Огонь

А годы шли. Шли и шли, как будто песком просыпались сквозь пальцы. Время не может идти назад — Казуи взрослел, и всё больше становился похож на своего отца, лишь мягкость глаз и улыбка выдавала в нём черты матери. Ичиго тысячу раз говорил Орихиме: давай разрешим ему общаться с Ичикой. Сохнет же парень, по всему видно. Но госпожа Куросаки была непреклонна. Она боялась за сына, как боятся все матери, не хотела отпускать его в Общество Душ, не хотела видеть, как её ребёнок сражается точно так же, как сражался её муж. Ичиго выдержал, а Казуи?.. Орихиме думала, что Ичиго больше не общается с Рукией и Ренджи, но она ошибалась. Каждый понедельник на крыше клиники Куросаки открывался Сенкаймон, и оттуда неизменно появлялась маленькая капитан Тринадцатого отряда, иногда — в сопровождении мужа, но чаще одна. Её ждал Ичиго. Между ними с Рукией не было ничего, кроме крепкой дружбы, и Орихиме не могла упрекнуть Ичиго в какой-либо измене. Они просто разговаривали. Куросаки сложно было отпустить мир своего отца, мир, за который он сражался изо всех сил, а Рукии сложно было отпустить этого рыжего придурка, который, несмотря ни на что, стал ей на самом деле другом. У Рукии не так много было друзей — Ренджи прошёл эту стадию, превратившись в возлюбленного, а больше она ни с кем и не общалась. Ичиго ни разу не спрашивал, как там Ичика, хотя Рукия видела вопрос в его глазах — но не отвечала, предпочитая просто обсуждать повседневные темы. Всё спокойно. Никто не нападает. Войны закончились, отгремели, поросли быльём…

***

Казуи вздохнул и закрыл ноутбук. На компьютерный стол ложились пятна утреннего света. Он снова всю ночь играл в игры, чтобы занять своё сознание. Чтобы не думать. Были каникулы. Казуи уже заканчивал старшую школу, пора было выбирать, куда он поступит дальше. Мама говорила: ты хорошо рисуешь, почему бы не связать с этим свою жизнь? Казуи взял краски в руки в тот день, когда подрался со сверстником из-за Ичики. Ему не давало покоя видение маленькой огненной фигурки с развевающимися волосами, словно языки пламени. Образ Абараи-младшей отпечатался у Казуи на сетчатках глаз, и он не сомневался, что другую девушку полюбить не сможет — вот и рисовал, но ни разу — ни разу — не изобразил на своих полотнах её лицо. Только языки пламени или алый закат. Ичика была права, когда сказала, что Казуи прослывёт психом, но он ничуть не жалел. Благодаря тому, что умом юноша пошёл в матушку, учился он хорошо, а больше от школы ему ничего нужно и не было. Друзей он там заводить не планировал изначально. У него уже была Ичика, зачем ещё? А когда Ичика пропала, Казуи потерял смысл жизни. Он даже хотел покончить с собой — подростков часто посещают такие идеи, но не решился причинить боль матери, к которой был очень сильно привязан. Глаза щипало. Куросаки потёр усталые веки, посмотрел на свою несмятую постель, и… — Ичика?! Она сидела на его кровати, скрестив ноги по-турецки, в своём неизменно чёрном шикахушо, только теперь на левом её плече сверкал новенький шеврон с кандзи «тринадцать». Волосы Абараи распустила, и они струились огненными языками по её плечам. В остальном она почти не изменилась, но… стала красивее, конечно. Уже не ребёнок — девушка. Маленькая и хрупкая, как её мать, а лицо — совершенно, как у отца, только нет татуировок и суровых морщин, и глаза чёрные, материнские. — Ты как будто привидение увидел, — Ичика рассмеялась так, словно и не было между ними этих лет. Словно они расстались только вчера, а сегодня увиделись снова. И Казуи стало легче от её смеха, на душе отлегло — он всё это время подсознательно её ждал, искал в толпе, но… Казуи встал из-за стола и подбежал к Абараи, заключая её в крепкие объятия. Он давно не обнимал никого — даже Орихиме, но первым его желанием при виде Ичики было обнять её, удостовериться, что она — не призрак, что она — тёплая. — Казуи, — прошептала Ичика, прижимаясь носом к его шее, — меня назначили лейтенантом. Мама сделала меня своим лейтенантом. Сегодня я заступаю на службу… я… я узнала имя своего меча… я… стала сильнее… Куросаки вдруг понял, что она плачет, и, схватив девушку за плечи, отстранил от себя, глядя ей в лицо. — Ичика, — совсем, как в детстве, когда они играли в кубики. Она плакала, а он снова склонился и губами собрал солёные слёзы с её век — но сейчас в этом жесте не было детской невинности. Ичика вдруг поняла, что Казуи выше её ростом, что он уже давно не маленький, что он раздался в плечах и его руки, которые держат её за плечи, стали сильными. Сильнее, чем руки самой Ичики. Она потянулась к губам юноши и легко коснулась их своими. Казуи, не ожидав этого, вздрогнул всем телом, и прижал Ичику к себе крепче, боясь, что она растает. Это был её первый поцелуй — как и его. Ни один из них не умел целоваться, и поэтому вышло смазанно и влажно. Ичика первая прервала поцелуй, её ладошка легла на грудь Куросаки, пальцы сжали его футболку. — Мне пора. Скоро утреннее построение. — Ичика, ты ещё придёшь? — почти умоляюще спросил Казуи. Когда они встали, то оказалось, что Абараи ростом ему до плеча, что крайне удивило обоих. — А стоит приходить? — спросила Ичика, сомневаясь, нужно ли ей снова врываться в жизнь Казуи, который был наполовину человеком и принадлежал миру живых. — Я… — Куросаки подавился фразой «все эти годы любил тебя», — я все эти годы тебя… ждал. — Тогда я приду, — серьёзно кивнула девушка, и исчезла в проходе между мирами. — Казуи! — послышался голос Орихиме, — ты с кем-то говоришь? — Нет, просто телик включил, — легко соврал Казуи, — сейчас спущусь! Он не хотел говорить матери про Ичику. Он хотел, чтобы эта пламенная девушка, явившаяся на рассвете, осталась его тайной. Хотя бы на какое-то время — только его тайной.