***
Глаза ее похожи на мутные белые кристаллы, а волос на ворох черного пепла, такого густого, словно оставшееся пепелище после сожженного костра. Смуглая темная кожа, в свете солнца переливающаяся черным золотом, цвета благородства, цвета затемненного солнца. Тонкие руки и ноги, узкий таз переходящий плавными изгибами в талию. Ее можно спокойно обхватить рукой, наверное, на несколько раз. Хрупкая, низенькая, похожая на куклу, без эмоций и чувств, с жестким сиянием прозрачных глаз. Голос тихий, с хрипотцой, не звонкий, как у Юи, не радостный. Словно бесцветный. Аполлон пятерней чешет макушку, сквозь пальцы пуская пшеничного цвета пряди, и с гулким стуком ударяется лбом об шершавый ствол дерева. Вокруг никого нет, он отстал от группы ребят, от нее в частности, чтобы побыть в тишине одному и подумать о своем. В общежитие ему не удастся уединиться, рядом всегда присутствует кто-то. А здесь, среди стрекотания цикад и кузнечиков, сияния парящих в воздухе светлячков и легком шелесте травы ему проще сконцентрироваться на своих мыслях. Она его привлекает, как мотылька свет. Но ведь к Юи он чувствует такие же эмоции. В голове предстает облик Кассандры: вьющиеся каштановые волосы и глубокие синие глаза, так цветом похожие на воды, в которых она утопилась. Милая улыбка на пухлых губах и доброе сияние ее аквамариновых глаз. Аполлон сжимает губы, пальцами пытаясь словно собрать кору на дереве, сплющить, но только царапается, оставляя на коже коричневые частички дерева. Нос щиплет, а в горле стоит ком, преддверие его внутреннего плача, и память его когда-то существующей любви. Дафна. Прекрасная темноволосая нимфа, чьи локоны были похожи на длинные темные водоросли, а глаза сияли подобно черным подводными камням. Его первая любовь, вызванная отравленной стрелой. Почему она возникла в голове его, непутевой? Ведь чувства ложны, вызваны ядом Эрота, проклятого купидона, коварного мстителя! Но те чувства… Такие яркие, крепкие, удушающие. С тех пор Аполлон ни разу такого не чувствовал и искал то самое. Любовь была мимолетной, пленительно соблазнительной, не такой, как была первая, которую он испытал к Дафне. Много девочек и мужей он испробовал на вкус, кто только не делил с ним ложе, но тех эмоций, он не испытывал. — Эва. Неужели я испытаю к тебе то, что испытывал к Дафне много столетий назад? И мое поведение — только маленькие зародыши этих глубоких чувств? — шепчет в сжатые кулаки Аполлон, продолжая опираться о дерево. Ночная прохлада отрезвляет, рассеивает туман, но неуверенность в решениях навевает этот туман вновь, и Аполлон мучается, путается в мыслях. А вдруг это снова самообман? Вдруг, заполучив Эву, он не почувствует той самой любви? Сомнения отравляют разум бога Света, погружая его мысли во мрак, и даже когда к нему подходит обеспокоенный его пропажей Бальдр, он витает в облаках, порой представляя округлое смуглое лицо с прозрачными глазами-стеклышками. — Я заметил, что Милая Эва ведет себя странно, — ненароком замечает Хрингхорни, вспоминая, дергающуюся от каждого шороха, хрупкую девчушку. Смотря на задумавшегося Аполлона, Бальдр понимает, что это связано между собой. Осталось выяснить только как. Аполлон медленно поворачивает в его сторону голову и неловко улыбается, будто только очнулся ото сна. На лице растерянность, но буквально пять минут, и в глазах уже проскальзывает знакомый веселый блеск, и его тезка уже более осмысленно смотрит на мир вокруг. — Нимфочка? А что с ней? — Бальдр добрый бог, но доброта не вечна. И терпение, особенно, если это касается того, что ему приглянулось. Скандинав встряхивает головой, сбрасывает мимолетное наваждение. — Идет, словно за ней кто-то следит, вдали от всех. Даже Аид-сана сторонится, с которым, кажется, нашла общий язык, — хмуря густые брови продолжает Хрингхорни, не желая отступать, — я видел, как ты вынес Эву-сан из леса, когда та убежала. Не связано ли это с ее состоянием? — а губы так и поджимаются в нетерпении. Аполлон вскидывает уже ошеломленный взгляд на всегда доброжелательного, самого доброго и искреннего, наверное, в их ораве, бога, пока смысл сказанного доходит до его мозга. Понимание настигает в тот момент, когда они вдвоем замедляют шаги и останавливаются, теряя из виду нагнанных богов и маленький силуэт объекта их обсуждений. — Бал-Бал, не стоит так волноваться, — осаждает Агана Белеа, смотря в темную гущу леса. — Она волнуется от того, что я сумел застать ее в беззащитном состоянии, — врет бог и, думая, что уже избавился от допроса, возобновляет шаг вперед, но легкое касание к плечу рукой чуть его останавливает. — Беззащитное состояние? Надеюсь, ты не напугал ее ничем. — Конечно нет. Только вынес к костру. Они идут молча, мимо кустов и высоких стволов деревьев, отвернув лица друг от друга. Бальдр вспоминает этот растерянный взгляд больших серых глаз с короткими ресницами, немного блестящий от пота лоб в свете масляного фонаря, несмотря на прохладный ветер. Она шла в сторонке от них, если дорога позволяла, так вообще отходила подальше, рассматривая природу, не вслушиваясь в разговор ребят и не обращая внимания на Юи, порой подходящую к ней. Бальдр старался идти ближе к ней, позади, хотел спросить все ли в порядке с ней, помочь. Просто заговорить, просто пойти рядом. Как бы глупо не звучало, но Бальдр тянулся к Эве, незримо, но тянулся. Взгляды, мимолетные и длинные, ограждение от Локи, который часто прорывался пошутить над девочкой. Скандинав знал своего брата, с которым провел вместе не одно столетие, и его любовь к шуткам, которые порой практически не имели грани с жестокостью. Также блондин видел отношение Лавайтена к Эве и предполагал, что шутки эти могли вылиться во что-то опасное, что могло повредить ее здоровью. Порой, задерживая взгляд на тонких запястьях, шее, острых ключицах и тонком стане, он удивлялся, что существуют такие девушки. С мыслями, что вот, подуй на нее, такую хрупкую, и развалится дева, как разбитый хрусталь. В Асгарде Бальдр видел валькирий, не раз захаживал в Вальгаллу, чертог, где воинственные жены подают угощения павшим в бою воинам. Женщины эти крупны, имеют округлости везде где надо: груди, ягодицы, бедра. С сильными крепкими руками и ногами, суровыми лицами и воинственным нравом. В постели они страстны и яростны, как на поле битвы. На пике блаженства они практически рычат, нежели стонут, яростно выкрикивают сладостные звуки под сильными мужскими руками, и глаза их горят подобно живому огню, точно такому, какой появляется в их очах на поле битвы. Ночь любви для них подобно битве. Им важна победа, вкус поражения соперника, использованная возможность показать, что они не хуже мужей. Богини Асгарда также не похожи на Эву. Ни характером, ни внешностью. Они не были такими мускулистыми и взбитыми как валькирии, но и ключицы у них не выпирали подобно острым углам, а шею можно было бы обхватить ладонями. Жили они с мудростью в уме и любовью во взгляде, всегда приветливы и эмоций они не скрывали. Эва была так непохожа на женщин его мира: маленькая, которую надо защищать и оберегать, она имела всклоченный, отчужденный характер, опасение во взгляде и оскаленные зубы. Она манила его своей беззащитностью, как считал Бальдр, как он видел… Своей искренностью и возможностью видеть его без света… без благословения его дорогой матушки, Фригг. Порой он проклинал этот дар: договоренность матери со всем миром, что он не сможет навредить ему. Тем самым светом, что он источал сам по себе, засиял в десятки раз сильнее и опротивели ему уже взгляды, полные обожания от всех: людей, богов. На животных и чудовищ божественных он не сердился, как на двуногих. Как ему хотелось быть с ней ближе! Ближе, чем все остальные! Чтобы смотрела она на него без опасений и любовью, к нему, не к свету. Чтобы в свои маленькие ладошки заключила его лицо и дышала с ним воздухом, сплетая дыхание. Чувствовать ее запах, кажется, меда. Но Юи. Добрая японка, покорившая искренностью карих глаз и обезоруживающей улыбкой. Ласковым прикосновение и безграничным желанием помогать и заботится. Она вызывала тот же пожар, то же желание сблизиться, как и Эва. Она также видела в нем просто бога, просто Бальдра. И было ли именно это причиной волнительных сердцу скандинава эмоций?***
Уже выйдя в поля, ближе к рассветному солнцу, освещающему своими лучами высокую рябую траву и одинокие стебли ромашек, я поднимаю взгляд к небу, к оранжево-розовым облакам, позволяя ветру взметнуть волосы вверх, обласкать прохладой потную шею и лицо. Толстовка казалась душной камерой, но я упрямо не собиралась ее снимать, хотя на мне была надета майка. Отойдя в сторону, ближе к траве, чувствуя кожей грубые листья, осматриваюсь и запоминаю природу вокруг. В который раз я могу сказать, что Зевс сотворил настоящее произведение искусства? Поворачиваю голову к кромке густого и темного леса, буквально возвышающегося над поляной непробиваемой гигантской стеной. За кронами деревьев не видно даже облаков. — Эва? — зовет Гадес. Я не отвечаю, упрямо смотря в лес. Мне кажется, или там кто-то есть? — Эва-сан! — уже прикрикнула Юи, спустившись вниз. Тени образовали фигуру, там, в лесу. Но я ее вижу через листву, она виднеется в щели, сквозь кусты она просачивается надоедливым виденьем. Она похожа на ту, что была в библиотеке, но животного ужаса нет, расстояние не то. Она маячит перед глазами, а я смотрю и не могу оторвать взгляда. Тело прошибает дрожь страха, вперемешку с неведанным мне интересом, кажется, мне не принадлежащему. Я делаю шаг вперед. Еще один и еще. Метр пройден. Три. Пять. Сзади кто-то кричит, голоса мешаются: женский тонкий и несколько мужских, но они доносятся до меня как сквозь толщу воды, и я считаю, что они мне не важны. Фигура пугает и манит к себе, а я иду, смотря широко раскрытыми глазами в лес, на фигуру, предположительно на то место, где должна находится голова. И мелькают фиолетовые искры, от которых я забываю как дышать, а ноги наливаются свинцом. Если я сделаю еще пару шагов, то упаду. Не выдержу. Еще чуть-чуть… — Милая Эва? — глаза ослепляет белый цвет толстовки, и я жмурюсь от неожиданности. Поднимаю ошалелый взгляд чуть вверх, следя за блондинистыми длинными прядями и утыкаюсь в обеспокоенное лицо Бальдра. — Там, — хрипло выдыхаю, пытаясь отклонить незаметно голову, но оставляю попытки, держа силуэт в мыслях, но он постепенно ускользает, вытесняемый голубыми глазами напротив, — был… Нагнувшись, он пытается поймать мой взгляд, пока я тупо смотрю на его губы, не имея желания образовывать контакт. Наваждение спало, я это понимаю, я помню те ощущения и не могу от них отвязаться. Словно они въелись под кожу, или их выбили татуировками на теле. — Там никого не было, — поворачивает в обратную сторону лицо, начиная рассматривать лес, как я ранее. — Нимфочка? — надоевший голос резко обрывает все, что я ощущала ранее. Ночь. Лес. Колдовские зеленые глаза, шепот и поцелуй. Резко отступаю от Бальдра, поворачиваюсь и быстрым шагом иду в обратную сторону от растерянных богов. Не желаю их видеть, слышать, ощущать запах. Но та фигура в лесу…***
Уже в ванной, приняв душ и переодевшись в родимую майку и шорты со свинками, я тщательно чищу зубы, словно Аполлон поцеловал меня не в щеку, а в губы, причем в засос. Рот, щеки и мочки ушей были в пене, даже свисающие тонюсенькие прядки волос и то хранили на себе мелкие капли вспененной зубной пасты. Щеткой ритмично прочищаю язык, кидаю в раковину и собираю во рту пену, сплевываю на щетку. Все равно все смывать, а потом и чистить керамику. Поток воды все смывает, и зачерпываю ладонями жидкость, ополаскиваю лицо. Вода попадает в приоткрытые глаза, принося дискомфорт. По привычке тру, жду когда все пройдет и опять смотрю в зерка… — Какого хрена?! — вскрикиваю, в зеркале замечая движущуюся тень. Тело прошибает дрожь, живот схватили спазмы, а в горле стало как-то туго. Словно там все вздулось. Хватаю ртом воздух, но кислород не проходит сквозь сжатую гортань, и резко захлопываю рот. Продолжаю смотреть широко раскрытыми глазами в зеркало, где видно приоткрытую дверь и добрые полкомнаты, жду еще какой-либо тени с трясущимися поджилками, но в ответ доносится тишина, а лунный свет продолжает спокойно освещать комнату. Резко выдыхаю и вдыхаю воздух, наконец, приобретя способность дышать. Пять минут. Десять. Медленно, еле передвигая ногами, отхожу от раковины, в руках сжимая зубную щетку. Неужели я надеюсь, если что, принести ею вред? От мысли хочу нервно засмеяться, но смех застревает в горле, и громко сглотнув вязкую слюну, буквально вылетаю с ванны, поворачиваясь по оси, рассматривая комнату. Ни единого намека на нахождение кого-то чужого. Цепляюсь за каждую деталь, было их немного, но ничего, никого, никак и нигде… Кроме… Маленького детского сандалика на кровати. Прямо посередине. Аккуратно положен на белом платочке с белой оборочкой. Такого обычного. С кожзаменителем цвета мака и приделанной на носочке бабочкой из того же заменителя. Плетеночки на двух или трехлетнего ребенка. Девочку. Медленно, очень медленно подхожу к кровати, тянусь рукой к сандалику, пальцами оглаживаю края маленькой бабочки, тянусь к железной застежки. Она теплая. Теплый, мать его, металл. Вещь принес либо бог, либо человек. Какого черта? И где Моргана?