Возвращение

Ночью я никак не могу уснуть. Уже после того, как Ник не только пришёл, но и заснул, я поднимаюсь — всё равно сна ни в одном глазу — и сажусь с каверами Мэдилин Бэйли рыдать над старым альбомом с зарисовками Зейна. Это почти ритуал — музыка за шесть лет успела поменяться, но смысл тот же. Слёзы начинают течь, как только я вспоминаю, что это же не последний сиреневый альбом — тот так и не нашли — а один из прошлых, которые я видел, ещё когда Зейн был жив. Интересно, что там, в сиреневом? И куда он делся? Неужели Зейн сжёг его, как сжигал иногда картины, нарисованные в художественной студии? И почему сжёг, если вообще сжигал? Опять слишком много вопросов. Я вспоминаю, как мы впервые переспали, и против воли член встаёт, я пытаюсь подумать о чём-то противном, а в голове тёмно-карие глаза сменяются на прозрачно-голубые, и вот уже у моих губ — тонкие, твёрдые губы Луи. Я схожу с ума. Член не опускается, приходится идти в душ и торопливо дрочить, пытаясь представить себе какого-нибудь симпатичного актёра. Как назло, в голову никто не лезет, там прочно обосновался серый свитер и длинные накачанные ноги. Под утро, как начинает заниматься рассвет, Ник встаёт и, видя мои красные глаза, сонно спрашивает:  — Ты что, видел последние новости? — Что за новости? — я тут же открываю смартфон. Мне вроде никто не звонил, ну так я не пресс-секретарь, это у Найла, если что, была тяжёлая ночка. Верно. СМИ раскопали, что у Луи больна мать, поэтому трансфер заключили так поспешно. Лейкемия, читаю на спортивном сайте. Сволочи. Боль сменяется злостью, я сочувствую Луи, кем бы он ни был, это ужасно, никто этого не заслуживает, и сразу хочется позвонить собственной матери. И вспоминаю, что сам пытался его убить. От этого становится смешно. Я точно схожу с ума, слишком много чувств на квадратный сантиметр. В Крепость я приезжаю заранее, до начала рабочего дня ещё полчаса, поэтому я неторопливо допиваю кофе и проглядываю почту. — Найл сказал, таблетки от головной боли — это к тебе, — Луи появляется в моём кабинете слишком неожиданно. — Нам две. — В смысле? — туплю я. — Мне и ему. Я полночи успокаивал девочек, что эксперт с радио маму не видел, а он успокаивал прессу. Я наконец поднимаюсь и иду к шкафу за таблетками. Метамизол натрия всех спасёт! — Тренироваться будешь? — выдавая сразу четыре, спрашиваю я. Луи закидывает в рот две и запивает водой из крана. — Конечно, вылетишь из старта — вовек не вернёшься. — Ну тогда удачи на тренировке, зайди перед, я кинезиотейп налеплю, вероятность травмы при недосыпе повышается. — И пластырь её понизит? — фыркает Луи, но уходит передать таблетки Найлу, а потом возвращается к тейпу. Кинезиотейп — пластырь необычный и эффективный, но пользоваться им надо уметь. Пока я вожусь с правым коленом, неловко произношу: — Мне жаль, что с твоей мамой случилось такое несчастье. — Спасибо, — сдержанно отвечает Луи. — Я предложил Найлу выпустить пресс-релиз, что журналисты плохо копали, иначе бы нашли ещё… несчастье. Он сказал, что буду лезть под руку — следующий релиз он выпустит из тюрьмы. Я заканчиваю с правым коленом и перехожу к левому. Надо бы поторапливаться, тренировка Луи начнётся через пятнадцать минут. — Найлер советов не любит. Я вообще-то тоже… — Так мне что, рот зашить? — Не проблема, хирургии у меня было навалом, — предлагаю я, поднимая взгляд и встречаясь с Луи глазами. Мои, наверное, кажутся даже более покрасневшими, потому что у Луи под глазами небольшие мешки, и всё. — Тебе шов какой: узловатый, скорняжный или «ёлочкой»? — Тоже тяжёлая ночь? — мягко спрашивает Луи. — В чемпионате по совпадениям я в последнее время в лидерах. — Кому говоришь? — смеётся Луи. — Чёрный пояс по случайностям у меня ещё с тех пор, как… — он замолкает и не договаривает фразу. — Я умудрился встретить парня в первый же день работы в булочной, — вылетает быстрее, чем я понимаю, что сдаю себя с потрохами, ведь Зейн наверняка говорил другу, как мы познакомились. Луи сглатывает, а я спешно отвожу взгляд, перемещаясь к его правому локтю. — Ну вот, — говорит он наконец, — а говоришь, у тебя время совпадений. Я уже знал пару, познакомившихся в пекарне. — Расстались? — как можно холодно-вежливее спрашиваю я. Внутри всё сжимается. — Типа того. — Ну, удачи на тренировке. Тейп через два-три дня снимешь. — Окей. Луи выходит из кабинета, а я опускаюсь на стул для посетителей и закрываю лицо руками. Дерьмо. Я попался. *** Незаметно подкрадывается начало Лиги Чемпионов. Я по уши в делах, на домашних играх даже не всегда знаю, с кем играем-то. Сейчас тоже не знаю, с кем — и даже в каком городе. Лететь часа три, вот и всё, что я помню. Джемма присылает список того, что ей купить в дьюти-фри: бейлис, шоколадки и косметика. Она не спрашивает о Луи (насколько я знаю сестру, из принципа) я и не отвечаю (наверное, тоже из принципа). И, если уж честно, то и не знаю, что ответить. Мне стыдно — стыдно, правда — признаться, что хотел натворить. Что вытворил. Что творю. Что я творю? Перспектива встретиться с Джеммой, чтобы отдать ей купленное, нервирует уже сейчас. Один из спонсоров команды — авиакомпания, поэтому за перелёт можно не волноваться. Я старательно сверяю названия и номера помад на стенде и в сообщении Джеммы. Только что легко нашёл чёрную и завяз. Номера помад похожи, оттенки розового — тем более, но названия — это вообще жесть. Отличить невозможно. — Сестра? — вежливо осведомляется кто-то за спиной. Холодок идёт по спине ещё до того, как я осознаю, кто спрашивает. Конечно же, Луи. — Ага, — тем же вежливым тоном отзываюсь я, не отрывая глаз от стеллажа Givenchy. Взгляд Луи жжёт плечо. — У меня их шестеро. Плюс одна хочет стать стилистом, — голос Луи звучит дудочкой факира, так и тянет повернуться. Я силюсь удержать взгляд, но в аэропорту светло, аэропорты, они все такие — белые, куча стекла и глянцевая плитка на полу. Товар ещё и дополнительно подсвечен. Глаза вот-вот начнут слезиться. — И как успехи? — Ну, Лу пока терпит. Лотти настырная, есть такое… Да и ты тоже, думаю я, сдаваясь и прикрывая глаза. Рябящая темнота под веками хоть немного расслабляет, но я всё ещё злюсь. Всё было так привычно, пока Луи не пришёл. Зачем он вообще вернулся? А, да, больная мать, нельзя на такое злиться. Но я всё равно злюсь. — …но она правда любит это всё. Я не выдерживаю и оборачиваюсь. Томлинсон в шаге от меня — спокойный, невозмутимый… — так и тянет врезать. — Хорошо, что хоть мелкие пока мелкие. Шоколадку привёз — уже счастье. — В шоколадках разобраться проще, — наконец нахожусь с ответом я. Голос звучит неожиданно сипло. Я откашливаюсь. — Ты всё? — Луи указывает на мою корзинку. Если бы. Ещё дофига, думаю я, тем временем на автомате кивая: — Ага, — и, как привязанный, иду за Томлинсоном к кассе. Встаю за ним, ставлю корзинку на пол, достаю билет и бумажник. И пялюсь Луи в спину. Насыщенно-красная футболка режет глаза не хуже кипельно-белого света витрин, но я не могу отвести глаза. Томлинсон выдерживает немного — с чего ему вообще терпеть, когда его прожигают взглядом? — расплачивается и отходит в сторону, дожидаясь меня. Почему-то дожидаясь меня. Наконец до меня доходит — Луи же вчера впервые встретился с психологом, должно быть, он хочет об этом поговорить с глазу на глаз. Потому и подошёл, чтобы неприметно поговорить. Мы посреди шумной толпы, пойди подслушай. И что про сестёр начал, это, видимо, намёк на проблемы с ними? С семьёй вообще? Во внутреннем голосе непривычно много надежды. Я сволочь. Но Луи не пробует заговорить снова, хотя он дожидается меня — и первым возвращается в огороженную для их рейса зону ожидания. Передумал? Сажусь на соседнее кресло. Луи рыщет в рюкзаке, телефон уже на коленях — видимо, ищет наушники. Пытаюсь продолжить беседу сам: — А другие младшие чем увлекаются? — Да чем они только не увлекаются, — отмахивается Луи, поднимая на меня взгляд голубых глаз. Рука, что по локоть утонула в рюкзаке, застывает. — Физзи хочет стать дизайнером, близняшки меняют хобби по три раза за день, остальные слишком маленькие, а с Джорджией мы не общаемся. — Скучаешь по ней? Луи внимательно на меня смотрит. Оценивает, что ли… — Мы единокровные, но виделись даже не каждый год. Хотя как вернулся из Германии, даже с ней встретился. И замолкает. Не угадал, Луи не о семье хочет поговорить. Тогда о чём? Как у профессионала, у Луи проблем точно нет. Что остаётся? Что я упускаю? — И с друзьями увиделся? — пробую ещё раз я. На ум невольно приходит детская игра в холодно-горячо. Что Луи хочет? Что Луи от меня хочет? — Ага, — пожимает плечами Томлинсон. Да что такое творится? Подходит, спрашивает, то хочет поговорить, то вот так вот отвечает… зараза. — Девушка пилит? — если и это провалится, хрен с ним, с Томлинсоном, пусть психолога его проблемы волнуют. — Которая? The Sun клянётся, что я с Элеонор, Daily Mail уверяет, что мою девушку зовут Бриана, а The Daily Mirror утверждают, что я подкатываю к актрисе… как её там… Даниэль, кажется. Так ты о какой? Ну. Его. Нахер. — Бриана, — наугад отвечаю я. — Ей было бы сложно меня пилить, потому что мы один раз пересеклись в клубе. Но со сколькими папарацци! — Ясно, — поддакиваю, стараясь не вслушиваться, я и достаю собственный планшет. Осень — время начала новых сериалов. Уже скачал на айпад несколько серий, чтобы скоротать время в пути. Почему рядом с Луи я чувствую, что не справляюсь ни с работой, ни с собой? Время самому пойти к психологу. Вот только что сказать: Здравствуйте, я пытался убить своего пациента, а теперь окончательно запутался, что к нему чувствую и чего хочу, и переживаю, что моя жизнь катится к чертям? Наконец нашариваю в сумке наушники и утыкаюсь в «Хорошего доктора». И хотя к концу серии меня переполняет гнев на то, насколько нереалистично показана подготовка хирурга к операции, о Луи и его проблемах я не думаю. Ложь. *** Глядя, как Луи разминается перед игрой, как общается с другими футболистами, я не могу поверить, что его проблемы связаны с профессией. И всё же, осматривая Томлинсона, интересуюсь: — Волнуешься? — Да что дёргаться, не в первый раз играю. Вот если с «Баварией» играть буду, это да, не по себе немного. А пока-то что? Мне нечего сказать. Остаётся только наблюдать за Луи со своего кресла и подавлять желание побиться головой обо что угодно. *** На обратной дороге мы идём в дьюти-фри параллельными курсами, которые сходятся к стеллажу с «m&m’s». И вновь Луи заговаривает первым, но теперь — спасибо, одного раза хватило — я уже не пытаюсь угадать, чего это он, а просто поддерживаю беседу. Сначала мы спорим, какие лучше — я за шоколадные, Луи за арахисовые — и незаметно переходим к другим темам. Я вдруг обнаруживаю, как за плиткой «Ritter sport» с начинкой из клубники с йогуртом рассказываю о Джемме. Болтать, ни о чём не задумываясь, оказывается легко. Что-то пошло не так. Луи смеётся над старшей из своих сестёр: — Где-то в мире, может, и есть блонд, в который она не красилась, но я такого уже не знаю. — Джемс сейчас ходит как седая. Модно типа. Вот уж не думал, что доживу до дня, когда буду осуждать современную моду. — И Лотти ходила. С её загаром и тёмными бровями смотрелось жутковато. И я получил стакан сока в лицо за то, что сказал это при ней. А через неделю она перекрасилась в розовый! — Есть в мире справедливость, — фыркаю я, — осталось только её найти. — Я уже с Лу разговаривал, чтобы она Лотти нагружала посильнее — с Лакс посидеть, подай-принеси… Я в её возрасте с тренировок приходил — сил поужинать не было. А она носится, как заводная. — Лакс? Лу? Твою ж мать… — до меня доходит. Луи изгибает бровь. — Лу, жена Тома? — Ага, — медлит Томлинсон. — Он набивал мне почти все татуировки! — смеюсь я, и это истерический смех. — Правда? У меня тоже есть пара его рисунков. Ещё лет пять назад сделал. Мир тесен! — смеётся Луи. — Ты даже не представляешь, насколько. Это почти угроза — к счастью, Луи слишком расслаблен, чтобы это заметить. А потом паника захватывает меня самого — чёрт, а что, если Том расскажет обо мне, и Луи догадается, что это именно я… тогда… нет-нет-нет! — Может, по сериальчику? — Одну серию, я завязал, — откликаюсь я. Голос не желает изображать радость. Луи находит у кого-то из одноклубников, кажется, у Хуана, переходник для наушников, и мы подключаем каждый свои. У Томлинсона на айпаде новые серии «Стартрека». Мы смотрим первую, а потом и вторую. В самолёте я тащу у Луи оливку из салата (как ты можешь это есть, вопрошает Луи)… Я чувствую, что нахожусь в дерьме. Я чувствую слишком много. Я смотрю на Луи и едва могу вспомнить Зейна. *** Встретиться с Джеммой, чтобы отдать ей косметику и Бейлис, всё же приходится. Сестра вновь заваливается ко мне, когда Ник на радио (это не сложно, Ник почти всегда на работе). — Ну, как динамика? — по-врачебному спрашивает она. Нахваталась. — Дерьмо. Я ещё не… — чёрт. Не могу же я взять и признаться в попытке убийства?! — не спалился, что знаю его, или, может, спалился, но он молчит, а в остальном… Дерьмо. — Хазз, это серьёзно, может, уволишься, пока чего не случилось? — кажется, Джемма знает, что я пытался сделать, или это уже игра воспалённого воображения? — Ну нет, — включаю я упрямство. Я уже потерял из-за него парня, ещё и работу — да чёрта с два! — Сдаётся мне, добром это не кончится, — качает головой сестра. — Мне тоже, — мрачно поддерживаю я. *** Собственный кабинет в Крепости, как и ранее обстановка в квартире, радует спокойствием и привычностью. Переделав уже всю работу, берусь за новую статью. С тех пор, как пришёл Луи, я не написал ни строчки, а хотелось бы. Да и ещё немного, и можно за диссертацию взяться. Окончательно вернувшись в привычно бесчувственное состояние, я передаю через администратора, чтобы Луи после тренировки заскочил ко мне. Избегать его, конечно, хочется до дрожи в коленках, но про психолога спросить надо. — А, да нормально, — отмахивается Луи. Под глазами едва заметная тень серого, и он правда выглядит неплохо, хоть и вымотан тренировкой. — Он ничего так. Ну и конечно, дорогой дневник, я так скучал. Луи язвит, а я подумываю, не выброситься ли в окно. — А что со шрамом на плече? Мелкий такой? Помнишь, я когда давление мерял, увидел его… — я не могу остановиться. Луи такой расслабленный, что хоть каштаны ему показывай. Луи вздыхает. Качает головой. Сцепляет руки в замок. Мстительное удовольствие разливается по моим венам. — Зацепился за ветку. Ранка воспалилась. Да нечего говорить. — Оно и видно, — саркастично замечаю я и понимаю, что снова сморозил не то, что нужно. Где врачебный такт, участливый тон, где элементарное человеческое сочувствие? Мне даже капельку стыдно, но говорить что-то уже поздно. За такое разве извинишься? Луи закрывает лицо руками. Я хочу взять его за плечо, сесть перед ним на корточки и утешать, медленно и спокойно, правильными словами. — Мне было лет шесть, и я пытался сбежать из дома, — выдавливает Томлинсон, не отнимая рук от лица. — Забрёл в лес, поцарапался об ветку. Пока меня искали, царапина загноилась. Я понимаю, что забыл дышать. — Еды не было. Я даже с собой ничего не захватил — да о чём я только думал? — а по пути разок малина попалась, да и всё. Когда меня искать начали, стал прятаться. Родители развелись, когда мне два было. Мама нашла Марка, родились Лотти и Физз… они замечательные, но тогда мне казалось, что обо мне все забыли. — Тебе было шесть, — мягко напоминаю я человеку, которого пытался убить. Я безвольный идиот. Сволочь. — А потом мне было девятнадцать. Внутри всё обрывается. Луи было девятнадцать, когда не стало Зейна. — Проехали, — отмахивается он. — Я могу идти? — спрашивает Луи, уже поднимаясь со стула. Я едва могу кивнуть. Луи закрывает за собой дверь. Голова готова взорваться. Я подпираю лоб рукой. Вспоминаются фотографии Зейна — но не он сам. Луи что, только что признался, что убил Зейна? Я что, дожил до этого дня? Вечером, дома, сидя с пиццей и бокалом вина, я пытаюсь разобраться хотя бы в себе. Чего я хочу? Что чувствую? Что делать буду? Хочу — чтобы всё это поскорее закончилось. Чувствую — полную гамму и ещё через край. Буду делать — ничего. То есть ещё один бокал — и спать. Второй — точно спать. Ну этот-то точно последний! Да что в холодильнике место занимать, там на донышке… «Спасибо за откровенность. Гарри» Когда я это отправил? Ответное сообщение приходит почти сразу: «Этого добра у меня хватает. А теперь есть и твой номер» О боже. Это не то, что я хотел прочитать. Не то, что я хотел. В голове жар, руки не слушаются, и я отправляю Луи: «Надо тебя обокрасть, а то не честно. Дашь серый свитер?» Но алкоголь в моей крови и мозге (гематоэнцефалический барьер, бессердечная ты сука, что ж ты этиловый спирт пропускаешь?!) дарит удивительную лёгкость — и глубокий, крепкий сон до самого будильника. На следующий день перед дверью моего кабинета, на подоконнике, уже дожидается бумажный пакет. В нём — уютный серый свитер. «Спасибо» — пишу я сообщение. Быстрого ответа можно не ждать, у Луи тренировка. Это совершенно точно флирт. Это уже не положено. Запрещено. Я понимаю это. Я взрослый, разумный человек. Я избегаю Луи и увожу домой серый свитер. *** Я никогда так не желал пропустить работу, как в этот день. Потому что задача «всеми силами не пересекаться с Луи» противоречила обязанности осмотреть свою половину команды и допустить здоровых игроков до игры. И всё же, опоздав на семь минут, я забегаю в автобус, везущий людей и нужные им предметы на стадион. Собрав всё мужество, я начинаю осмотры с Луи. — Привет, — выпаливаю я. — Привет, — невозмутимо откликается Луи, и с души камень падает. Душная, полная людей раздевалка словно становится просторнее. — Как самочувствие? Руки привычно ощупывают мышцы, глаза следят за выражением лица, мозги в прострации. — Прилично. Терапия, о которой мы говорили, даёт эффект. — Рад слышать. — Прикинь, меня Ширан зафолловил, — Луи говорит это как-то неестественно бодро. — Круто. Он же не за нас вроде болеет, — откликаюсь я, прикидывая, что же не так. Снова гадать и облажаться как-то не хочется. — Ага, за «Челси». Я уж подумал, страница левая, но на всякий случай написал, какие у него песни крутые. Потом посмотрел — нет, настоящая. И он ответил! — Везёт. Я его «Thinking Out Loud» могу полдня слушать. — Да, и «Castle On The Hill» офигенная. Да, именно офигенная, это моя вторая любимая песня Ширана. — Удачи на поле! — желаю я, переходя к следующему игроку. Меня в дрожь бросает, когда я понимаю, что только что искренне — не походя, рутинно, как обычно, а по-настоящему — пожелал удачи Луи Томлинсону. Мысли о музыке то и дело всплывают в голове до поздней ночи. Откуда только Луи знал, что я люблю? Я не припоминаю, где мог об этом обмолвиться. Год или два назад, правда, ходил на концерт Ширана, и, должно быть, в твиттере и инстаграме это есть, но кто будет так глубоко копать? Луи что, маньяк? И именно поэтому убил Зейна? До следующей игры мы не пересекались. То есть я избегаю Луи (и вру себе, что вовсе его не избегаю, просто мы не пересекаемся). А потом меня срывает. — Любишь комиксы? — спрашиваю я, осматривая Томлинсона перед игрой. В раздевалке толпа, и жарко, как в духовке. Щёки пылают именно из-за этого, убеждаю себя. — Один мой друг рисовал их, — сдержанно отвечает Луи. В этот момент мне его почти жалко. — Но кроме его комиксов я ничего не читал. Не зашло. Он подсунул мне парочку — один какой-то сильно художественный, нет, картинки красивые, ничего не могу сказать, но осилил я страниц тридцать. Другой, с классным сюжетом, середину я пролистал, правда. А вот третий, про Бэтмена, долгое Рождество, что ли, или… праздник какой-то, кажется… неважно. — Мне тоже, — начинаю я и спохватываюсь. Да, мне тоже Зейн хвалил их и давал почитать: «Прибытие», «100 пуль» и «Бэтмен: долгий Хэллоуин». Но это не то, что следует говорить. Я хватаюсь за первую пришедшую мысль: — не зашло. Уже лет пять как в глаза их не видел. Если время выпадает, я лучше аудиокнигу включу. — Ага. Когда делать нечего, всегда можно открыть и засесть. — Если делать нечего, — жалуюсь я. Мой-то график понасыщеннее будет, поэтому и книги идут одновременно с каким-нибудь ненапряжным делом. Шли, пока не появился Томлинсон. Теперь не до книжек. Я проверяю остальных, перебрасываюсь парой слов с тренером по поводу Моргана — лучше ему не играть сегодня — а сам понимаю, что никогда не замечал, какие депрессивные вещи любил Зейн. Я забегаю во врачебную комнатку, чтобы захватить сумку с лекарствами. Комнатка — это сильно сказано: так, чулан, где висит куртка и стоит сумка с лекарствами. Я уже держусь за ручку двери, когда та открывается. Луи. Он всё понял, с ужасом понимаю я, и дрожь распространяется по телу. Перед глазами встаёт холодная тюремная камера. Я идиот. Я получу по заслугам. Я уже получаю — этим мучительным молчанием. Ничего не происходит. Мы стоим и смотрим друг на друга, и я приоткрываю рот, чтобы что-то сказать — но слов нет. Луи не поднялся на цыпочки, а гордо вскинул подбородок — и поцеловал меня. Над моей головой шумит «Театр мечты», и я понял — это и была моя мечта. Целовать приоткрытые губы, ласкаясь языком, держать за руку, смотреть в глаза. Жить дальше. Любить.