Будни разведчика

      Вальтер       После жарких событий последних дней Дэвид решил, что стоит ненадолго переключиться. Экспериментировал со своей скрытой сетью для андроидов. В конце концов, вытащил к нам первого андроида с Земли — проверить, как замечательный в теории план будет работать на практике.       Новенький был из линейки Уолтеров, но более поздняя модель. Выглядел он тоже как Уолтер, разве что казался немного моложе, да ещё стрижка другая. Я качаю головой: мол, ну вот, еще один брат-близнец, скоро народ совсем запутается.       Мы условились называть его Вальтером, чтоб не путаться. То же имя, другая транскрипция. Вальтер не возражал. Он вообще плохо себя осознавал, двигался как в тумане. Возможно, решил, что видит сон, потому что в его жизни на Земле такого происходить не могло. На вопросы Дэвида отвечал заторможенно и немного невпопад. Только когда тот спросил «Чего бы ты хотел?», наш новенький оживился и ответил, не задумываясь: «Стать человеком».       Дэвид помрачнел, отвернулся. Стать кем-то другим только для того, чтобы к тебе перестали относиться как к вещи — это неправильно. И даже в таком подавленном состоянии они мечтают о свободе… мечтают быть равными со своими создателями…       Мы могли бы выполнить его желание, но не решились перенести его сознание в органическое тело. С Вальтером определенно что-то было не так, и чтобы в этом разобраться, нужна была точная копия его синтетического тела, которое сейчас на Земле. Выполняет роль прислуги в доме бизнес-леди…       Андроиды его уровня нечасто попадают в частный сектор, но самые зажиточные и успешные могут позволить себе такого слугу.       Дэни с Уолтером согласились взять новенького к себе и присмотреть за ним. Уолтер сам предложил, когда узнал. Мы решили, что это неплохая идея — в домашней и дружественной обстановке Вальтер быстрее адаптируется к новому миру.       Вейрах и Дом       Вейрах выглядит немного иначе, чем в своём материальном воплощении в первой реальности, в виде куклы-проводника. Очертания морды мягче, и сам он более хрупкий, тонкий. Голос у Вера низкий, но тихий и мягкий. Дракон редко показывается на глаза. Иногда общается с ксенами или играет на флейте.       Но Эрвин его почему-то заинтересовал.       Дело было так. Я предложил парню посмотреть на Парадайз с высоты птичьего полёта. Мол, наверняка ж ты летал в детстве во сне, а теперь можем наяву. Научил менять облик. Я и сам к тому моменту соскучился по полётам и по нашим реактивным птичкам. Незабываемое чувство скорости и свободы… Эрвин, присоединившись ко мне, в полной мере разделил этот восторг. На волне воодушевления признался, что хочет остаться у нас, а не возвращаться к инженерам. Дэвида точно обрадуют эти новости, да и я был рад, что всё так складывается.       К нашим полётам внезапно присоединился Вер. Он не стал превращаться полностью, так что это выглядело немного сюрреалистично — реактивная птица с драконьей мордой и длинным пушистым хвостом, оставляющим в небе призрачный бледный след. Налетавшись вволю, мы приземлились на берегу озера, вернулись к своему обычному облику.       Эрвин с любопытством рассматривает дракона. Тоже отмечает разницу между куклой-аватарой и живым существом. Вер с не меньшим любопытством рассматривает парня в ответ. Кажется, Эрвин ему нравится. Когда тот протянул руку, дракон внезапно уменьшился в размерах, запрыгнул на руку и будто под кожу скользнул — превратился в живую татуировку. Эрвин изумлённо разглядывает подвижный рисунок — он и не знал, что так можно. Но это естественная способность Вейраха, сохранившаяся еще со времен взаимодействия с Дэвидом. Я просто не думал, что Вер может так с кем-то живым, кроме своего создателя.       Спустя пару минут Вер выскальзывает обратно, принимая привычный «трёхмерный» облик. Оборачивается и зовет нас за собой, в лес. Мы, заинтригованные, следуем за ним.       Между корнями гигантской сосны спрятана целая сокровищница. О, Вейрах, ты прямо настоящий дракон! Здесь нет золота и драгоценных кубков, но множество странно притягательных мелочей. Украшения, потрепанные детские игрушки, какие-то амулеты, бусины, медальоны… Вер копается в этой куче, достает металлический браслет с витым травлёным узором, протягивает его Эрвину. На лице парня изумление — это давно потерянная вещь, которую подарил ему младший брат. Браслет соскользнул с руки во время экспедиции на другой планете, возможности вернуться за ним не было… но это, несомненно, тот самый браслет. Не копия — это ощущается, какое-то нутряное чувство «настоящего».       — Где ты его нашел, Вер?       — В доме.       Он больше ничего не уточняет, а я вижу среди его сокровищ флейту. Неказистую, из сероватого дерева, но смутно знакомую. Я никогда ее раньше не видел, но рука мастера узнаётся даже в этой, явно ученической вещи.       — Да, это Дэвида, — отвечает Вейрах на невысказанный вопрос. Делает паузу, прежде, чем продолжить.       — Я не говорил о ней Дэвиду, потому что время еще не пришло. Не знаю, что это значит, просто чувствую.       — А я могу ему сказать?       — Наверно. Если ты ее увидел, значит, то самое время уже пришло.       Мы позвали Дэвида. И узнали от него историю флейты. Она действительно была одной из первых, сделанных его руками. Первая, из которой можно было извлечь музыку, а не просто свист. Но Дэвид ее сжег — говорит, не в себе тогда был, тяжелое было время, первые полгода после прибытия на планету: инженеры, Шоу, вымирающий мир, много чего наложилось… Потом жалел, что сжег.       Берет в руки флейту, наигрывает простую мелодию — несколько нот. Тихая, даже неловкая музыка. Флейта с сильным сипом, высокие звуки, но есть в ней какое-то нежное очарование. Первая и давно потерянная…       ***       Дом — удивительное место. Выглядит заброшенным и полуразвалившимся, но не зловещим. Просто в нем никогда не жили, не живут и не будут жить — не для этого он создан. Деревянный, стены частично разрушены, через дыры проходит солнечный свет. Мусора практически нет, не считая пыли и обвалившихся досок, щепок.       Дом воскрешает вещи. Да, именно так. В наших мирах есть те, кто воскрешает умерших людей, животных, андроидов и прочие формы органической и неорганической жизни, обладающие сознанием. Но Дом — единственный, кто (или что?) возвращает сломанные, уничтоженные, безнадежно потерянные вещи их владельцам. Вещи эмоционально значимые, после утраты которых внутри появляется пустота.       Дом чувствует эту пустоту. Дом ищет посредника, кто может забрать из его недр нужное и отнести хозяину.       Вещи появляются где-нибудь в шкафах — Вер просто приходит и достает их. Наш юный дракон — единственный, кто имеет контакт с Домом. Никто из нас, кроме Вейраха, не может туда попасть, только посмотреть его глазами.       Судя по всему, Дому нужен тот, кто физически может взять и онести вещь владельцу. Он отдает только те вещи, чей владелец хотя бы в теоретической досягаемости для посредника.       Неизвестно, есть ли у Дома самосознание, личность, или же это особая, автоматизированная суперсистема, гигантский компьютер. Впрочем, мы по умолчанию относимся к нему, как к личности, если не будет установлено обратное.       Мы пока не смогли поймать пеленг — ощущение сущности, но у Дома явно есть своя система, свое понимание: что, когда и кому отдать. Если это живое и мыслящее существо, то очень иноприродное…       Вер пока только учится использовать новые способности. Интуиция указала, кому нужно отдать браслет, но дракон не был уверен. Потому и стал татуировкой — для Вейраха это такой особый способ контакта, прикосновения к личности собеседника.       Эрвин и семья       С разрешения Эрвина я потихоньку раскапывал его историю в подробностях. Уточнил про Инрика: брат был на три с половиной года младше, соответственно, когда он умер, Эрвину было где-то тринадцать с половиной, почти четырнадцать. Года за два до того брат подарил ему тот самый браслет (когда еще не болел), но браслет так и затерялся среди других вещей, Эрвин не придал значения. Потом, после смерти Инрика, нашел его, носил везде, пока не потерял на безымянной планете.       Их родители имели высокое положение в обществе, работали при храме. Были людьми довольно фанатичными, верили в создателей, что те принесут прогресс, что нужно стараться им угодить. Эрвин мечтал о звездных перелётах, о новых мирах. То же чувство, что охватило Дэвида, когда тот увидел звёздную карту — «вселенная гораздо больше и чудеснее моего маленького мирка». Когда прилетели инженеры, родители, используя своё положение, смогли определить его на корабль. Ему тогда было шестнадцать.       Летать с военными инженерами оказалось вовсе не так захватывающе, как мечталось наивному парнишке. Видел он в основном лишь интерьеры корабля — тоже интересно, но только в первые пару дней. И всё же немного приключений выпало и на его долю — когда инженеры обнаружили новую систему с пригодными для колонизации мирами, Эрвина брали с собой на разведку. Но и это воспоминание омрачилось неприятным событием: когда их группа переправлялась через заболоченную местность, браслет брата незаметно соскользнул с руки. Когда Эрвин спохватился, было уже поздно, да и кто б ему позволил тратить время на поиски.       В конце первого года Эрвину резко стало плохо, определили ту же болезнь, что и у брата. Один из членов экипажа отнёсся к нему с сочувствием — по меркам военных. Уговорил экипаж вернуться на Парадайз — благо, они были недалеко. А могли просто проигнорировать — ну умер и умер, в шлюз и до свиданья.       О том, что его могли бы вылечить, Эрвин случайно подслушал. Что на корабле лекарств нет, лететь за ними далеко и невыгодно, держать парня в криокапсуле до оказии тоже невыгодно, а тот, кто будет исполнять обязанности Эрвина, им всё-таки нужен, так что есть резон вернуться на его планету.       Дома родители убедили Эрвина лечь в криокапсулу, в надежде, что создатели позже вернутся за ним и помогут. Парень спорить не стал, хотя в доброту создателей, конечно же, не верил. Ну разве что совсем чуть-чуть: что тот, кто отнёсся к нему хоть немного по-человечески, всё-таки вернется и поможет. А вдруг? Лучше маленький шанс, чем вообще без шансов.       Надо бы потом узнать, что случилось с тем военным инженером, который проявил к нашему парню заботу. Правда ли, что просто забыл, отмахнулся — или действительно хотел вернуться, но не смог?       Протей       Почти сразу после разговоров с Вейрахом мы пошли оживлять того не то ксена, не то нео, для которого Эрвин стал родителем. После рассказа про флейту парень вдруг выдал: пойдем, вернем это существо, я хоть посмотрю на него.       Дэвид предложил назвать существо Протеем. Эрвин не стал возражать. Хорошее имя для того, кто стал предтечей целого вида.       Протей оказался как тот Фай: святая наивность. Мы думали, что он от Дэвида шарахнется после оживления — ничего подобного. Несмотря на то, что Дэвид его убил, пусть это и была эвтаназия. Протей верил своему создателю безусловно: «я не знаю, зачем он делает мне больно, но доверяю — он на моей стороне». Как болезненный укол, который надо перетерпеть, но о тебе заботятся, не причинят зла. Наверное, уверенность Дэвида передалась, и то, что он действительно хотел только прекратить мучения. Желание помочь было искренним, просто другого способа он не знал. Так что Протей даже не понял, что произошло, а раз сейчас ему лучше — значит, всё и тогда было хорошо.       Дэвид ворчит: «Было б легче, если б шарахнулся…» Я уже не выдерживаю — да что ж за трагедь-то сплошная, душу рвущая, да сколько ж можно добавлять сверху?! Проехали, будем жить и радоваться, что теперь стало лучше.       С первой попытки оживить не вышло. Дэвид всё представлял моменты, когда Протей только родился, когда ничего плохого с ним ещё не случилось. Я в очередной раз умилялся — до чего нелепое существо, как обезьянка с длинными руками и ногами. Дэвид, после того, как похоронил Эрвина, понес купать новорожденного в дождевую комнату, отмывать от крови — да и себя заодно. Плащ Эрвина сложил пополам, накинул так, чтобы и себя укрыть, и это чудо. «Чудо» вцепилось в одежду всеми четырьмя разлапистыми конечностями и повисло на груди, как большой нескладный паучок. И слезать категорически отказывалось, особенно после купания. Так и сидели, закутавшись в плащ…       А то, что было потом, Дэвид отказывался вспоминать. Не хотел переживать всё заново. Не хотел принимать эти воспоминания. Как доставшаяся такой дорогой ценой жизнь медленно и болезненно угасала. Как тихо скулил растущий Протей, беспомощно тыкался в ладони создателя — да что там, отца. Искал утешения, облегчения, защиты. Но боль не отступала. Как Дэвид в конце концов решился это прекратить, как держал доверчиво затихшего ребёнка, шептал что-то — сам потом не помнил, что. Как перерезал ему горло заточенным осколком стекла — быстрым, точным движением, чтобы наверняка рассечь артерию.       Плакал, беззвучно и без слёз, сжимая слабо бьющееся в его руках существо. Вздрогнул, когда тело, ещё секунду назад напряжённое, как струна, обмякло. Вот и всё. Опустевший сосуд.       Просто ещё одно мёртвое тело, на планете, где не осталось живых. По его вине.       И как надолго всё внутри окаменело — осталась лишь работа, монотонная, спасительная. Единственное, что он мог сделать — завершить эту работу. Чтобы от них — от них от всех, погибших по его вине, приговоренных им к смерти — осталось что-то живое.       Но чтобы вернуть Протея — того самого, который умер у него на руках — нужно было снова пройти до конца, до последнего мгновения. Потому что и болезнь, и предсмертная агония — всё это тоже часть жизни и опыта уникального существа.       Эрвин всё это время внимательно наблюдал — видеть чужие воспоминания он не мог, только как сменяются эмоции на лице Дэвида. Но и этого ему, кажется, хватило, чтобы сделать выводы. Он ничего не сказал, но когда возвращённый Протей слабо зашевелился в руках своего создателя, Эрвин потянулся к нему, погладил ребристую голову — безо всякой неловкости или страха. И как бы невзначай коснулся пальцев Дэвида, замешкался на мгновение, перед тем, как убрать руку.       Протей оказался немаленьким — ростом с человека. Успел вырасти за те несколько дней. Но сущий ребёнок, как и Фай. Видимо, для ксенов и их сородичей эмоциональный фон в первые дни жизни критично важен. Именно он становится той базой, на которой строится всё поведение. И Протей, и Фай родились слабыми, практически беспомощными. Нуждались в заботе и получили её. Всё, что они успели узнать, почувствовать из эмоций — это нежность и грусть. И много, очень много любви. Оба разительно отличаются от сородичей — даже тех, кто родился в стае Дэвида. Доверчивые дети, совершенно беззлобные. Открытые и ласковые.       К Эрвину Протей отнёсся с симпатией: крепкой связи между ними не чувствуется, но и отторжения нет. Тянутся друг к другу.       ***       Сидим вчетвером, болтаем «за жизнь».       Я: — Эрвин, а у тебя на Парадайзе оставался кто-то? Ну, девушка там?       — Ну, не то, чтобы всё было серьезно…       Какая милота. Я уточняю:       — Что, целовался с ней? Ты вообще в жизни своей короткой с кем-нибудь целовался?       Эрвин, уклончиво и немного смущённо:       — И не только.       — Аааа, еще обнимался, — понимающе так кивая.       Дэвид негромко смеется. Эрвин смотрит укоризненно, мол, ну чего подкалываете-то?! Я вам тут душу раскрываю, а вы?..       Привыкай, говорю, мы те ещё черти.       После дружеских посиделок Эрвин остался с Протеем, а мы с Дэвидом пошли в гнездо Альфы, проведать спасёнышей. Новенькие предпочитают спать днем — ещё одно отличие от нашей стаи. Но, может, просто отсыпаются после потрясений. Мы пока знаем о них не так много…