Девушку закрывает собой абсолютная тьма. Тягучая, плотная и всепоглощающая. В Тени поют свою песнь мертвые души, кричат и стонут, царапают бестелесными руками пространство, словно пытаются освободится из клетки.
— Мой младший брат… — звенит в напряжении голос, распространяясь на весь зал.
Зевс чувствует напряжение, чувствует холодок страха, зарождающийся в глубине его сущности, потому что знает, что старший брат сильнее, но часто забывает об этом. Он как липкая патока скользит по позвоночнику, сворачиваясь в тугой ком в желудке, и отдает пульсацией по всему телу.
Гадес в гневе, ярость буквально кипит в его венах, которые он чувствует, находясь в этом теле. Оно еле сдерживает силу, что он освободил, его кости трещат, сосуды напряжены и вздуты, органы работают на пределе. Тело работает на износ, но Гадесу плевать. Он еще немного раскрывает свою истинную силу, освобождает щупальца, которые бережно обволакивают тело девушки, укрывают ее в плотное одеяло, сотканное тьмой, в котором ей будет безопасно. Мимолетом Гадес отмечает, что стены и потолок идут трещинами от его силы. Они с хлопающим и трескающим звуком рушатся, но ему плевать.
— Ты так обижен на то, что Судьба попутала все твои планы, что ты решил выместить свои эмоции на девочке? — интересуется бог Мертвых.
Зевс, его младший брат, всегда был самовлюблен и заносчив. Но в данный момент, он слишком возгордился своим творением и господством, что установил здесь. Что вытекает в подобие тирании с его стороны. Младший брат всегда восхвалялся своим светом, своей силой, гордился, что ему достался Олимп и возможность решать судьбу человека. Он считал себя яркой звездой, которая никогда не угаснет, но забыл, что первоначально существовала только тьма и мрак. И тьма, та всепоглощающая, поддерживала тот свет, что образовался в абсолютной пустоте, позволяя источать сияние.
И Зевс позабыл, что именно люди создали титанов, богов и других могущественных существ, что именно они наделили их силой и магией, господством. А титаны породили их, богов Олимпа и Тартар. Но породили опять же с помощью людей и обрели могущество с их подачи.
— Я с самого начала знал, что твой план заключался не в том, чтобы боги научились понимать людей. Ты хочешь, чтобы они напомнили о себе, чтобы люди в нас поверили вновь и наделили тем могуществом, которое мы имели много столетий назад. Но с этой девочкой твой план может не сработать. И Судьба ей в этом помогает, а Судьбе ты не можешь что-либо приказать или сделать, — покачал головой Аид.
Девочка в его тьме потихоньку восстанавливается, и следы на ней, оставленные магией Зевса, исчезают.
Но с каждой гематомой или ожогом, которые он находит, гнев вспыхивает подобно костру.
Зевс направил на нее одни из сильнейших своих молний, а зная его магию, что порой заклинания выходили из-под контроля Керануоса, эти молнии нанесли не малый ущерб хрупкому телу смертной. Они даже ее не касались, вились рядом, источали ток, но и этого хватило для ожогов и синяков.
Он волновался за девочку, потому что проникся к ней подобием симпатии, которое не испытывал много-много лет. Она ему нравилась своими честно озвученными мыслями, но приводила в замешательство скрытностью и страхами, о которых он постепенно узнавал в ходе обучения. Смотря на нее, он качал головой, потому что видел это клеймо на ее душе — самоубийца. Ей не видать перерождения, но, продолжая пересекаться, он с удивлением обнаружил идеальный баланс души. В ней было тьмы столько же, сколько света, что делало из нее идеальное поле для игр светлых и темных богов. Он мог бы навязать ей свою сущность, чтобы она поверила в него, и девчушка стала бы идеальной куклой в его руках, и тогда он сам бы обрел немалое могущество. Чья-то безоговорочная простая вера могла поднять любую сошку выше. Вот что могла сделать вера. А вера сбалансированной души идеально подходила под данную «дрессировку».
Аполлон, будучи любвеобильным как Зевс, что, собственно, было присуще всем богам их Пантеона, выбрал себе в предмет воздыхания нелюдимую Эву, и, сам того не ведая, ввязался в опасную игру за дрессировку этой сбалансированной души. Он ее хотел, как ребенок хочет игрушку, и Гадес решил, что не даст этим глупым мальчишкам загубить Эву.
Но в каждом поступке есть свой мотив, и Гадес должен был признать, что его отношение к Эве — не просто от доброты душевной образовалось. Гадес хотел избавиться от одиночества, что его преследовало множество столетий. Он хотел забрать эту душу в Тартары, поместить в замке, где ей не будет ничего угрожать, где она окрасит своим присутствием тьму. Только нужна была взаимность, потому что не хотел повторения истории, как было с Персефоной. Та сбежала в мир живых, полюбив смертного, а Аид и не мешал. Влюбленность давно прошла, осталась только апатия.
Завихрения тьмы, как послушные собаки, ластятся к мантии Гадеса, что похожа на большую черную дыру. Бог сам на себя не похож, и взгляни на него смертный — остался бы без зрения, погрузившись в мрак его сущности. Черный дым застилает все больше пространства, черные тонкие щупальца извиваются в тумане, словно живут отдельной жизнью. Ярко красный и золотой глаз пылают как два факела в этой тьме.
— Мой старший брат… — хрипит Зевс, оседая на свой трон. Он не может воспротивиться абсолютному Хаосу, что подвластен его брату, и ему остается только принять поражение, усмирив свою гордость, — Я забылся.
Посох падает на пол, и по залу распространяется гулкое эхо, отбиваясь от высоких потолков.
Страх сковал тело светлого Бога, что так гордиться своими молниями и своим сиянием Зевс уже не мог. В золотых глазах только напряжение и страх, страх перед первородной тьмой.
— Хватит давить на смертную. Она тебе не игрушка для битья.
— Мой брат…
Существо разворачивается, полы темного, сходящимся черным туманом плаща, взлетают в пространстве, оставляя шлейф тьмы. Гадес идет на выход, уверенный в своих силах, он не обращает внимания на скривившегося сзади брата, на его мерзкую горькую ухмылку и мстительный блеск глаз. Блеск, который не предвещает ничего хорошего.
Аидонеус возвращает в мир обратно Эву, аккуратно устраивая тонкое тело в руках, не ощущая ее веса. Сколько в ней килограммов? Тридцать? Тридцать два? Смуглая щека девушки припадает к полноценному телу, уже не источающему мрак. От перевоплощения сгорел пиджак, но рубашка осталась цела, хоть и имела много прожженных дыр. Кожа к коже, он чувствует холод своим телом, холод, что проник в девушку. Тьма всегда была леденяще ужасной, как огонь в его королевстве, но Гадес не думал, что он так пропитает миниатюрное тело. Настолько хрупкое и тонкое, с просвечивающимися венами и выпирающими тазовыми косточками, что Гадес испугался, а не продержал ли он Эву слишком долго в своем мире?
Легкий теплый вздох опалил голую кожу Гадеса, и бог вздрогнул, прижимая Эву ближе. Такую легкую и невесомую, но приятно миниатюрную, что держать ее в своих руках было довольно приятно. Если бы не холод, вцепившийся в тело Мери. Идя по коридорам, Гадес направлялся не к женскому общежитию, зная, что в своей комнате она не сможет пережить эти мгновения одиночества. Смертная, побывавшая в потустороннем мире бога. Последствия дадут о себе знать, а если брать во внимание необычайную слабость этого тела…
Он кладет Эву на свою кровать, не давая Зевсу создать амулет, который бы вновь запечатал силы. Рыкнув от раздражения, бог укрылся магическим покровом, скрывая их дуэт от любых глаз. Гадес постепенно и медленно стал стирать следы своей и магии брата с тела Эвы. Своей магией он проникает в мысли девушки, в которых мелькают картины прошлого, и хмурится.
— Почему они ее не спасли? — тихо всхлипывает девочка, большими серыми глазами смотря на взрослого мужчину. В глазах слезы, печаль, боль и страх. Страх за будущее, — Ведь она говорила, что если им поклонятся и просить, то они услышат и помогут!
— Твоя мама верила, — роняет мужчина, привлекая к себе девчушку. Сильные руки заключают в объятия Эву, пока та всхлипывает, кулачками стирая слезы с щек и подбородка. Узкие побледневшие губы дрожат, но девочка упрямо их сжимает.
— Тогда зачем в них верить и любить, если им плевать на нас?
— Идиотка! — смеется громко толпа, указывая пальцем на сжавшуюся в углу девочку. Та стоит, прижимая к себе голубой портфельчик с нарисованным Пикачу, и затравленно озирается по сторонам, надеясь найти помощь.
— Отстаньте от меня… — лопочет ее тонкий голос, срываясь на всхлип.
В мыслях стоит уверенный голос дяди, который твердит, что лучшая защита это нападение, но тяжелые взгляды и резкие выкрики давят на сознание девочки, и та не может ничего сказать от неожиданности. Страх оседает неприятной терпкостью на языке, перекатываясь, и, сглатывая, девочка цепенеет.
— Пошли вон, шпана! — рычит только подошедшая учительница, прогоняя стайку хулиганов. Те с криками бегут вон, опасаясь строгой учительницы.
В теплых и надежных объятиях учительницы, Эва дает волю слезам.
— Мамочка… — нежно шепчет Эва, сжимая в руках ладонь матери. Прикладывает тыльной стороной ладонь к своему лбу и шепчет молитву Всевышнему.
Хаотичная карусель воспоминаний захватывает Аидонеуса, погружая того в чужую жизнь. Эмоции, чувства, боль и радость прошивают бога, словно эта жизнь не Эвы, а его. Печальная история со смертью матери, светлой и доброй; издевательства в школе и одиночество, которое было неотъемлемой частью жизни девчушки. Судьба не такая сложная, как казалась бы, но и хорошего не много.
— Странно, — бормочет Гадес, отстраняясь руками от вихрастой копны смоляных локонов. Воспоминания начинаются далеко не с младенчества, которые бог может с легкостью видеть, а с малолетнего возраста, словно воспоминания вырезали, искоренили на корню. Будто их не было. Такого быть не могло по природе, сколько помнил себя Аидонеус. Единственное, скрывать свои воспоминания могли боги и подобные им. Даже при провалах в памяти, Гадес с легкостью мог достать скрытые фрагменты, с его силами можно было сделать многое.
Эва мало походила на бога, а точнее, она была самым что ни на есть настоящим человеком. Перебирая тонкими, длинными пальцами черные завитушки, Гадес продолжал лечить тело на его кровати, и прежнее тепло вновь охватывало тонкий стан, разогревая кровь в жилах. Сердце работало на всю свою мощь, разгоняя уже потеплевшую кровь, наливая отдельные участки тела краснотой.
Он смотрел на черные брови, аккуратный нос, полоску губ и редкие черные ресницы. Они не блистали густотой, но под ними скрывались серые глаза, которые могли жалить своей остротой подобно кинжалам. Спокойное, ровное дыхание, легко подрагивающие ресницы и чуть приоткрытый рот говорили о спокойном сне девушки. Она немного подрагивала от уходящих следов его тьмы, что медленно покидали тело Эвы, уступая место теплу.
Гадес был опечален произведенным эффектом. Никогда ему не доводилось спасать и излечивать раны смертных людей, а от осознания того, что он мог сам навредить Эве, а не кому-либо еще, печаль еще больше захватывало сердце.
Излечивая тело Эвы, Гадес сам восстанавливал свою смертную оболочку: излечивал сосуды, вправлял кости, которые не выдержали натиска той энергии, что он смог высвободить. Синяки, покрывающие большую часть тела, исчезали с невиданной скоростью, словно их выскребали ножом с полотна.
— Мне жаль, — тихо роняет бог Мертвых, не смея больше притрагиваться к спящей девушке, — Я всегда знал, что приношу несчастья. И этот раз не исключение.
Он пытался спасти ее, хотел всем сердцем, даже своей силой попытался вылечить, хотя она предназначалась для разрушений и смерти. Но бог упорно прогонял свою же тьму из ее тела, вспоминая произошедшие события.
Брат завязал свою игру, надеясь обрести то могущество, которым владел многие столетия назад. Люди вошли в новую эру, эру технологий и виртуальный мир поглотил их сознания, вытесняя веру. Они перестали поклоняться, приносить жертвы, верить и бояться. За помощью они прибегают к интернету, в котором можно было найти практически все. А когда-то люди просили помощи у них, богов, приносили жертвы, устраивали войны, в которых лилась кровь рекой, а души попадали в подземное царство, становясь его пленниками.
А сейчас войны были посвящены не им, мольба не в их чести, а жертвоприношения можно было по пальцам пересчитать. Существовали безумные верующие, но их вера была блеклой, когда-то яркой, еще дарила силы, но безумие поглощало их сознание и вера тускнела, словно выцветшая картина. Которая не радовала глаз и хотелось выбросить за ненадобностью.
Былого времени не хватало, про Зевса все забыли, только имя мелькало, и то, без тяжелого смысла, без эмоций, которые так нужны были для существования всем богам. Зевс был самовлюбленный, заносчивый, эгоистичный. Он по праву считал себя царем всех богов, хотя существовали боги, которые могли стоять на одном пьедестале с Зевсом: Один, Иисус, Кришма, Аматерасу, Амон-Ра, Осирис. Но Зевс, ослепленный своей силой, не видел других, кроме себя. И факт того, что он угасает, словно костер, тонущий в песках времени, где господствуют Новые боги, привел его в неистовую ярость. Его забывали, и он угасал.
И теперь, создав это место с помощью молодых богов, он решил опять вернуть былое величие. Осталось только промыть мозги этих глупых ребятишек.
Гадес вздыхает, снимая магическое полотно. Руками поправляет одеяло, подталкивает подушку и продолжает смотреть на этого ребенка с неприятной судьбой. Магия исчезает, и в комнате будто светлеет. Талисман, сдерживающий его силы, формируется вновь.
— Дядя! — вбегает в комнату Аполлон, сверкая зеленью колдовских глаз.
Гадес вздыхает, уже представляя, что будет дальше.
А Аполлон смотрит на Эву, Нимфочку, лежащую на кровати его дяди, укрытая его одеялом. Она спокойно посапывает в его комнате, свернувшись калачиком на белых простынях.
Что-то темное назревает в сердце бога Солнца, он смотрит на освещенное луной лицо, такое спокойное и умиротворенное.
— Дядя? Что Нимфочка здесь делает? — он нервно перебирает пальцами манжеты, складывает руки на груди от нетерпения. Оно сквозит в его голосе, взгляде, ведь он устремлен на спящую в дядиной кровати девушку.
— Я нашел ее без сознания в саду, — отвечает Гадес, осторожно следя за своим племянником.
Пылкий, эмоциональный, наивный и влюбчивый, но оттого не менее ревнивый, Аполлон мог принести много мелких и не только проблем. Мог совершить глупость, но Гадес слишком хорошо знал племянника, хоть и не видел того около шести сотен лет, перед попаданием в творение Зевса. Влюбленность племянника была как мелкой птичкой. Своевольной, кроткой и не могла жить долго. Он не понимал этой черты всех жителей поднебесья. Сколько полубогов рождалось на человеческой земле?
— И как она там оказалась?
Подозрения, словно черви, копошились в светлой макушке, а тьма все больше разливалась по сознанию.
Почему именно его дядя, а не он? Почему он принес ее к себе, даже если про обморок Гадес сказал правду, а не в женское общежитие. Аполлон не дурак, он видит ошметки магии, которые не покинули тело Эвы, и получается, что его дядя снял оковы? А если магия не его, тогда другой бог смог разрушить амулет?
Вопросы-вопросы-вопросы и ни одного ответа.
— Думаю, я не смогу ответить на твой вопрос. Потому что я сам был удивлен тем, что она лежала на тропинке.
Гадес лжет, ему не впервой, и совесть совершенно не гложет. Тайну нахождения Эвы в своей комнате сохранить не сложно, что, собственно, он и хочет сделать. Аполлон меньше знать будет, меньше будет приносить проблем. Влюбленный бог может создать много проблем.
Аполлон не решается задавать дальше вопросов, потому что со своей прорицательностью не мог обхитрить дядю и отступает, скользя взглядом по девушке. Он очень хочет взять ее на руки, и пусть Эва лежит лучше в его комнате.
Тьма все больше сгущается в его естестве, и она проявляется в самых неожиданных образах. Как он медленно кладет худое тело на свою кровать, как переодевает в легкую сорочку, как сжимает в крепких объятиях, как позволяет себе ее держать в своих руках и исступленно покрывать ее лицо мелкими поцелуями. Чтобы он мог беспрерывно смотреть в ее серые большие глаза, и сам он видел в них тепло и ласку, а не острую неприязнь.
Агана Белеа медленно подходит к кровати, туда, где над девушкой склонился его мрачный дядя. Он словно дракон, оберегающий золото. Смотрит внимательно, сам не отрывает взгляда от спящей Эвы, осторожно, почти невесомо, касается пальцами нежной кожи, очерчивая невидимые линии. Высокая фигура отбрасывает тень на девушку, и в этом белом, лунном свете кажется, будто она укрывает Эву надежным одеялом.
- Дядя… — хрипит Апполон, и кажется тысяча острых, мелких когтей царапает ему глотку. Он хочет быть на месте своего дяди, спихнуть его тело с кровати и занять место подле спящей Эвы.
Но страх перед одним из опаснейших богов сковывает любые движения. Но не мысли.
— Может, я отведу ее в мед.пункт? — продолжает бог Солнца, сжимая и разжимая кулаки.
— Это не твоя проблема, Аполлон, — отрезает любые попытки приблизиться к Эве, Гадес, переводя напряженный взгляд на своего племянника. Светлый, но отбрасывающий тень бог, он сам не понимал, что в его душе есть чернь, которая присуща всем богам. Наивно веря в свою невинность, Аполлон был ослеплен миром и, как ни странно, собой, не замечая собственные недочеты. Но, в отличие от отца, он не был высокомерен и горделив, настолько самовлюблен, чтобы не замечать подле себя слабого и не протянуть ему руку помощи, — Ты можешь оповестить Учителя Тота о болезненном состоянии Эвы, не думаю, что она проснется ближайшие два дня.
— Но дядя…!
— Иди.
Агана Белеа ничего не остается, кроме как последовать указаниям родственника. Знает, что спорить с ним бесполезно.
***
В теле абсолютная легкость и расслабление, я чувствовала организмом, как прерывается сон, как дрема спадает. Я лежала на ароматных простынях, в комнате по странному витали абсолютно не мои запахи, к которым я привыкла*. Такой непривычный, но знакомый, он окутывал приятным коконом, даря странное спокойствие и уют.
Реакция не заставила себя ждать, как только до мозга дошло, что я нахожусь явно не в своей комнате, подорвалась, на автомате натягивая одеяло до подбородка. Лежала я в своей обычной футболке, в которой я попала в Академию, в своих шортах, укрытая теплым одеялом. Незнакомая комната, точно не моя. Без светлых с розовыми тонами обоями, кровать стоит совершенно в другом месте, небольшой комод, пару тумбочек в углах и письменный стол, абсолютно пустой.
Паника нарастала, проявляя себя в учащенном дыхании. Широко раскрытыми глазами я смотрела на чужую комнату, не помня как сюда попала, что было до этого. Воспоминания были размыты, последнее, что я помнила хорошо - я зашла в свою комнату и оказалась в зале перед Зевсом. Он что-то мне говорил, но монолог обрывался, я не помнила из своих воспоминаний, что он мне говорил.
Оглядываюсь, под сложенными на груди руками я чувствую быстрое биение сердца, в ушах звенит, от прежнего спокойствия ничего не осталось.
— Эва?
Я смотрю на смущенного Гадеса, в руках которого вижу разнос с едой. В голове тысяча и одна мысль, но я только открываю и закрываю рот, расслабляясь. Ему я более-менее доверяла, но рой мыслей не давал сосредоточиться на чем-то одном.
— Ты в моей комнате, — не видя дальнейшей реакции, потому что до моего мозга медленно доходило, продолжил, — Ты пролежала здесь два дня без сознания, — кажется, бог увидел на моем лице испуг, так как поспешил поставить поднос на тумбочку и поднять руки в успокаивающем жесте, продолжил, — Я тебя нашел без сознания, в коридоре, и перенес к себе.
— Почему не в мед.корпус?
На бледном лице смятение. Он просто игнорирует вопрос, а мне неудобно развивать тему, да и более серьезные вопросы интересуют больше, чем ночевка в мужском общежитии, в комнате взрослого парня… Мужчины… Тысячелетнего мужчины. Фактически, дедушки.
— Тебя переодевала Юи, так что не беспокойся. Я знаю достаточно хорошо медицину, чтобы оказать помощь при любом заболевании. Иногда в Тартарах очень скучно, и ты пытаешься разбавить скуку, получая дополнительные знания.
Я молчу, подавленная смятением. В жизни я ночевала только в своем доме, в детстве в лагерях экспедиций, куда брал меня дядя. Но я этого практически не помню, смутно и вскользь. А вот так, хоть и при необычных обстоятельствах, проснуться в комнате симпатичного мужчины. Боже, да дядя бы знал, вовек мне не избавиться бы от его подколов!
— Это был обычный обморок от истощения, так что не беспокойся, — на разносе стоит стакан сока, блюдце с бутербродами и порция рагу, от которого исходил ароматный белый пар. В углу лежали столовые приборы.
Я уже хотела откинуть одеяло и пройти к пустому столу, полагая, что в кровати есть будет, как минимум, некрасиво, как Гадес удержал меня на месте, устраивая разнос прямо на моих вытянутых ногах. И только позже я заметила, что у разноса были ножки, которые создавали равновесие для горизонтальной поверхности. Я ела со спешкой, в животе урчало, и любой стыд был откинут. Никогда я особо не заботилась о мнении окружающих, но Аидонеус…
Приостановившись, я посмотрела на место, где должен был находится бог, но того не было. Я стала оглядываться и только через пару минут услышала звук открывающейся двери. Гадес в руках нес еще один разнос с едой.
Увидев мой взгляд, Аидонеус пояснил:
— Ты с таким аппетитом ела, что я подумал, может того, что я принес, будет мало. Если что, вот.
— Да не надо было, — пробормотала, стыдясь своего обжорства. Наверняка, бог думает, что я проглот, а еще невоспитанная, что с таким озверением накинулась на еду.
А ведь раньше меня это не волновало…
— Знаешь, я сейчас человек и понимаю ваши потребности и желания. Когда ты живешь в мире, будучи богом, без голода, естественных потребностей, мы не понимаем людей, которые буквально боготворят еду и готовы за это убить.
— Чревоугодие… — тихо пробормотала, вспоминая один из смертных грехов. Обжорство, как и другой из восьми грехов, порождает другое, потому что они все связанны между собой. И человек, поддавшейся искушению, попадает в ад: Тартары, Загробный мир Осириса, Девять кругов Ада…
— Оно проявляется во всем: пьянстве, гурманство, жадность…
Мне стало обидно за себя, дядю и, что было странно, за других людей. Не всех, но есть люди, которые готовы отдать последнюю крошку хлеба ближнему. Мой дядя мог суткам не есть, отдавая себя всего работе, моя мама тратила деньги на покупку еды уличным животным, которых мы подкармливали. Существуют организации, которые помогают бездомным людям, волонтеры и так далее.
— Вы ведь, боги, тоже неидеальны. У вас есть те же слабости, что и у людей, порой, они сильнее, чем у смертных. Почему ты молчишь о своих братьях? Ведь… Зевс тоже жаден. Жаден до власти и внимания к себе. А жадность, это одна из форм Чревоугодия.
Мне казалось, что бог Мертвых все же не такой, как другие боги. Что он не настолько ослеплен своим бессмертием, силой и мощью, чтобы уметь замечать свои минусы и не закрывать на них глазах. Сейчас мне было немного обидно на замечание бога, потому что какие-то надежды, иллюзии разрушились там, глубоко в душе.
Гадес замолкает, понимает, что неправ и просто смотрит в сторону. Кусок больше не лез в горло, и я положила приборы в угол разноса.
Молча откидываю одеяло, забираю сложенную форму и, поблагодарив Аида за гостеприимство, ухожу.
Мне кажется, или я все же сделала что-то не так?
***
Гадес расправляет кровать полностью, чтобы сменить постельное. От него еще исходит аромат девушки, и, прикрывая глаза, Аидонеус вдыхает отголоски запаха. Такого мягкого и приятного аромата, который можно помнить пару десятков лет.
Она ушла, оставив после себя обиду, такую явную, что Аид хотел броситься ей вслед, но передумал. Ему самому много о чем надо подумать.
