Возвращение

Я сижу в собственном кабинете и битый час пялюсь на закрытую ампулу гиосциамина. Вот он, правильный конец. Почти полное повторение начала. И всё же чего-то не хватает. Я вспоминаю, что было после того, как с собой покончил Зейн, как я был зол на него за то, что он не попрощался, и решаю, что Луи заслуживает большего. — Привет, — я набираю ему, он сразу же подходит. Тренировка уже закончилась? Я надеялся успеть, пока она ещё идёт. Останови меня. — Как ты? — спрашиваем мы одновременно. Луи смеётся, я через силу подхватываю. Его смех такой заразительный. — Хорошо, тренировка удачная, думал ещё в зал после обеда заглянуть… К тебе зайти? Да. — Нет-нет, — тороплюсь выговорить я. Выходит невнятно. Мне сложно удержаться от слёз; словно ледяная рука сжимает мне сердце. — Ты в порядке? Я делаю вдох, который кажется неполным, и произношу со всей возможной уверенностью: — Да. Мне очень не хватает уютного серого свитера, чтобы в него уткнуться. Я люблю его, отчётливо, как будто смотрю с лупой, понимаю я. Я его люблю. Грудь стискивает окончательно, я пропускаю, что Луи успел сказать, и бормочу: — Ничего не нужно, иди на обед. Потому что понимаю, что не смогу это сделать. Я слабак. Зейн был сильнее меня. — Хорошо, — с сомнением произносит Луи. — Зайдёшь ко мне вечером? Надо поговорить. — Ага, — сомнение в его голосе нарастает. Я откидываюсь на спинку кресла и достаю заявление об увольнении. Вот теперь всё. *** Переговоры проходят хорошо. Скандала не хочу ни я сам, ни клуб. Я готов на любые уступки, клубу посреди сезона не до грызни, и мы составляем и подписываем три бумаги: о неразглашении, отказ от претензий и обязательство не работать с конкурентами. Ах, да, ещё само увольнение, но оно как бы не в счёт. Найл обрисовывает, что именно мне говорить в интервью. Вот он — конец. Я просто сдаю все ключи, даже не отцепляя брелока, сажусь в машину и уезжаю. Я буду скучать по увитой плющом ограде Крепости. Летом — настоящая зелёная стена. Я буду скучать. *** — Привет, — Луи заходит ко мне легко, как к себе домой. Дверь за ним закрывается с таким хлопком, что я вздрагиваю. Нервы ни к чёрту. — Куртку можешь не снимать, — предупреждаю я, — возможно, ты захочешь уйти быстрее, чем думаешь. — Что случилось, Гарри? У тебя был странный голос днём… — в голосе Луи искреннее беспокойство. Я не выдерживаю. — Я пытался убить тебя, — признаюсь я сразу, одним махом, будто выпивая шот. — За Зейна. В тесной прихожей это звучит как выстрел. С лица Луи медленно сбегает краска. — Ты что?.. — В первую нашу встречу… сейчас. Я пытался убить тебя. Глазными каплями. — Ты плакал… после того, как мы впервые… — Хотел задушить тебя подушкой, — спокойно признаюсь я. Тщетно. — Не надо, — твёрдо, но не приказным тоном говорит Луи. — Ты просто хочешь меня задеть. Чтобы я не так жалел, что ты меня бросил. — Нет, я признаюсь напоследок, что пытался убить тебя… не раз. Ну, два — это больше одного. — И ты поэтому со мной?.. Скажи «да». Или скажи «нет». — Чего ты хочешь? — устало спрашивает Луи. Я не знаю. — Хочешь убить меня — давай, — он поднимает голову, показывая шею, — говорю же, я заслужил. Хочешь расстаться — ещё проще. Хочешь уволиться, стать кардиологом, прыгнуть с парашютом, объездить мир с группой White Eskimo — ты всё ещё можешь. Я в тебя верю. Просто опусти шприц. — А ты хорошо меня знаешь, — грустно улыбаюсь я. Я уже и забыл про группу. Я ещё могу стать кардиологом. — Я влюбился в тебя, когда увидел тебя ещё тогда с Зейном. Нёс какую-то чушь, сам не помню. Ты был такой… Ты и сейчас — такой, — тоже грустно усмехается Луи. — Когда ты узнал, что я — это тот самый Гарри? — Перед тем, как мы… как я тебя поцеловал, — смущается Луи. На его щеках — два восхитительных красных пятна. Даже сейчас, когда мы по разные стороны баррикад — он такой красивый! — Ну да, к тому моменту я достаточно напроговаривался. — А ты? — Да сразу же… после того, как подумал, какие красивые у тебя глаза. — Ты тут бросаешь меня или в любви мне признаёшься? — не выдерживает Луи. Его йоркширский акцент становится сильнее, когда он злится. Или когда разморён после крышесносящего секса. — Я ничего уже не понимаю. — Я тоже. Я уволился. — Знаю. Весь клуб только об этом и говорит. — Сплетники, — усмехаюсь я. — Давай, — пробует Луи ещё раз, — мы поговорим через год? — я качаю головой. — Полгода? Вот увидишь, ты решишь свои проблемы, и мы сможем поговорить нормально, — увещевает Луи. — Ты… ты хочешь со мной… продолжать? — не понимаю я. Я же только что признался, что пытался его убить! — Ну… да. — Ты псих, — констатирую с пугающим спокойствием. И срываюсь: — Я же пытался убить тебя! У-бить. А ты говоришь так, как будто это ничего не значит! — Я встречаюсь с парнем моего погибшего друга, рискуя всем, да, я псих, ты только сейчас понял? — Мы встречаемся? — А ты этого хочешь? — в его голосе практически мольба. И я не вру, отвечая: — Да. Луи притягивает меня к себе и целует — горячо и в то же время нежно. Я отвечаю ему тем же, и призрак Зейна между нами тает, не оставляя следа. Зейн, наверное, думал, что всем будет лучше, если он уйдёт, но вот ведь в чём соль — стало только сложнее. Эта мысль так мне нравится, что я даже озвучиваю её. Луи соглашается, пожалуй, даже слишком серьёзно. И целует меня снова. Мы оказываемся в кровати, нас окружает тяжёлый, мускусный запах пота, Луи во мне, и это так жадно-распирающе-сладко, всё пульсирует и пылает, я не сдерживаю стонов, и от оргазма что-то внутри обрывается. Засыпая, я ловлю себя на мысли, что счастлив как никогда, а ещё утром готов был умереть. Как может измениться жизнь меньше, чем за сутки! «Мгновения драгоценны, они быстротечны, но можно столько всего успеть сделать: принять решение, спасти жизнь и даже влюбиться без памяти», — вспоминаю я цитату Сесилии Ахерн, которую как-то сказал Луи. Вот влюбиться без памяти мы умеем, думаю я и засыпаю. *** Луи ушёл на тренировку к девяти, я до сих пор помню его расписание, хотя это уже не моя забота. Просыпаюсь я один и первым делом выключаю мобильник. Меня достало быть всё время на связи и ставить будильники на все случаи жизни. Мог бы — разобрал бы чёртов смартфон по винтику до последней микросхемы, но проще вскрыть брюшную полость, чем добраться до материнской платы. Кажется, что я долго лежу без сна. Мне некуда спешить, так что можно проваляться так сколько влезет, но бессонница утомляет. Я раз за разом перебираю в голове события прошедшего дня — такого насыщенного, что случившегося в нём хватило бы на неделю. Но нет, куда уж там, у меня все дни такие… были, пока я не стал безработным. Теперь я парень с измочаленными нервами, который валяется в кровати утром хоть до обеда. Раньше я бы позалипал в телефон, ютуб там, ещё что. Новостные сайты, вот что точно в сон утянет. Я вспоминаю увитую плющом ограду Крепости. Весёлые разговоры в столовой. Было хорошо. Снова просыпаюсь я уже в районе полудня. Город уже отжужжал пробками и погрузился в дневное безмолвие. Я прохожу до ближайшего «Старбакса», беру там кофе — банально, но я тащусь от мокко — и сэндвич. Внутри всё пенится радостью. Легко и свободно, и дышится полной грудью, как и до смерти Зейна было разве что пару раз. Запоздало я понимаю, что имя проскочило в памяти совсем незаметно. Что Зейна нет уже больше шести лет. Зейн умер, а я сижу над кружкой горячего кофе и думаю, что дальше. Я включаю телефон, и от обилия пропущенных рябит в глазах. Сообщения в мессенджерах и фейсбуке, смс, звонки… — Привет, Джемс, — звоню я сестре, когда кружка почти опустела. Голос кажется непривычно довольным. — Я уволился. — Да ладно? — хмыкает Джемма, а потом мягко прибавляет: — Если ты счастлив, то я счастлива с тобой. И мне пора работать. — Давай. — Ещё созвонимся, — зловеще предупреждает сестра, смеётся и кладёт трубку. Потом я звоню маме, и мы в кои-то веки говорим дольше пяти минут. У Энн с Робином всё хорошо, и я не могу этому не радоваться. Я беру ещё чизкейк и открываю книгу, которую давно собирался прочесть, но всё не до того было. Потом я закупаюсь в магазине нормальными продуктами, и до вечера готовлю нормальную, домашнюю еду. Выходит не ахти, соус из помидоров в собственном соку так и не загустел как следует, а базилика я бухнул слишком много. Зато мясо выходит просто на зависть. Даже жаль, что Луи весь в делах, и не может заехать. Зато шлёт забавные версии, почему я уволился, которые гуляют по Крепости. Они гуляют по Крепости, а я больше нет. Но почему-то я счастлив. Затем я сажусь за ноутбук. Разбираю почту и пишу в свой бывший универ насчёт диссертации. Чтобы письмо выглядело солиднее, ищу собственные статьи в медицинских журналах и с гордостью понимаю, как много написал о травматологии и спортивной медицине. На всякий случай заполняю и форму на сайте «Юнеско». Вдруг вся эта идиллия рухнет — смогу смыться из страны. По телевизору, в фейсбуке и твиттере — в общем, эта информация везде, так что даже до меня дошло — объявляют моего преемника, им становится Келвин. Мне почти стыдно, что я не отвечал на звонки коллег, даже Рыжей, и я посылаю парню витиеватое поздравление, по большей части написанное научным методом «копировать — вставить». Вечером я созваниваюсь с Ником и даю комментарии по своему уходу. Говорю ровно то, что велел Найл, и от него приходит десяток позитивных стикеров. Я отвечаю примерно тем же. Ответ от универа приходит к ночи. Там не против взять меня аспирантом на кафедру травматологии, но места на кардиологии появятся только на будущий год. Я тут же звоню в универ, надеясь, что там ещё не все разошлись. — Если хотите, могу записать вас, — учтиво предлагает секретарша, не рассчитывая на согласие. Я перебиваю её: — Да, конечно, записывайте! Я стану кардиологом, как когда-то мечтал. Луи, открывающий дверь моими запасными ключами, очень за меня рад.