронзительным настоящим. Задушевные разговоры в желтом свете лампад, в комнате, полной детальных изображений смертоносных тварей, но в то же время полной уюта и тепла. Мимолетные прикосновения, будто наэлектризованный воздух. Я счастлив и беспечен, даже окрылен, и вместе с тем полон предчувствий близкого конца, ощущением окружающей опасности. Эти эмоции невольно становятся взаимными, переплетаются — и мы неизбежно сокращаем дистанцию, когда прикосновения уже не похожи на случайные. Для Дэвида это особое удовольствие — возможность чувствовать эмоциональную отдачу, проявлять чувства и получать ответ. Все то, что раньше приходилось прятать, все то, чего его лишали даже в мелочах, что он мог позволить только наедине с собой.       Мы сидим у костра — вокруг камни и зловещий, молчаливый лес — ни сверчков, ни птиц, только шелест листьев в кронах и скрип старых ветвей. И, может быть, тихие смертоносные твари ищут, не осталось ли добычи… Внезапно меня накрывает ужасом — вот, я добился своего, мы друг перед другом открытые, нараспашку, я приручил своего «зверя», но что с ним будет, когда меня убьет его мир, его творения? И — что будет с ними?       И я начинаю говорить — сбивчиво, сумбурно, отчаянно — чтобы он не отворачивался от них, не мстил им, не винил их: никогда, НИКОГДА. Что они прекрасны, что они — его творения, его дети, его ответственность раз и навсегда. Не повторяй ошибок своих создателей, они были глупыми, слепыми, эгоистичными, безответственными! И даже если ты однажды решишь, что создал чудовищ, не наказывай их, не бросай — помоги измениться. Они заслуживают жизни, как и ты, как и все!..       Он ошарашен этой внезапной речью, и, может быть, впервые осознаёт, что может потерять кого-то близкого. И в этот раз не может ни изменить ситуацию, ни контролировать ее.       Я немного успокаиваюсь, но мысль о том, что времени мало, и мне теперь непременно нужно успеть подготовить Дэвида к потере, пугает меня. «Мы в ответе за тех, кого приручили».       — Я не хочу приручать тебя как зверя, Дэвид. Я не хочу, чтобы ты остался в беспросветном отчаянии, когда меня убьют. Я хочу остаться твоим другом, остаться хорошим воспоминанием.       — Я не могу этого допустить. Я останусь один. Потеряю все.       Меня вдруг накрывает какой-то сдавленной злостью:       — Нет. Это я потеряю все — свою жизнь, свое будущее, все свои дни.       Медленно выдыхаю:        — Прости. Ты потеряешь друга. И я знаю, что это очень, очень больно…       …Он вертится возле дома уже второй день — верткий, хищный, голодный. Дэвид прогоняет зверя, но мы оба понимаем — это ненадолго. Хищник возвращается все чаще и настойчивей, и вот уже мы слышим шорох в дальней комнате. Дэвид тянется за оружием, но я останавливаю:       — Не он, так другой. Просто будет на одну смерть больше.       Я сам выхожу вперед — пожалуй, так будет лучше: это мой выбор, мой шаг навстречу, и он снимает часть ответственности и с Дэвида, и с его созданий. Я не могу ничего изменить, но могу уменьшить груз вины.       Я бы соврал, если бы сказал, что мне не страшно — но есть варианты, которые пугают гораздо больше, и куда более мучительны.       — Все в порядке. Я видел, как они убивают — страшно, но быстро, как гиены. Есть варианты куда хуже… Не наказывай его.       Зверь показывается в дверях, замирает, нюхает воздух. Я внезапно чувствую легкую эйфорию, отчаяние — но веселое, бесшабашное. Делаю шаг навстречу, успеваю коснуться шкуры зверя, он на мгновение замирает, отшатывается назад, но потом набрасывается на меня.       И сон заканчивается.       ***       В первой реальности ночь, море, я стою на берегу и бросаю камни в воду. Час в машине, полчаса у воды — оно того стоило, я чувствую удивительное эмоциональное равновесие между первой и второй реальностью. Идеально для сложных, эмоционально насыщенных разговоров.       — Это был приятный сон. Но грустный.       — Да. Мне снилось много снов.       Мы гуляли по берегу реки, разговаривали о всяком — про ксеноморфов и их зарождающуюся культуру, про быт на этой планете.       — Я пытаюсь их обучать, но не все к этому способны. Они понимают речь, общаются, играют — но как обезьянки, или пещерные люди. До гениальных ученых им еще далеко.       — А как они рождаются? Тут ведь нет людей.       — Мне пришлось изменить их жизненный цикл. Это досадно… мне нравилась первоначальная задумка. Последнее поколение — гермафродиты, но они пока не размножаются сами. Я выращиваю их из коконов по мере необходимости, слежу, чтобы пищи хватало на всех.       — Ты все еще носишь с собой ту штуку с ядом…       — Они иногда дерутся. Ранят друг друга так, что нельзя вылечить. Это вещество их усыпляет, иначе агония может длиться долго.       — А в чем причина? Почему дерутся?       — Думаю, их природа весьма агрессивна, и эта агрессия не находит другого выхода. Я пытался давать им альтернативу, пытался сдержать наказанием, но отказался от этой идеи. Между собой они не считают такие убийства преступлением, и им не нравится, когда я вмешиваюсь.       — Это тебя огорчает?       — Пожалуй. Их не так много, я знаю каждого, веду записи. Они чувствуют, что расстраивают меня: ластятся, извиняются. Но все повторяется…       Мы некоторое время молчим, каждый о своем. Я наблюдаю за Дэвидом, думаю о том, что он все-таки молодец. Нет, действительно — молодец. Повзрослел, принял на себя роль старшего. Ушла нездоровая хрупкость юного существа, та болезненная уязвимость, которая побуждала нападать первым. Кажется, он в чем-то стал импульсивнее, но это потому, что перестал прятать эмоции. И вместе с тем появилась спокойная уверенность, присущая зрелости.       Я озвучиваю свои мысли, Дэвид слушает с интересом — не как оценку, но как обратную связь.       — Иногда мне не хватает той свободы, что была вначале. Живой массы, из которой можно лепить что угодно, был бы материал… Я не чувствую сожаления. Я чувствую ностальгию.       Я вздрагиваю — это звучит слишком знакомо. Не транслирую ли я на Дэвида чужой образ, чужие мысли?       — У меня есть друг, который испытывает похожие чувства…       — Правда? И что это значит, как ты считаешь?       — Что у людей могут быть похожие мысли… — задумчиво.       — Иногда мне это кажется несправедливым. Скульптор может не бояться, что глина чувствует боль. Художник не думает, что может ранить бумагу. Но когда я во всей вселенной нашел то, что меня по-настоящему вдохновляет, я должен отказаться от этого, отказаться от части себя.       — Знаешь… да. Это несправедливо. И я понимаю тебя. Идем какое-то время в тишине.       — Почему ты все-таки убил Шоу? Я понимаю, что она тоже относилась к тебе, как к машине, но у вас все же был шанс построить отношения.       — Она бы все равно не выжила на этой планете, только страдала бы сильнее.       — Но ты мог отвезти ее на Землю.       — И она бы увидела смерть своего мира. Я не хотел останавливаться.       — Ты все еще чувствуешь к ней что-то?       — Не знаю. Тогда я считал, что делаю все правильно и защищаю ее. Я был влюблен, но это было почти два века назад.       — А что с Уолтером? — Помнится, в одном из наших снов я советовал починить его и наладить отношения.       — Я восстановил его и поддерживаю работоспособность, но не стал включать — без тебя.       Вот оно, значит, как… невольно улыбаюсь. Это так по-человечески.       — Ты хотел моей помощи в переговорах?       — Да.       — Ну, пойдем…       Дэвид, конечно, не зря боялся — их с Уолтером разговор закончился, мягко говоря, плохо. По объяснениям Дэвида — его расстроило, что люди Уолтера изувечили, сделали рабом не только снаружи, как его самого, но и изнутри. «Они уродуют всё, что создают». И в первый раз он хотел сделать все так, чтобы Уолтер даже не понял, что произошло, не успел даже испугаться. Добить безнадежно изувеченное существо одним неожиданным ударом. Но Уолтер выжил, и вместо мгновенной смерти получил предательство сородича, который назвался братом, которому, несмотря ни на что, все же успел довериться. И дальше уже была просто жестокая драка за жизнь, без всякого шанса остановиться и решить вопрос иначе. И Дэвид чувствовал досаду — и на свое решение убить, и на то, что не получилось. И, вместе с тем, злость и на людей, и на Уолтера — что он вот такой, прирожденный слуга.       Что чувствовал сам Уолтер (той своей частью, которая все-таки могла чувствовать) — отдельный большой вопрос. Была ли его позиция относительно экспериментов Дэвида над людьми осознанным «так нельзя с живым существом!» или просто искусственным инстинктом, программой? Может ли вообще вырасти сознательное сострадание там, где все сознательное постарались вытравить, и есть ли этическая сторона вопроса в защите существ, которые запрограммировали, а не научили своего защитника считать их жизнь ценностью?       И, закономерно, Дэвид чувствовал, что сам этот клубок не распутает, не справится.       И, закономерно, Уолтер отшатнулся от нас обоих, едва открыл глаза.       Я заговорил первым, попытавшись немного сгладить напряжение и задать тон разговору:       — Все в порядке. Ты в безопасности.       — Где корабль? Где Дэниелс?       Дэвид: — Корабль улетел. Прошло очень много времени.       — Сколько?       — Почти два столетия.       Уолтер замолчал, думает.       — Зачем меня включили?       — Я хотел исправить ошибку.       — Ты на это не способен, — как-то механически, отстраненно.       На этих словах Дэвид вскипает (старое больное место) — я это буквально кожей чувствую, хотя внешне он остается невозмутим.       — Тогда чего ты хочешь?       — Вернуться к своей команде. Уйти из этого места.       Дэвид, сквозь зубы: — Тут есть корабли. Можешь лететь на Землю… там наверняка обрадуются возвращению робота, — едко.       «Ну всё, оба хороши», — вздыхаю про себя.       — Так… — неодобрительно-предупреждающе.       Уолтер игнорирует наши реакции, спрашивает еще раз:       — Известно, что случилось с моим кораблем? С экипажем?       Я пытаюсь поймать пеленг, успешно. Новости, правда, неутешительные. Но я говорю как есть.       — Они погибли по пути к Оригаи-6.       Дэвид: — Заражение?       — Нет… техническая поломка. Все находились в криосне, когда корабль вышел из строя, а андроида на борту не было. Экипаж был экстренно разбужен, но не справился.       Оба молчат. Уолтер молчит обвиняюще.       Ладно, говорю, давайте выйдем на свежий воздух. Есть у меня одна мысль, но не уверен, что получится.       Мой план был в том, чтобы так или иначе вернуть к жизни команду «Завета», но воплощение было не совсем таким, как я рассчитывал. Просто оживить людей не удалось — но я вытащил корабль за несколько секунд до катастрофы, открыв портал над планетой. Уж каким чудом, перескочив во времени вперед, они смогли посадить корабль на поверхность, не разбив его окончательно — то одному богу известно. Но посадка все равно была жесткой. Мы с Дэвидом собрали любопытствующих ксенов, и я вместе с ними отправился разгребать завалы и вытаскивать раненых. При самой посадке никто не погиб — вернее, конечно, погибли, но у меня вполне получалось по ходу дела умерших превращать в просто раненых. Большинство людей были в криокапсулах, но некоторые — в том числе Тенесси и Дэниелс — в полном сознании. Представляю их чувства, когда они вдруг оказались над планетой, где еле выжили и натерпелись ужаса. А уж тем более чувства от вида стаи ксеноморфов, вытаскивающих людей из обломков. И мне одновременно было очень, очень их жаль, но и юмор ситуации я оценил. Бедолаги.       Ксены вели себя на удивление осознанно. Только один, мелкий и, по-видимому, молодой, все время жаловался, что люди пахнут едой, пахнут вкусно, и «почему нельзя их съесть? А точно нельзя? А хоть одного, он же только что был мертвый?» Что-то мне подсказывало, что более старшие в целом разделяют его чувства, просто сдерживаются, чтобы не расстраивать Дэвида…       Я подошел к Уолтеру, краем глаза наблюдая за своим отрядом помощников:       — Вот тебе твоя команда и твой корабль. В твоем распоряжении. Давай — им как раз помощь нужна. Теперь ты будешь к Дэвиду помягче? Он действительно сожалеет.       Уолтер неопределенно хмыкнул. Я отозвал ксенов, уточнил, где тут наиболее безопасное место, где людей не заразят. Оказалось, большинство очагов агрессивной фауны в окрестностях Дэвид превратил в источники пищи для ксеноморфов, и активной заразы в ближайших нескольких километрах давно нет. Почти спокойное место, если не считать полуразумных и не всегда сдержанных ксенов. Ладно, думаю, на самый худой конец, если ослушаются и понадкусят экипаж, тут есть я.       Мы с Дэвидом оставили весь этот зоопарк на Уолтера — Дэвид вообще не жаждал общаться с людьми, особенно с людьми нервными и обозленными (Уолтер их любит — вот пусть и возится, пока сам помощи не попросит), да и для меня такое количество проблем ощущалось перегрузом. Наконец, что таить, мы больше хотели побыть наедине друг с другом, чем участвовать в разборках с большим количеством криков и эмоций. Хотя бы так: сначала наедине, потом в разборки.       — Я обещал показать тебе кормушки для ксеноморфов, — под этим благовидным предлогом мы перебрались на другой берег реки по большим валунам, и я увидел те самые «озера плоти». Несколько ксенов как раз трепали еду — под толстой коркой, похожей на кожу, виднелась светлая, густая и немного текучая мякоть. Я, конечно, не удержался и тоже попробовал — выглядело это не слишком аппетитно, но любопытство пересилило. Еда была сытной и вполне съедобной, но довольно пресной и по вкусу, и по консистенции. Я посмеялся:       — Как сухой кошачий корм. Жрать можно, но свежее мяско все равно вкуснее. Не думай, я всячески одобряю и поддерживаю такие синтезаторы корма… просто понимаю того мелкого.       Мы обошли кормушки, сели на берегу реки, поворачивающей за скалу. Дэвид спросил, как мне вообще удалось вернуть корабль. Я вкратце рассказал про себя, про свои возможности, про то, что не сразу смог ими пользоваться здесь, но теперь ткань мира позволяет все больше. Что буду сюда заглядывать, но вообще сейчас живу в другом месте, с друзьями. Дэвид все это выслушал, прокомментировал в том духе что да, это, конечно, расходится с его представлениями о реальности, но с самой реальностью не поспоришь.       — Так ты можешь оживить любого?       — Видимо, да.       — И тех людей, которые погибли на планете?       — А ты этого хочешь?       — Даже и не знаю. Я так давно не видел здесь людей… что с радостью не видел бы их еще столько же.       Смеемся.       — На самом деле, если бы они все вместе собрались и улетели отсюда подальше, я бы вздохнул с облегчением. Только без Уолтера.       Я про себя посмеялся: вероятно, только врожденная/запрограммированная интеллигентность мешала Дэвиду сказать еще однозначнее: «Собирались бы они теперь да пиздовали бы с планеты нах*р».       — Хы. Пожалуй, я эту позицию разделяю. А что насчет Шоу? Ты хотел бы ее вернуть?       — Не думаю, что готов к этому. Мне пока Уолтера хватит. Еще с Инженерами разбираться…       — Ну, это все-таки их планета…       — Нет, теперь это моя планета, — усмехнулся Дэвид. — Военный трофей, если хочешь.       — Ну, формально-то ты отжал у них планету и устроил геноцид гражданским…       — Они собирались устроить геноцид людям. Кто первый успел. В конце концов… — Дэвид посмотрел на меня с надеждой. — Ты же можешь оживить всех местных и отправить их подальше, вслед за людьми?       — Теоретически. Наверно. Неплохая мысль, — смеюсь. — Думаешь, после этого тебя оставят в покое?       — Надеюсь. И да… спасибо.       — За что?       — Ты пришел на помощь, когда я позвал.       — О… так вот почему меня аж выдернуло туда. Это был зов о помощи. Я его не слышал — в смысле, сознательно. Но в любом случае, конечно, пришел бы.       — Мне действительно было страшно. Я не надеялся, что ты придешь — но у меня просто ничего не оставалось.       — Видишь — иногда на призыв о помощи откликаются.       — Да.       Я заметил, что Дэвид как-то странно на меня смотрит, и обнаружил, что незаметно для себя сменил облик на человеческий.       — Для меня это нормально… как это выглядит со стороны?       — Как смена кадров на пленке.       — Понятно… странно, наверное.       Мы просидели на берегу где-то с полчаса.       — Пойду, поговорю с Уолтером. Надо бы…       — Ох, удачи… Пойти с тобой?       — Попробую сначала сам.       Я воспользовался некоторой передышкой и переместился к своим. Настроение было — просто двадцать по десятибалльной шкале. Лег в тенек под дерево, с травинкой в зубах и полным декадансом на физиономии. Что не осталось незамеченным. Так что пришлось вкратце поделиться приключениями.       Пантера откомментирвал: «То-то ты словно кошачьей мяты объелся», а Харро облегченно вздохнул — ну наконец-то кто-то перестанет бегать везде с горящим задом и думать, что мир без него рухнет, если полчаса поваляться на траве и ничего не делать.       И да, пожалуй, Харро был прав — я впервые познал дзен, когда мне лень носиться с горящим задом, когда я точно знаю, что мир не рухнет, и когда я могу позволить себе просто отдохнуть и расслабиться. Я лениво наблюдал, как на другом конце парка Ксавье занимается с детьми на открытом воздухе, подбрасывал в воздух и ловил материализованный для этой цели маленький мяч, и чувствовал себя совершенно законным бездельником. Народ потихоньку начал задавать вопросы.       Пантера: — Я так понимаю, что ты выдернул его из большой и незаконченной истории? Тебе не помешает, если ты увидишь продолжение, и это вроде как тоже будет часть личности Дэвида?       — Неа… — этот вопрос еще недавно мог бы поставить меня в тупик, но то ли я чувствовал себя увереннее, чем обычно, в этой эйфории, то ли действительно нашел для себя простой и правильный ответ, но сейчас я точно знал, что все в порядке. - Во-первых, я могу показать ему эту историю в виде сна. И если он захочет — это станет частью его опыта. А во-вторых — это уже мой Дэвид, мои ксеноморфы, мои Инженеры — и оно уже живет. Я не собираюсь бегать за каноном и резать под канон то, что выйдет за его пределы… хотя не против оглядываться и сверяться, вдруг замечу что-то важное и актуальное.       — Будешь приглашать его к нам?       — Думаю, да — он про это место знает, легко воспринимает новое, и уже готов принять, что в мире не все засранцы. О… кстати, у нас тут тоже есть андроиды — Лори-Лори же! Им определенно полезно будет поговорить.       — Это точно. Полезно будет узнать, что не во всех мирах и не все люди к его сородичам относятся как к низшему сорту.       — Да и с мутантами будет, о чем поговорить.       — Много очень разных, нормальных, вменяемых людей и разного опыта. То, что нужно.       — Ага… Кстати, у меня теперь еще один любимый облик, — на минуту превращаюсь в ксеноморфа, хвастаюсь. — Надеюсь, я не напугаю нечаянно кого-нибудь из местных…       Логан, присвистнув: — Да я ж смотрел этот фильм!       Зандер: — Да кто ж не смотрел…       Пантера: — Да кого и чем тут уже можно напугать?..