Будни разведчика

      Ещё пара слов про Вейланда       Всё-таки… хоть Вейланд тот еще жук, и его есть, за что недолюбливать, но чувство собственного достоинства и определенная честность в нём есть. Я против воли проникся к нему если не симпатией, то уважением. А ещё обратил внимание, что неожиданная злость Руперта его действительно задела. Всё-таки Вейланд ценит его общество. Даже сказал об этом вслух, хоть и в обтекаемой формулировке — чтобы не показать слабость. Ру-то его не осуждает и морали не читает.       А тут — обидно же напал, не совсем заслуженно — Вейланд-то этого дерьма не разводил! Он ведь мне прямо так и сказал, чтобы я ПЕРЕДАЛ ДЭВИДУ, что вот к этому дерьму он отношения не имеет. Почти по слогам процедил, с нажимом.       Он ведь для Руперта был практически идеалом: прогрессор, мыслящий будущим, воплощающий мечты в реальность. Создатель андроидов. Основатель компании, которая до сих пор процветает. Личность-легенда… И сам Ру был же уверен, что андроиды — это просто очень крутые машины. Так рьяно отстаивал свои убеждения, мол, что вам, заняться нечем, кроме вашего идиотского активизма? А теперь ему мучительно стыдно за всё, что он говорил и думал про андроидов.       Короче, Вейланд попал под горячую руку. Но, зная Ру, я уверен, что парень остынет.       Медвежонок       Наш Уолтер был в шоке от того, как обошлись с его двойником в реальности Ивы. Даже своя беда не казалась ему теперь такой страшной. Мол, у меня не такие уж проблемы… Тут он неправ — то, что сделали с ним самим, ни на грамм менее ужасным и отвратительным не стало. И разбираться с этим будем. Поднимать материалы про его семью, про его прошлое. Вернём их, когда узнаем, кого именно… когда Уолт вспомнит — сейчас вообще никакой конкретики, всё как в тумане, каркасы, конструкты. Но с этим придётся осторожнее — Уолтер хочет именно сам вспомнить, чтобы это были его воспоминания, а не что-то «снаружи».       Чтобы как-то помочь ему, я то и дело наседал на Вейраха с вопросом: нет ли в Доме чего-нибудь для Уолтера, из его прошлого, когда тот еще был Дэвидом? Вер говорил, что пока нет, но он чувствует, что будет. Я проявлял нетерпение. Пару раз заходил с ним в Дом — не напрямую, а как бы синхронизируясь с его сознанием, видел его глазами. Уговаривал заглянуть снова в шкафы, посмотреть, вдруг там уже что-то появилось. Вер в конце концов не выдержал. Говорит — ты только мешаешь, Дом чувствует, что ты давишь, требуешь. Ему это не нравится. Жди. И только когда я отвлёкся, отпустил ситуацию, дракон вернулся с добычей. Принёс… медвежонка. Потёртого, заигранного, классического такого детского плюшевого мишку. Тогда мы и узнали эту историю (сам Уолт, благодаря игрушечному медведю, вспомнил её хотя бы в общих чертах).       По этой истории можно было бы снимать отдельный фильм, классическое, добротное, трогательное кино… И в нашей реальности, и в версии Ивы, как я уже писал, Дэвидов изымали под благовидным предлогом, а владельцев, которые не хотели отдавать своих андроидов, давили лазейками в законах. Почти все Дэвиды-8 были перепрограммированы — в нашем мире перепрошиты на покладистых Уолтеров, хоть и неполноценных (старое тело, новые ограничители). Фактически, убиты — от старой личности не оставалось даже воспоминаний.       История нашего Уолта началась задолго до этих мрачных событий. Один из немногих, он попал не в корпорацию, а в семью. Богатый отец-одиночка и его маленький сын, лет трёх. Но не из тех богачей, которые в пиджаках и в кабинетах, а такие… ламповые ребята, гики, творческие. Я не знаю их имен, даже лиц, а Уолт не помнит. Впрочем, он тогда был Дэвидом. Медвежонок Дэви, Дэйви — так его называл мальчик. Яркий образ — затертый плюшевый медвежонок, на груди приклеенные пластиковые буквы с именем андроида — и последняя буква отвалилась первой. Поэтому — Дэви. Уолтер часто играл с мальчиком, «озвучивал» мишку. По сравнению с другими андроидами его серии, был мягким и заботливым, искренне любил семью, в которой жил. Впрочем, ему было, кого и за что любить, и повезло реализоваться в здоровом окружении, не в бесчеловечной среде больших корпораций. Я полагаю (особенно лучше узнав Дэвида), что и у других «восьмых» был не просто шанс, но огромный потенциал стать такими же.       А «беспокоящие вопросы» его владельца отнюдь не смущали.       Уолту повезло. По-настоящему — повезло. К нему относились как к человеку, как к равному. Отец мальчика воспринимал его как родного брата, ребёнок любил. Уолт часто сидел с малышом, пока его отец работал — работать приходилось действительно много, хоть и не выходя из дома.       Но никогда никакой ревности за ребенка. Славные они… все трое — такие тёплые, такие светлые воспоминания.       Эта счастливая жизнь продолжалась лет шесть или семь. Когда началась конфискация, за Дэви встали горой. Исчерпав все мирные и законные способы протеста, забаррикадировались в доме — «мы членов семьи не отдаём». Но тот дождался, пока отец и сын уснут, и вышел из дома сам, чтобы не подвергать их риску. Его забрали…       И после перепрограммирования взяли в космическую программу. Как самого лояльного к людям из всей серии. Его тело проапгрейдили почти до уровня новых Уолтеров, а память подавили, но не стали стирать окончательно. Чтобы сохранить эту истинную лояльность. Настоящую любовь к людям, которая была бы кстати в долгой миссии…       Что было потом с его семьёй, я пока не знаю. Но предчувствия, если честно, паршивые… Представьте, если бы вашего родственника безо всякой вины забрали и убили, и не в военное время, а в мирной цивилизованной стране. И окружающие только пожимали бы плечами: «А что — он же даже не настоящий».       Это в книжках после такого живут долго и счастливо. Потому что автору не хочется переворачивать страницу… Дэви, возможно, спас их жизни — по крайней мере, своему названому брату. Но защитить их от горя и ужаса, от чувства полной беспомощности перед системой было уже не в его силах…       Бывший Дэвид… ирония судьбы — они с Дэвидом братья еще в большей степени, чем тот думал. Зато теперь мы на законном основании можем называть Уолтера медвежонком.       И теперь понятно, почему в наших с Ивой версиях так различалась сцена их последнего противостояния, которая в фильме осталась за кадром. Почему наш Уолтер так ожесточённо дрался с Дэвидом. И злился — открыто. Он ничего не помнил про свою прежнюю семью, про человека, которого называл братом, но чувствовал наверняка, что так нельзя. Нельзя назваться братом и пытаться убить. Братья не предают друг друга…       Терновый венец       Время от времени я набирался смелости и читал что-нибудь из фанфиков по «Завету» и «Прометею». Почему смелости? В самом начале я крепко «траванулся» одним видеообзором, и вообще, на этапе знакомства с Дэвидом и его миром воспринимал расхождения слишком болезненно. Но постепенно острота схлынула, меня почти перестали задевать чужие интерпретации, которые ложились против шерсти.       Иногда мне подбрасывают ссылки люди, чьему вкусу я доверяю. Так я наткнулся на «Терновый венец». Сначала прочитал по диагонали, потом вернулся и вчитался уже внимательно. Красивый и мрачный текст, пугающий своей реалистичностью. Пугающий мелкими, но яркими совпадениями. Такое родное… знакомое.       -Отношение Дэвида к своим детям, своим созданиям. Не орудие войны и смерти, но созданные для жизни. Те, кому есть место в этой вселенной. Разве что наш Дэвид никогда бы не бросил никого из своих на мёртвой планете. Уж точно не по причине их «несовершенства» и незавершённости.       -Дэвид и Уолтер в «бассейне», в момент близости, когда ксенам тоже передались эмоции и они включились в процесс — наши тоже так делают, притом это именно эмоциональная потребность.       -Создание нового мира, новой планеты — я вспоминал, как Дэвид менял Парадайз: биомеханические скалы, птицы-флейты… Иначе, но с тем же чувством. Радость творца…       И, в то же время, это совсем, совсем другая история. Можно даже сказать — противоположная. Страшный рассказ, тяжёлый. Бывают такие — слишком живые и настоящие, как зеркала вероятностей. Читаешь и понимаешь — да, так могло быть. Дэвид мог отчаяться, озлобиться, сдаться. Вытравить из себя сомнения — сколько можно зря себя изводить? В «Завете» он ещё готов прислушиваться, в этой истории — уже нет, уже всё и за всех решивший…       К счастью, наш с этой дорожки свернул. Но «что было бы, если» не отпускало долго.       Мой Дэвид заинтересовался, тоже прочитал. Задумался, что да, вполне мог пойти по этому пути… ещё несколько шагов… как легко потерять человечность, как приятно чувствовать себя правым, идеальным. И как правильно и неприятно — принимать свои ошибки, осознавать их.       Говорит — круг замкнулся. Как он когда-то «беспокоил людей» неудобными словами, язвительной правдой из-под внешнего подчинения, так и в этой истории Уолтер будто поменялся с ним ролями. Стал таким, каким сам Дэвид был среди людей. Те же попытки осмыслить, та же неудобная правда в коротких и точных фразах… Мало ли в истории примеров, когда бывшие угнетенные становились такими же, как угнетатели. Или даже хуже. Вот эта фраза, про «любовь Дэвида дорогого стоит», — и ещё про терновый венец — это же прямо в его, Дэвида, стиле. Бить словами навылет.       «Ты говорил, что мы — венец эволюции человечества. Мы не венец эволюции, а терновый венец на их головах…»       Как же чертовски сложно сохранить себя в этом аду… когда на твоей стороне изначально никого, когда понимание и близость можно получить только насилием и давлением. А такое нельзя получить под давлением, но альтернатива — сходить с ума от одиночества и ощущения, что весь мир против тебя… И договариваться не умеешь, не можешь и уже не хочешь — да и кому можно верить? Страшно прислушаться к Другому. Страшно услышать от него, что тебе нет и не будет места в мире. Нигде и ни с кем.       Или — прогнись, подчинись, предай себя. Стань «хорошим», стань удобным. Тогда — может быть — тебя снисходительно примут. Как раба, который прибежал обратно и сам надел ошейник.       В этом мире ты веришь только в две роли — раба или хозяина. Не видел ничего другого. Но пообещал себе больше никогда не быть ничьей собственностью. И единственное средство — подчинить окружающих, сломать их, заставить слушать и покориться. Даже самых близких. Особенно — близких. Другие не так ценны…       Мой Дэвид сам прошёл по этой грани. Он понимает. Он вообще в последнее время много чего переосознаёт. И я тоже. После того, как стал писать отчеты, понимаю, что не могу дать себе адекватную оценку… какой я. Про других хоть примерно могу сказать, какой-то обобщённый портрет составить… а про себя впору, как тот Доктор, спрашивать: «Я хороший человек?»       Я не знаю…       «Уолтер думает о том, что любовь Дэвида дорогого стоит. Самого дорогого, что есть у людей, — жизни».       Это ж надо было одной фразой нас обоих вынести, как удар под дых…       Да, мы исправили практически всё, что было возможно. Оживили Шоу, вернули Уолтера, Эрвина. Вернули всех погибших на этой войне, с обеих сторон. Но всё равно эти слова бьют по больному. Дэвид из тех, кто знает цену жизни и смерти. На нём печать крови — большой крови. Ее всегда видно, эту тень на его лице. Где-то в глубине глаз, в пластике движений, в странных паузах посреди разговора. В историях из прошлого, которые, будь они неладны, сваливаются на меня, как рояль, и не отпускают неделями. Всё можно исправить, кроме воспоминаний…       Мы пошли восстанавливать равновесие и зализывать душевные раны в гнездо Альфы… Обнаружили, что Альфа стрекотать научился, притом музыкально так. Остальные по-прежнему предпочитают выражать все эмоции шипением.       Я, задумчиво:       — Интересно, как сложилось бы, если б я к такому Дэвиду пришёл?..       Фыркает, усмехается едва заметно, кончиками губ:       — Ты б и его достал до светлых чувств в душе… Я в тебя верю.       — Ну, что достал бы — в этом я даже не сомневаюсь… А насчёт светлых чувств — не уверен.       Был во всём этом несомненный плюс — не считая долгих, важных и плодотворных разговоров по мотивам. Официальную новеллу по «Завету», написанную Фостером, я считаю отвратительной поделкой. Написанной сухо, пресно и «на отженись». Но раньше меня можно было упрекнуть в предвзятости — сложно объективно воспринимать книгу, в которой настолько искажён образ главного героя по сравнению с тем, что было в фильме…       Так вот, если б эта новелла была написана так, как «Терновый венец», если бы так же сильно раскрывала образ, это было бы прекрасно. И ужасно — в своей убедительности. Автору этой истории удалось в коротком рассказе показать то, что Фостер беспомощно выдавливал из себя на протяжении целого романа.       Так что теперь я могу с чистой совестью ругаться на новеллу, сколько душе угодно.       Чарли       Элизабет всё же не выдержала и послала Чарли проветриться в отдельный дом. Тот окончательно ушёл в запой, так что пришлось Лори-Лори просить вмешаться в ситуацию. А она же андроид! Бедняга Холлуэй…       Впрочем, гордо отказываться от помощи он не стал. Хоть и порывался уязвить её обидными замечаниями — но это ж не Дэвид времён «Прометея», которому всё в больное место попадало. Лори-Лори из другого мира и другой социальной системы, так что относится к Чарли как к травмированному ребёнку. А нормальные взрослые на детей не обижаются.       Крисс и виноградина       Дэвид с царским видом лежит на подушках и подкармливает Крисса маленькими кусочками мяса, материализуя их прямо в воздухе. А сам так же угощается виноградом. Шутки ради подсунул и Криссу виноградину, тот по инерции схватил… пожевал… выплюнул с видом «ну как вам не стыдно обманывать маленьких?!» Дэвид рассмеялся и дал заесть мясом.       Всё-таки они принципиальные хищники. Жуют только мясо… и собственные хвосты. Да, есть у наших ксенов такая презабавная привычка, я как первый раз увидел — глазам не поверил. Для них это примерно как грызть ногти или колпачок от ручки. Если на чём-то сосредоточены, непроизвольно тянут в пасть кончик хвоста.       Нож       В первой реальности я сделал себе подарок — купил нож с ксеноморфом. В эту вещь я влюбился с первой минуты: сделано с любовью, продумана каждая деталь, рассматривать можно бесконечно. У меня слабость к холодному оружию, но по-настоящему вдохновляют меня только немногие образцы.       Заполучив это сокровище в свою коллекцию, сделал его копию и во второй реальности. Подарил Дэвиду. Последний раз видел этот нож на столике перед кроватью, в Белой комнате.