Возвращение

Когда первые десять минут игры прошли, и на поле стало поспокойнее, я отвлёкся на свои мысли и вспомнил — у меня же есть парень. Все шесть (уже семь, кажется) месяцев отношений в одной фразе. «Я ухожу от тебя» Это первый раз, когда я бросаю парня по смс. Я и так не слишком-то подкован в расставаниях — последние три были не по моему желанию — а уходить самому… Это грустно, но я не могу перестать улыбаться. Щёки горят. Нелепо. Было так плохо, когда Луи только появился перед дверью моего кабинета, было так больно и тяжело, как будто Зейна не стало только вчера. А я уже хочу повторить наш поцелуй. Я поднимаю взгляд на поле, пробегаюсь глазами от одного края до другого, смотрю на табло — счёт не открыт. «Кто остаётся в квартире?» — спрашивает Ник, и мне горько от того, как всё буднично кончается. Я чувствую себя виноватым, поэтому без сомнений отвечаю: «Ты» — даже не представляя, где буду ночевать. После игры футболисты окружены — сперва плотным кольцом прессы, затем персоналом клуба. В раздевалке душно так, что дышать тяжело. С выходящих из душа игроков стекает вода, её разносят по полу десятки ног, и плитка скользит. Ко мне подходит пара игроков, которых во время игры толкали сильнее других, и я на автомате обрабатываю их синяки и ссадины. С этим и медсестра справится. Я снова стыжусь своей работы — тысячи на счету, а я дую на разбитые коленки. А мог бы быть кардиологом. Спасать жизни, лечить действительно больных людей. Мог бы пойти в акушерство. Ответственно, почётно. Ну почему я выбрал спортивную медицину? Луи выходит из душа в полотенце, я стараюсь не косить глазами в его сторону, но не пропускаю момента, когда Томлинсон надевает бельё и разворачивает красную махровую ткань — это как тряпка для быка. Он нагибается, и я вижу, как в желобе позвоночника скопились капельки воды. Внизу живота скапливается тепло, хотя, казалось бы, ну что я там не видел. А не видел. Я дохожу до той самой комнатки, немного медлю перед тем, как открыть дверь, и оставляю там чемодан. Беру куртку, и мне кажется, что Луи снова рядом, я почти слышу его дыхание. Раньше я толком не замечал её — ну, чуланчик и чуланчик. И внешне пространство совершенно не изменилось: узкие шкафы для уличной одежды и формы, стеллаж с медикаментами, стул, маленький стол, на котором едва умещается сумка. Всё это освещалось висящей над дверью лампой. Теперь эта комнатка в «Театре мечты» становится нашей. Странно. Непривычно. Хочется повторить. — Джим, — я нахожу администратора, — не поможешь с переездом? Вообще-то, Джим должен заботиться только об игроках, помогать с жильём именно им, но раз уж он знает нужных людей, почему бы не помочь по дружбе? Потому что я хороший парень (хороший парень, который чуть не стал убийцей, услужливо сыпет на рану соль подсознание). Хороший парень, простой, со всеми на короткой ноге, который всегда поможет. — Не раньше послезавтра. — Спасибо, — облегчённо выдыхаю я. — Не раньше послезавтра займёшься? — Не раньше послезавтра переедешь. — Ты гений, — с искренней благодарностью говорю я. — Да брось, — отмахивается Джим и вихрем уносится, набирая водителя автобуса: «Ты где там застрял?!» Краем глаза я замечаю Луи — того уводит Найл, очевидно, на очередное интервью. В автобус оба, естественно, опаздывают, их ждут под крики болельщиков. Мне всё ещё не по себе слышать, как скрипит металлическое ограждение, отделяющее нас от моря фанатов. Наконец Найл и Луи забегают внутрь, и автобус плавно отъезжает от громады стадиона. Дышать становится немного тяжелее, что-то стискивает грудь. Томлинсон идёт между креслами, мы встречаемся взглядами, и на миг мне кажется, что он сядет рядом, но мираж рассеивается, к тому же рядом со мной уже сидит Эмилио, и Луи садится к Моргану. Я откидываюсь на спинку сиденья, надеваю наушники и закрываю глаза. От окна несёт холодком — я и не заметил, как кончилось лето. Пришедшая смс заставляет меня понервничать, живот скручивает от напряжения, прежде чем я открываю её — сколько лет такого не было? Шесть? Десять? «Завтра поговорим?» — спрашивает Луи. «Точно», — невпопад отвечаю я. Идиот. Точно. Ну каким придурком надо быть, чтобы так ответить? Забегаю в пустую квартиру. Ник то ли на эфире, то ли ещё где — да мне, если честно, давно уже без разницы. Всегда было без разницы. Я кидаю в чемодан одежду и вызываю мини-кэб до ближайшего к базе недорогого отеля. Снимаю двухместный номер сразу на неделю, легкомысленно скидывая деньги с карты. Есть плюсы в большой зарплате. Кровать ничем не пахнет, простыни жёсткие и белые. Я даже шторы не завешиваю, просто раздеваюсь и ныряю под одеяло. И лежу без сна, мучаясь от того, что вынужден врать. Что никому не могу сказать, что пытался убить человека. Стыдно. Да никто и не поймёт. Может, так чувствовал себя Зейн, когда говорил семье, что я — ещё один из его друзей. Когда Луи шутил над этим. Над ними. Когда Луи смеялся над Зейном. Засыпая, я вспоминаю поцелуй и будто снова его чувствую. Твёрдые губы, уверенный язык, тёплая рука гладит волосы на затылке… Просыпаюсь я с тяжёлым сердцем. Проходя в ванную, вижу своё отражение и отвожу взгляд. Я виноват и перед Зейном. Я предал не только его, но и врачебные правила. Я звоню Джемме и признаюсь, что Луи меня поцеловал. Прямо так, вместо приветствия. — Ну почему именно сейчас? Я матч не видела, — стонет она. — Джемс, я… — Тебя трясло от одного его вида, — назидательно начинает сестра. — Это было ожидаемо. Ни хрена это не было ожидаемо. Скорее бы я убил его, чем поцеловал. Я всё ещё не уверен. Но ведь я так и не решил! — Это он поцеловал меня! — Рада, что у вас взаимно, — Джемс говорит нарочито скучающим тоном, как в детстве, когда хотела подчеркнуть, что она старше и умнее. — Да ну тебя, — бросаю трубку я. Издеваются тут всякие сёстры… Я выбираю любимый способ справиться с трудностью — делать вид, что ничего не случилось, и пахать до потери пульса. Оббегаю всю Крепость, сижу с Люком, которого прооперировали три дня назад, звоню Джонни, порвавшему кресты, ругаюсь с Джесси из лаборатории, сам связываюсь с допинг-контролем, заполняю для них бумаги о назначенных спортсменам лекарствах. Роясь в ящиках стола в поисках прошлого месячного отчёта лаборатории, достаю заявление по собственному желанию и долго, внимательно на них смотрю. Одно я уже порвал, а про второе забыл напрочь. Вот, вспомнил. Хорошая была идея, очень хорошая. И не было бы ни разговоров, ни сомнений, ни поцелуя. Ничего бы не было. И жил бы я с Ником, писал бы диссертацию, и всё было бы спокойно. А так у меня сердце ноет, я завтракать от волнения не смог, с трудом йогурт съел — вкусный, с яблоком и карамелью, и кофе выпил. Вкус едва чувствовался. За заявлением на стол я выкладываю шпаргалку по ЭКГ, нормы функциональных проб, пакетик жареных каштанов, документы на компьютер, запасные наушники, два мотка скотча, запасной канцелярский нож, отправляю завалявшиеся в глубине закончившиеся ручки в мусор. Туда же отправляется пара старых писем. — Он тебе сказал? Поднимаю голову и вижу Луи. Дверь за ним закрыта. Как он умеет так подкрадываться? — Что? Хочется провалиться сквозь землю. Я невольно делаю шажок назад, от стола к окну, и вцепляюсь рукой в спинку стула. Трясутся руки, сердце удваивает ритм, слова вылетают из головы. Глупо. Но невозможно. — Психолог, что я каштанов боялся. Поэтому к психологу первый раз и пошёл. Он сказал реакцию проверить? — Нет, нет, — торопливо оправдываюсь я и думаю, что с психологом пора бы поговорить. — Перекус, я иногда засиживаюсь, вот, грызу потихоньку… Выходит неубедительно, но Луи нервничает и не замечает этого. Надо радоваться, а я почему-то волнуюсь. И жалею Луи, которому тоже тяжело видеть каштаны. — Или это тест, и я его провалил. Чёрт. Я его провалил, — покрасневший Луи опускает голову и несмело берёт пакет. Ещё недавно сам этого хотел, а теперь отвожу взгляд. Ну вот, бойтесь своих желаний… Я выпаливаю: — Пришёл зачем, каштанофоб завязавший? — и боюсь услышать ответ. Вдруг он знает? Вдруг хочет сказать, что меня уволят, посадят, что всё зря… — Положим, не за чем, а за кем… — поднимает бровь Луи. Не веря своим ушам, я выхожу из-за стола, делаю шаг вперёд — и пропадаю. Я впервые рассматриваю глаза Луи так близко, небесно-голубой цвет, темнеющий к ободку, рыже-карие пятна вокруг зрачка, прожилки серого. В ушах шумит. Когда кончиками пальцев левой руки Луи касается моего плеча, я вздрагиваю. Луи немедленно отдёргивает руку и отступает на шаг. В его глазах, льдисто-серо-голубых — страх. У меня все внутренности в узел, подташнивает, ведёт, пол под ногами ходит ходуном. Я делаю шаг вперёд, ступая словно в пустоту. А может, так оно и есть. Луи смотрит с сомнением, с вопросом — но моя голова пуста. Нет у меня ответа. Нет. Но я знаю, что будет. Как в секунду перед автомобильной аварией — видишь препятствие и знаешь, что не увильнёшь. Канцелярский нож всё ещё валяется на столешнице в груде других мелочей из ящиков. Я нащупываю пульсирующую точку на шее Луи. И веду пальцами дальше, назад, вверх, к каштановым волосам. Я отрываюсь от Луи, только чтобы вдохнуть, и утыкаюсь носом ему в шею. У меня голова кружится. Руки Луи на моей спине, тёплые и уверенные. Всё было решено уже давно. Может тогда, когда я вышел из лифта и увидел худого парня в сером свитере, а может ещё тогда, когда я вслед за Зейном зашёл в комнату, и Луи окинул меня оценивающим взглядом. А может когда Луи, как и сейчас, осторожно, словно на пробу, коснулся моих губ — и по телу разлилась слабость. Сердце стучало, в ушах шумела кровь. Я цепляюсь за плечи Луи, касаюсь языком его губ. Отвечаю на поцелуй, вновь запускаю неловкие, непослушные пальцы в каштановые волосы и чувствую руку в своих. Я в ужасе от самого себя. Сердце рвётся из груди, в животе тянет. Мне жарко и холодно одновременно, и стыдно, и страшно, и страшно хорошо. Меня рвёт напополам желание убежать — и никогда не отрываться от Луи. «Ради этого стоило жить», —всплывает в голове затёртая фраза. Я не чувствую не то что времени, а даже своего тела. И чувствую каждую клеточку, по которой разливается тепло. Мы целуемся — и кажется, что кренится сама земная ось. Луи прижимает меня к стене, забирается ладонью между пуговиц халата под футболку. Я слышу заглушенный стон, как чужой, но это я сам. Луи отрывается от меня, дышит тяжело, глубоко, грудная клетка вздымается и опадает. — Ты такой… — хрипло шепчет он. Я не могу вымолвить ни слова. Думать-то выходит с трудом, мысли будто вязнут в вате. Лицо пылает, губы саднит. — Я должен… идти, — с трудом выдавливает Луи. — Мы не можем… — Хер с этим… — отмахиваюсь я. Рука плохо подчиняется, жест выходит слишком размашистым, я задеваю Луи. По телу вновь проносится волна. — Я не могу, — грустно отвечает Томлинсон. — Иди, — качаю головой. — Быстрее. Пока я не вспомнил про канцелярский нож. Пока не поцеловал тебя ещё раз. — И не вздумай каштаны эти есть! — уже держась за ручку двери, требует Луи. — Срок годности две недели назад истёк. Расслабленный, я подпрыгиваю, словно меня током шибануло. Две недели назад Луи к психологу ещё не ходил. Я попался. И как ножом режет вопрос — неужели это закончится? Неужели это закончится так? Я заканчиваю дела кое-как, но ничего не происходит. Луи шлёт мне милое сообщение с какой-то шуткой, которую я не понимаю из-за гулко бьющегося сердца. Назавтра Луи не заходит после тренировки и не садится со мной в автобусе, когда мы едем на выездную игру. Но Томлинсон пишет мне — ничего особенного, то забавные наблюдения о немецком языке, то про сладкий бекон, который он пробовал с одним другом, то ещё что. Мелочи, от которых расплывается улыбка. И от которых холодеют руки, потому что всё это построено на лжи. *** — А какие татуировки тебе набивал Том? — спрашиваю я перед матчем. Я готов сгореть со стыда, когда касаюсь тела Луи, провожу ладонью по кубикам пресса, разминаю четырёхглавую мышцу бедра, потому что это слишком. Вот почему врач не должен встречаться с пациентом. А мы встречаемся вообще? У меня в голове, как обычно — сплошные вопросы, вопросы без ответов и, кажется, без самих вопросов, просто глупые метания и истрёпанные нервы. Я так устал думать, что хоть голову отрезай. Луи показывает пальцем: — Пакман, The rogue, глобус, думал ещё пингвина на заднице наколоть… Шучу, шучу, — пауза. — И эта. Он указывает на Bus 1. Сердце ёкает. — Это… в память о друге, — выдавливает Луи. Я не знаю, зачем Томлинсон мне это говорит. Тем более через силу. — Каким он был? — выдыхаю я на автомате. В голове туман. Мы были вместе немногим больше двух лет, а с Луи Зейн дружил с детства. Я не должен был это спрашивать. Не перед игрой. Не среди толпы, что наводнила раздевалку. Я уже открываю рот, чтобы извиниться, пойти на попятную, скрыться где-нибудь. — Зейн… — Луи прерывисто вздыхает. — Он был… классным. Рисовал просто как… Такой, знаешь, немного задумчивый, себе на уме… Мне всегда казалось, что у него-то всё как нельзя лучше — семья, парень, творчество… его картина даже на выставке была… кто б знал, что он с собой покончит. Я должен бы заплакать, руки дрожат, губы трясутся, но уголки их сами тянутся в улыбке. Зейн был потрясающим парнем, и впервые с его смерти я просто рад, что был с ним знаком. *** После этого Луи избегает смотреть мне в глаза и тем более подходить. И, даже когда его заменили, садится на скамью подальше от меня. И только глубокой ночью присылает гифку со спящими котиками. Сам не спит и знает, что не могу заснуть и я. После поражения всем не спится. Крики и свист трибун отдаются в ушах, а ведь я-то точно ни в чём не виноват. Не я проигрывал. Как могут спать игроки, которые плохо сыграли, я и представить боюсь. Все когда-то плохо сыграли. С утра нас ждёт автобус, все спускаются сонные, даже те, кто, как и я, взял кофе на завтрак. Я достаю планшет, нахожу там непросмотренную серию сериала. В папке всего один файл, надо бы ещё скачать, думаю я, хотя и знаю, что не сделаю этого — сейчас не до того. Джим обещал заняться моим переездом, как с выезда вернёмся. Ночую я всё ещё в отеле. Подушки там слишком маленькие, на одной низко, на двух высоко. Я жалею, что не забрал свою из квартиры. Зато готовить не надо. С утра я спускаеюсь в столовую и набираю себе тосты, фасоль в соусе и пару яиц. И, конечно, делаю в кофе-машине капучино. «Доброе утро», — с чего-то вдруг пишу я Луи? В ответ приходит гифка мрачного кота у кружки кофе. В свой кабинет я вызываю Луи по делу — отдать ему витамины, иначе подозрительно будет. Торопливо проговариваю: «С утра, через полчаса после завтрака, по одной в день…» Луи смотрит на меня мягко, но устало, и от этого взгляда становится не по себе. Мне поневоле приходится смотреть в ответ, замечая искусанные тонкие губы, ярко-розовые и мягкие. Я помню, как тепло разливается от их прикосновения. — Мы не должны, — вырывается у меня. — Это всё ещё нарушение всех контрактов, — соглашается Луи, и голос его звучит убито. — Врачебной этики. — Ты ничего не нарушил. Это была моя вина, — твёрдо говорит Луи. Сердце готово выпрыгнуть из груди от нежности. — Теперь будет наша, — и я целую Луи. Я мечтал об этом. Боже. Чёрт. По всему телу мурашки, жар, дрожь, ноги ватные, руки не слушаются. Кажется, я что-то говорю Луи. И тот что-то отвечает. А потом его губы касаются дорожки волос вниз от пупка, и словно предохранитель щёлкает — я прихожу в себя.  — Хватит, — говорю твёрдо. — Я не хочу, чтобы ты об этом жалел. А вечером я возвращаюсь в квартиру, где мы жили с Ником. Хожу и понимаю — ничего не чувствую. Не ёкает. Никогда не ёкало, ни с Ником, ни с Энди, ни с остальными. Только Луи. Про Зейна я как-то забываю. Упаковываю вещи, командую грузчикам — эту коробку осторожнее, ту. И когда, казалось, было упаковано всё, раз за разом я продолжал натыкаться на свои вещи. Наконец всё было собрано. Я забрался на сиденье рядом с водителем, чтобы впервые увидеть свою новую квартиру. Шведского стола в отеле будет мне не хватать. Квартира невелика, с одной спальней, но с большими окнами. Вид из них открывается на уставленную автомобилями улицу. Я сажусь на подоконник и просто смотрю, как с наступлением темноты зажигаются окна. Наконец я отмираю, вспоминаю, что устал, и пускаюсь искать постельное по неподписанным коробкам. Поиски затягиваются, и я так увлекаюсь разбором вещей, что когда в очередной коробке попадается кофе-машина, восходит солнце. Пора на работу. Там всё по-прежнему. Я нахожу Джима и горячо его благодарю, в красках расписывая, как мне понравилась квартира. Затем проверяю показатели пульса и давления с тренировки второй команды, вызываю Майка и отчитываю, что тот пьёт мало изотоника. Получаю результаты из лаборатории (не зря на Джесси гавкал) и начинаю их расшифровку, когда чувствую, что сейчас отрублюсь. Срочного вроде ничего. Я устраиваюсь на кушетке, не запираю дверь и не выключаю мобильник, чтобы меня могли позвать, если что. Это только на пять минуточек. Хорошо, на пятнадцать, устанавливаю я будильник. Мне снится какая-то муть — ползущая по кабинету венерина мухоловка, похожая на маленького дракона. Стул для посетителей надувается и становится креслом. Я почти радуюсь, когда звонок Джеммы меня будит. — Слышала, ты от Ника ушёл? — А я не сказал? — зевая, недоумеваю я. — Мне приехать? Что? А, ну да, я же после смерти Зейна один не могу. Не мог. — Не, не надо. Я в порядке. Ты как? — этот вопрос я не задавал преступно долго. Джемма пускается в рассказ о своих приключениях, а я убираю плед в шкаф с курткой и иду в столовую для сотрудников. Сытый и более бодрый, я возвращаюсь к себе, и вновь, когда двери лифта распахиваются,напротив двери моего кабинета вижу Луи. Взгляд у него решительный, руки скрещены на груди. Мне становится страшно. — Привет, — старается не выдать голосом напряжение. — Привет, — кивает Луи. — Можно зайти? — Ага. Томлинсон заходит за мной, и я не знаю, куда деться — садиться за стол? Или Луи не по делу? Зря всё это было. — Знаешь, когда я тогда пришёл и каштаны увидел, я же не о том поговорить хотел, — задумчиво начинает Луи. Они ещё стоят посреди кабинета. — Я хотел выяснить — кто мы? — Это конец? Пожалуйста, кивни, скажи «да», пожалуйста, потому что меня достали эти нервы, это не-пойми-что, я не могу связно мыслить, когда ты рядом. Пожалуйста, кивни, потому что я всё ещё думаю, как тебя убить. — Ты пессимист или я плохо целуюсь? — нервно улыбается Луи. Мне не до смеха. «Нет, я пытался убить тебя. Мы уже встречались раньше. Я врал тебе с первой минуты. Достаточно причин?» — думаю я, но вслух только усмехается: — И кто мы? Ты хотел остаться друзьями? Просто работать вместе? — Нет, но… я не хочу, чтобы это кончалось, и не хочу завершать карьеру сейчас, так что прошу, только не публично. — Брось. Я тоже не знаю, как всё это назвать. Я даже не знаю, что это. Как. Почему. За что? — Но мы оба знаем, что делать, — договаривает Луи и утягивает меня в поцелуй. «Есть проблемы поважнее статуса в фейсбуке», — проносится в голове мысль, и у меня сжимается сердце. Я пытался убить Луи. Мы были знакомы. И Луи об этом узнает. Рано или поздно, но обязательно узнает, докопается пресса, доймут журналисты, выдаст Лиам… Что-то обязательно произойдёт. Что-то плохое.