А в руках она держала серые облака

      Кажется, больничное крыло стало моей второй комнатой. Идеально чистая, словно ее прибирали по три раза на дню, со светло персиковыми стенами, огромными окнами, откуда открывался вид на прекрасный сад Зевса; деревянные кровати, от которых, кажется, даже исходил запах смолы, заправленные такими же идеально белыми простынями, которые отутюжили раз двадцать, наверное.       Мое самочувствие желало оставлять лучшего, тело не слушалось, я еле могла ходить и шевелить остальными конечностями после той злополучной ночи, которую я помню очень смутно. За исключением жгуче ядовито зеленых глаз и ночного неба, мои воспоминания заканчивались, являя собой белое марево, с легкой горчинкой боли и печали. Ко мне мало кто заходил, а я и не расстраивалась, потому что мое терпение давно было исчерпано, как и нервы. Моей душе нужен покой, пожизненный, чтобы никто не лез, не докучал своим существованием.       Аполлон. Мальчишка словно свихнулся, его энтузиазму не было покоя. Он рвался ко мне, словно обезумевший, не обращая внимания на запреты медсестер, душ-пустышек, угроз собственного дяди. Анубис, мой милый бог, ночевал со мной, буквально чуть ли не в ногах засыпал, охраняя мой покой. Со всеми переживаниями пришла антипатия, которая усиливалась с каждым днем. Я не помню, что произошло в ту ночь, но события той давности оставили на мне свой отпечаток, который я ощущаю все больше и больше.       — Прости меня, Эва, — Гадес понуро опускает голову, испуская тяжелый вздох. Он один из немногих, кто хочет навещать меня, и кого я пускаю к себе. Мужчина чувствует вину за содеянное, и это отражается в его кроваво красном глазе, который он не прикрывает челкой. — Я должен был предугадать, что Аполлон будет очарован тобой. Нужно было лучше за ним следить…       — Он не твой сын, чтобы ты присматривал за ним. Не думаю, что он очарован мной в том ключе, как ты думаешь. Он скорее воспринимает меня как диковинную зверушку, которая не может попасться ему в руки. Но, надеюсь, что он больше не подойдет ко мне никогда. Я не смогу ему что-то сделать, но он мне надоел. Осталась пара месяцев, до окончания учебы, и я хочу спокойно доучиться здесь, — слезы обжигают глаза, в этот момент какая-то струна рвется внутри меня, звеня своей беспокойной трелью в ушах. Словно лавина, меня накрывает горечь понимания, что я могу здесь остаться навсегда, если мы с Юи не справимся с заданием, которое нарек нам Зевс. — Я не хочу даже подходить к ним, а чтобы завершить миссию, нужно больше времени. Я устала… — по щекам текут горячие соленые капли, собираясь на подбородке.       — Если бы я имел власть над этим местом, то уничтожил бы этот сад. Если было бы все так просто.       Он скрывает что-то от меня, упорно отмалчивается, а я не могу никак вытянуть из него и слова. Мне хватает общения с Аидонеусом, чтобы сильно не скучать, хватает присутствия Анубиса, который, словно сторожевой пес, охраняет меня, пока никого нет рядом. Они заполняют пустоту внутри меня, что образовалась после той злополучной ночи, и эта пустота воет, когда под дверью сидит Аполлон, в надежде, что я впущу его к себе. Мне было противно видеть его, его лицо, взгляд, голос.       Дни меняли друг друга, а в моей комнате не менялось ничего, за исключением простыней. То белые, то нежно розовые. Стоило мне отлучиться с палаты дольше, чем на пять минут, как постель сменялась, и в комнате витал свежий аромат цветов вперемешку с древесиной. Я ощущала себя, словно лежала в инфекционном отделении, но каждодневная тишина и покой дарили незабываемое чувство эйфории. Так прошла первая неделя, потом вторая. Ребята устроили сценку, за исполнение которой они получили плюшку в виде отмененных тестов. Кажется, они играли «Спящую красавицу», причем Аврору играл Бальдер, за наличие длинных светлых волос. После выступления, Бальдер прибежал ко мне, в платье, даже не переодевшись и светясь от счастья.       — Я впервые участвовал в сценке! — восторг плещется в ясных голубых глазах скандинавского бога, кажется, словно каждая частичка его тела светится ярким солнечным светом. И я уже жалею, что решила впустить бога к себе. Он тарахтел без умолку, вспоминая, как все они играли сценку, раздосадованно замечая, что в данном мероприятии не смогла поучаствовать я. При этих словах я вздохнула с облегчением, понимая, что энтузиазм Аполлона не утих, и, скорее всего, он не дал бы мне спокойно отсидеться в стороне. Я бы не стала принимать участие в этом балагане. А то, что все было плохо, я поняла с рассказа Бальдра. Локи и Такеру забыли слова, несмотря на то, что у них было мало реплик, а сам Бальдер не смог устоять на своих двоих, уронив реквизит и сдернув шторы, за которыми прятался Анубис. Бог Шакал напугал остальных, и боги с Юи до сих пор не понимают, кто это был, так как не смогли нормально разглядеть его внешность. Эти новости вызвали во мне волнительный трепет, при упоминании бога Египта. Анубис даже не дал богам возможности себя рассмотреть, так и убежав со сцены, обмотанный шторой, — Очень жаль, что ты не смогла принять участие, правда, — вновь повторяет Бальдер, присаживаясь на рядом расположенный стул. Голова гудит от обилия информации, и я устало прикрываю веки. Хотелось покоя.       — Не думаю, что я создана для сцены. Единственное, что я смогла сыграть бы, - это тучу. Или дерево, — пытаясь отбиться от внимание бога, я начала закутываться в одеяло, тонко намекая, что в данный момент, я бы хотела остаться одна.       Но Бальдр был слишком наивным и добродушным, чтобы понять мои намеки, и вместо того, чтобы уйти, он пересел на кровать, уместившись у моих ног. Инстинктивно, я подогнула ноги, чтобы продолжать держать дистанцию, потому что каким бы, на первый взгляд, Бальдр не был, это был большой обман. Я замечала, как ревностно он оберегал Юи, которая не попала под влияние его проклятия, как он, порой, приписывал меня к своей собственности, что очень нервировало. Это было редко, но метко. И порой я удивлялась, почему Юи относится к этому столь… покровительственно? Меня пугает сама мысль, что кто-то позволяет себе присваивать человека. Любое живое существо, даже будь оно животным. А тут человек. Все же, Юи слишком глупа, либо слепа, раз позволяет себе подобные выходки.       — Ты могла бы сыграть облако. Белое пушистое облако, — задумчиво бормочет Бальдр, смотря на сложенные в замок руки. Словно очнувшись ото сна, он медленно поворачивает свою голову ко мне, и его остекленевший взгляд упирается в мое лицо. Его зо… золотые глаза прожигают меня насквозь, словно выпущенные лучником стрелы, и мне хочется спрятаться. Так смотрят на игрушки. Так смотрят на вещи. На собственность. Непроизвольно вздрагиваю, когда его тонкая, изящная рука накрывает мое плечо. Мне не удается застать момент, когда он перемещается ближе ко мне, сидит на расстоянии раскрытой ладони. — Я бы хотел держать в ру…       — БАЛЬДР! — в палату влетает огненный вихрь в лице Локи. Серый колючий взгляд упирается в брата, а после, он переводит его на меня, и я вижу в этой серости всю ненависть бога Лжи и Обмана. Словно в мыслях он душит меня, параллельно потроша и подвешивая на крюк под потолком, — Что ты тут делаешь? — ревностно шипит скандинавец, буквально выдергивая Бальдра с кровати. Блондин шокировано смотрит на опустевшее место, которое он занимал, и смотрит на надутого Локи, — Эта бесполезная смертная не достойна твоего света, поэтому тебе не стоит тут находиться. Или не только Котенок станет ее жертвой, но и ты. Она неадекватная.       — Ей не нужен мой свет!       — Откуда ты знаешь? Может, это ее уловки! Тебе нельзя рядом находиться с ней, ты только МОЙ!       — Что за ерунду ты несешь, Локи?! — вырывается скандинавец, бросая на меня отчаянные взгляды. Я сильнее прижимаюсь к спинке кровати, потому что цвет глаз бога Солнца меняет окрас от голубого до золотого в рекордно быстрые сроки. И это явно не игра света.       — ПОШЛИ ВОН! ОБА!       Моего терпения не хватает на развернувшийся цирк, и я плотнее укутываюсь в одеяло, абстрагируясь от мира, когда в моей груди сворачивается клубок страха. Жесткий, колючий, опоясывает нитями мои органы, а я не могу и вздоха сделать. Как сквозь толщу воды, до меня долетают остатки фраз скандинавцев. Бальдер упрямо отбивается от своего брата, когда Лавайтен решительно был настроен увести своего любимого Хригхорни подальше от «чокнутой». Лавайтен, с болью в глазах, захлопнул дверь.       Так и продолжались мои дни, Аполлон сторожил меня за дверью, так как возможности зайти ему ко мне не было, Гадес навещал, исправно принося домашнее задание, которое я не делала. А Анубис спал в моих ногах, ночью сторожа мой сон.       Мне было приятно его внимание, гладить шелковистые темные волосы, но тревога в аметистовых глаза нарастала с каждым днем. Словно надвигалось что-то неизбежное, что-то связанное со мной.       — Эй, ты чего? — я осторожно перебираю шелковистые темные прядки, самыми кончиками пальцев дотрагиваясь до кожи головы. Его грудная клетка то медленно поднимается, то опускается, его глаза прикрыты. Последние дни он не отходит ни на шаг, не давая мне впустить даже Гадеса, с присутствием которого он даже, кажется, смирился, — Ты ведешь себя странно. Что-то случилось?       Анубис мычит, мотает головой и плотнее окольцовывает руками мои ноги, не позволяя себе сделать данный жест более интимным.       — Я скоро вновь выйду на занятия, и мы не сможем видеться столь часто и долго как сейчас. Осталось четыре месяца до конца года, как Зевс вынесет приговор. Не думаю, что я как-либо способствую учебному процессу, Зевс уже давно сердится на меня…       Анубис волнуется, хочет укрыть маленькую смертную в своем пантеоне, среди барханов песка, разноцветного звездного неба, во дворце с бесконечными водопадами и лесами. Там она была бы в безопасности, там она могла бы жить в покое и умиротворении. Чуткий слух бога Шакала улавливает копошение за пределами палаты, тихое бормотание зеленоглазого блондина, который чуть ли не скулит, словно побитая собака, от досады. Он упустил и первую, и вторую. И если Эва жива, чувствует себя в относительном порядке, то Кассандра пропала бесследно. Анубис постарался, чтобы наивная душонка принцессы больше не смогла появиться в мире смертных, пройдя круг перерождения. Каким бы Шакал не был добрым, а к душам смертных, творениям своего отца Осириса, он относился с большой строгостью. И какой бы светлой или темной душа ни была, позволь она себе изменить ход Судьбы, Анубис, как истинный король Подземного мира, должен наказать неверную ему слугу. Может быть Осирис и оккупировал трон, но он, как часть Хаоса, Смерти, имел большее влияние на бестелые частички энергии.       Эва была его по праву выбора Судьбы, переплетения нитей жизней, его метки на ее душе. Тогда он сам выбрал ее, а она его, пусть маленькая девочка и не понимала всего смысла того ритуала. Она пришла в его смертоносный лабиринт, позволила себе покорить страшного зверя, его, хозяина пирамиды. Она оставила маленький башмачок среди грубо отбитых стен, с плохо видимыми письменами, теми, что когда-то были прописаны в книге Жизни. Она умерла у него на руках, дала увидеть свет своей души, очаровать своей сутью Шакала. И Анубис не собирался отдавать свою Жизнь этому пронырливому богу Света. Испорченный греческий бог, не скупящийся соблазняться всеми, кто хоть как-то ему приглянулся. Будь то мужчина или женщина. И в этот раз Агана Белеа выбрал своим предметом воздыхания его Царицу, его Жизнь. От негодования и ревности мужчина рычит, обнажает белые заостренные клыки, сильнее сжимая смуглую кожу с россыпью тонких синих вен на ней. Если бы Эва жила с ним, её кожа сверкала бы ярче золота за тонкой тканью красного шелка. Он смирился с постоянным присутствием Гадеса, греческого бога Смерти. Он по своему уважал собрата, но, как и Аполлону, не собирался уступать свою Царицу. Шакал понимал, что прекрасная душа Эвы, словно мед для пчел, для них, богов Смерти, и Анубис порой благодарит Зевса, который не посмел сюда затащить других адептов Смерти. Мритью, Мара, которая может принимать мужское обличье, Муту, и многих других, что несли в себе частичку Хаоса.       — Анубис, я хочу спать, — тихо бормочет Эва, плотнее кутаясь в одеяло. Ей не хватало тепла, энергетического, которое пропало, ушло в никуда после вмешательства Кассандры в естественное творение Жизни. Она оцарапала ее душу, прогнала частичку Жизни, и плоды ее теперь пожинает Эва. Девочка наивно полагает, что это открытые окна виноваты в том, что она вечно мерзнет, но ей не холод природы кусает тело. Анубис видит, что Гадес понимает насколько плачевным может стать состояние Эвы, если ее не отправить в мир смертных, к единственному человеку, который может залатать эту брешь. Если бы Эва не стала за эти годы столь скрытной, столь холодной… отчужденной. Анубис уже бы давно покинул этот цирк, вытащив Эву. Дождался бы окончания ее круга жизни, чтобы встретить ее душу в загробном мире. Он бы прервал праведный Суд Осириса, если бы было нужно, он бы развязал войну, но Эва была бы его. Эгоистично, но на то он и бог, чтобы хотеть иметь чего-то большего.       Его собрат, Тот, не воспринимал эту связь, осознавал с презрением, что Анубис решил выбрать ее, в качестве переплетения в собственной судьбе. Обычная жалкая смертная, но против воли частицы Хаоса он не мог пойти. Всех знаний Бога Мудрости не хватило бы, чтобы помешать Госпоже сотворить ленту Судеб. Горькую, наполненную соблазнами и печалью. Именно так воспринимал Тот эти события, и цвет этой ленты он ненавидел. Ненавидел Зевса, который напомнил Кадуцею старый должок, вынуждая прислуживать тому. Тот был преисполнен гордостью, самолюбием, но чистым умом и своими принципами, он не смог противиться воле греческого божества, царя Олимпийского Пантеона.       —  Ты сам виноват, что позволил себе соблазниться его женой,— меланхолично тянет Шакал, вытягиваясь на маленьком красном диванчике в библиотеке.       — Я знаю. Поскорее бы этот абсурд закончился, мы вернемся домой, и больше этой оплошности не повторится. Я не позволю никому чужому вступить в наш пантеон. Сам лично буду охранять границы измерений, — фырчит мужчина, закидывая очередной кочан от кукурузы в мусорное ведро. Оставалось слишком мало времени, чтобы все эти раздолбаи смогли снять оковы и заставить Эву поверить в себя.       Зевс не был глуп, далеко. Бог молний и грома был слишком хитер для них, богов чуть помоложе, он не собирался заставлять богов понимать людей. Отчасти. Он хотел чтобы Смертные поверили в них, чтобы как инфекцию разнести веру по всему миру. Зевс был оскорбленным мужчиной о котором забыли, ему не хватало власти, и он выбрал слишком впечатлительных людей, дабы исправить это досадное недоразумение. Но даже у такого хитрого интригана, как он, могли произойти осечки. И данной осечкой стала Эва Мери, далеко не впечатлительная девушка с душой, укрытой толстым слоем обсидиана, чтобы ее суть никто не мог разглядеть. И судьба сопутствовала девочке, дабы та спутала все игры интригана и самодура.       — Бальдер Хригхорни мечется, словно между двумя огнями. Если он не сможет вновь запереть замки и подавить свою темную сторону, настанет Рагнарек. С каждым днем сомнения одолевают бога Света и Весны, а тьма расползается в его разуме. Он умрет, а чудовища Асгарда и остальных миров их пантеона освободятся, что приведет к неминуемой гибели всего сущего в мире. И Жизнь будет латать свое творение, борясь с Хаосом за трон равновесия. Наступит Апокалипсис, и даже вы, столпы Смерти, частички Черноты, не сможете противиться Хаосу, его целой сущности, как бы не были связаны с ним. Жизнь и Судьба будут биться в одиночестве, ибо они большие эгоистки, чем кажутся.       — Локи Лавайтен носит с собой кинжал, что может убить бога Весны и Света. И коль он не глуп, каким себя выставляет, он воспользуется им по назначению, — Анубис фыркает куда-то в сторону, понимая, что Кадуцей прав. Никто не сможет совладать с богом, покуда Рагнарек освободится после его смерти. Ни Один, верховный и сильнейший бог Асгарда, ни Осирис, его отец, бог жизни и возрождения, ни Аматерасу, озаряющая небеса, ни Шива, бог-разрушитель.       — Эти детишки в смятении, наивны и глупы. Они не уничтожат проблему, а попытаются исправить. Времени мало, а правда неизвестно когда раскроется.       —Ее он не тронет. Я не позволю…       Бальдр мерит комнату шагами, мечется из угла в угол. Ему нужна Юи или Эва. Юи добрая, понимающая и принимающая. Искренняя в своих словах и действиях, не тянется к его свету, словно она вольная птичка. А Эва запретный плод, что оброс шипами и все неугодные колются об смертоносные иглы, вкушая яд ее хладнокровности и презрения. Она могла накричать на него, обругать, сказать правду о нем, и эта правда была как нектар, который он готов был вкушать. Он метался между птицей и сладким плодом, не знал, как поступить. Это время, проведенное с ними, он точно запомнит на всю свою бессмертную жизнь. Слишком яркие и притягательные личности, которые он считает своими по праву. У каждого бога есть те, кто с ними по своей воле, кто с ними искренен и любит их от сердца. Бальдру было мало искреннего Локи Лавайтена и мятежного, но очаровательного Тора. Он знает, что Юи его не бросит, она ответственная, умеет сочувствовать и не оставит друзей в одиночестве. А Эва… Она его примет, как приняла господина Аидонеуса.       Гадес.       Бог смерти, черного пламени преисподней, Вершитель Судеб. Опаснейший бог из всех, нашел подход к Эве, смог не пораниться о смертоносные шипы и теперь спокойно пожинает сладкие соки запретного плода. Ревность вспыхивает сильным костром, разводя пожар, путая мысли скандинавского бога. Некогда голубые глаза окрашиваются в ярко золотой, а волосы белеют точно только выпавший снег. Молнии разрушения искрят, воздух припадает к полу, становится тяжелым, ядовитым. Растение в горшке скукоживается, вянет, и кончики длинных листьев светятся золотым сиянием, опадая пылью в коричневую землю. Бальдр точно не помнил, сколько стоял так посреди комнаты, в золотом смертоносном сиянии, пока не услышал стук в дверь.       — БАЛЬДР! — зовет Аполлон, и Хригхорни, словно ничего и не было, улыбается, открывая дверь. Сияние пропадает стремительно, глаза становятся лучисто голубыми, наполненные добротой и нежностью, словно ранее случившегося и не было, и только сгнивший, наполовину пропавший цветок свидетельствует, что в комнате скандинавского бога было явно что-то не то. — Извини за внезапный визит, но нам пора в теннисный клуб. Ребята заж… А что случилось с фикусом? — недоуменно спрашивает Агана Белеа.       -А? — Бальдр сам в недоумении, он же поливал растение исправно, — я-я-я не знаю. Пошли, я его потом полью.       Аполлон продолжает кидать обеспокоенные взгляды на Хригхорни, но быстро забывает этот казус, полностью акцентируя внимание на теннисе.