послушай меня (сборник)

Модель была бесчувственным комком чего-то по-настоящему печального. Чанёль смотрел в бэкхёновские глаза и не понимал, как можно не чувствовать что-то положительное. Печаль была выжжена на его лице настолько отчётливо, что Пак отступил назад, забыв, что нужно всего лишь опустить объектив. Чанёль смотрел на него своими глазами и видел горечь, а, поднимая камеру, задыхался от холода. Смотреть на парня через объектив было невыносимо: он был по-своему опасен, напряжен и привлекателен. Паку парень напоминал ангела скульптора, имя которого забыл (если знал): на чёрно-белой фотографии было видно холодную стать, закрывающую крыльями лицо, и шлейф мягкой на вид ткани, стекающей по ступенькам небольшой возвышенности. Чанёль никак не мог отвести взгляд от проступившей перед глазами картинки, а потом и вовсе опустил камеру.       — Что-то не так? — так аккуратно и в то же время бесчувственно спросил парень. Тихо, еле слышно. Ни вздёрнув бровь, ни возмутившись, что тратят его время на разглядывание, никак не выразив ни на секунду хоть долю тех чувств, которые должен испытывать человек.       — Всё так. Всё действительно было так: Пак впервые без напряжения выставил тёмный свет; легко зашторил панорамное окно; кроме парня и белой стены в кадре ничего не было и это не раздражало, хотя обычно Чан работает только с декорациями и фоном; устраивало даже тело модели, полностью обнаженное, нисколько не хрупкое, скорее натруженное и… какое-то мощное. Даже то самое выражение лица, так сильно подходящее под концепцию темы будущей выставки — всё было так, кроме самого фотографа, неготового к первому щелчку в загробной тишине. Бэкхён, скрестив ноги перед собой, положил руки на колени и отвёл взгляд в сторону. А вот теперь всё было не так: мощные плечи оказались хрупкими и сгорбленными, руки нежными, шея слишком зажатой, но лицо по-прежнему казалось печальным. Пак тихо вдохнул и прикрыл глаза на долю секунды. Нужно было лишь сдвинуться чуть в сторону, чтобы захватить объективом бедро и выступившие рёбра, а потом взгляд зацепился за ключицы, гнувшиеся под тонкой кожей в такой позе, и работа пошла чуточку легче. Тема работы должна была представить способность фотографа показать без мощной обработки фотографии человека, как скульптуру, как тело, вылепленное чужими руками. Чанёль долгое время ориентировался лишь на внешние данные предложенных моделей, а потом неожиданно для организаторов выставки вычеркнул своё имя в списке «Ищу модель». На теле Бэкхёна не было ни единого знака, подтверждающего догадки Пака о чужой сломленности. Не было ни синяков, ни шрамов различного характера, способного указать на те или иные предположения пережитого парнем. Бён просто был закрытым, бесчувственным, равнодушным абсолютно ко всему и, казалось, даже не жил, а просто существовал, позволяя себе плыть по течению самым безрассудным способом. Испытываемое им ежесекундно горе вынуждало Пака хмуриться от чувства жалости. Чанёль долго пристраивался, то слева, то справа обходя парня, пытаясь найти нужный ракурс для итоговых в этой позе фотографий. Бэкхён пересаживался с лёгкостью, стоило паузе щелчков затянуться дольше, чем на тридцать секунд. Он был до ужаса чувствителен к подобным моментам, но нисколько не проявлял этого мимически. Попытка попросить сесть так, как всплыло в голове Пака, привела к недоумению, которое решилось смущённым прикосновением в чужой коже. Ёль потёр пальцы между собой, словно не мог понять ощущение холодной твердости. Сжав губы, Чанёль в мгновение подумал о мраморе и выдохнул эту мысль из себя, когда Бэкхён, наконец, уместился в углу комнаты. Света там не было, но использовать вспышку — значит испортить фотографию. Штатив с долгой задержкой спасал концепцию, но значительно замедлял процесс съёмки. Чанёль начал нервничать уже после третьей фотографии, в то время как Бэкхён медленно начал расслабляться. Ёлю показалось, что именно в этот момент парень понял, что теперь не нужно придумывать, куда повернуть голову или как сложить руки — у него было время продумать свои действия. А Чанёль нервничал. Пальцы, запястья, ключицы, рёбра, тазовые косточки, щиколотки — всё хотелось детально зафиксировать, желательно под выдержкой, желательно при полноценном свете. И потрогать. Прикоснуться к выпирающим костям, словно удостовериться в этом, что это действительно часть чужого тела, а не прилегающая декорация в кадре. Хотелось заставить Бэкхёна почувствовать хоть какую-то эмоцию, вынудить показать своё «я». Бён посмотрел ровно в камеру и замер, абсолютно не глядя все долгие секунды выдержки. Ни разу не моргнул, не позволил даже на долю секунды дёрнуться ни одной мышце лица. Он вызывал восхищение и желание фотографировать, но ещё больше к нему хотелось прикасаться. Пак не помнит, когда взгляд Бёна приобрел понимающий оттенок. Не помнит, как сам медленно вошел в кадр, оставляя камеру на выдержке. Он помнил руки, поднявшиеся по плечам к шее. Помнил приоткрытые губы, расслабленное выражение лица (далёкое от блаженства) и прикрытые туманные глаза. Как бы Чанёль не прикасался, как бы не гладил, сжимал, целовал — всё попусту.

Даже испытывая оргазм, Бэкхён оставался глубоко печальным и непостижимо огорчённым.