***
Новость о том, что в особняк знаменитого модельера приезжает его соулмейт, поставила всю прислугу на уши. Но Агрест жестко пресек любые попытки разговорить себя, заставив горничных трудиться чуть не круглыми сутками. Вернувшись в собственный дом, он, казалось, увидел его впервые. Комнаты походили на заброшенное поместье с привидениями. Габриэль задумался, как вообще жил в последнее время. Просветить его мог лишь один человек. Мужчине удалось дозвониться до Натали с первого раза и упросить её приехать к нему. Он не знал, как начать разговор с помощницей, но она разрешила затруднение сама. Едва переступив порог, женщина принялась отчитывать своего работодателя. В весьма и весьма красочных выражениях. Модельер, конечно, удивился тому, насколько виртуозно Натали пользовалась нецензурной лексикой, но смиренно выслушал её монолог. Прооравшись, ассистентка выдохнула, потом извинилась за то, что дала волю чувствам, и поинтересовалась, чего же от нее хотят. А выслушав просьбу, приступила к рассказу, саркастично заметив: «Наконец-то поинтересовались». Оказалось, Агрест выпал из общественной жизни на полгода. Поистине чудо, что о его беспробудном пьянстве не прознала пресса. Для всех он убитый горем отец, тяжело переживающий гибель сына, и добровольный затворник. Дом моды пребывал в некоей прострации. Запланированная к реализации продукция уже была распродана, и поскольку они пропустили показ коллекции «весна/лето» и не успевали к показу «осень/зима», им грозили тяжелые времена. Санкёр пыталась хоть как-то удержать компанию на плаву, распродавая вещи из прошлых коллекций. Если бы Габриэль сейчас включился в процесс, у них был бы шанс вернуть себе былое место под солнцем. Эти слова пристыдили модельера. Он совершенно искренне попросил у ассистентки прощения и обещал с достоинством вознаградить её труды. Когда они обсудили проблемы модного дома, мужчина поделился с ней еще одной проблемой, теперь уже связанной с переездом Маринетт. Женщина кивнула и пообещала все устроить. То, что модельер выпал из модельного бизнеса на полгода, весьма ощутимо ударило по его карьере. Поэтому он тем же вечером направился прямиком в Синдикат Высокой Моды, чтобы обсудить свое возвращение. Президент Французской Федерации Кутюра с пониманием отнесся к ситуации Агреста и пообещал восстановить его как члена-корреспондента. Заручившись поддержкой Совета директоров и обсудив последние новости модной индустрии, Габриэль вернулся домой преисполненный желания работать. Но до февраля у него еще было достаточно времени, поэтому мужчина решил сначала разобраться с насущными делами, а уже потом с творческими. На следующий день в особняке появилась Роксанн, желающая побеседовать с модельером. Агрест считал беседы пустой тратой времени, но женщина не была бы хорошим специалистом, не сумей она мягко добиться своего. Всю последующую неделю она заставляла Габриэля словно отматывать свою жизнь назад. Он вспоминал плохое и хорошее, рассказывал о том, что чувствовал в те или иные моменты и постепенно стал ощущать в себе приятную пустоту. Спустя всего три сеанса психотерапевт смогла выявить корень всех проблем Габриэля – аутофобию - страх одиночества – и глубокое чувство вины на грани патологии. Как пояснила врач, обычно люди, совершающие насилие, делают это сознательно, но случай мужчины несколько иной, хоть тяжесть его поступка от этого ничуть не умаляется. Роксанн предположила, что все произошло в состоянии кумулятивного аффекта – переживания копились слишком долго, а неосторожные слова соулмейта послужили катализатором для срыва. Психотерапевт заверила, что сможет помочь ему понять и принять себя, но с условием, что он сам этого захочет. И вдобавок выписала ему несколько нормотимиков для стабилизации перепадов настроения. Препараты Агрест, к слову, послушно принимал.***
Обычно Габриэль доверял Натали любые подготовительные мероприятия, но в этот раз он решил самостоятельно проконтролировать приготовления к приезду соулмейта. Он решил поселить девушку рядом с собой, в комнате покойной жены, соединенной с его спальней общей гардеробной и примыкающей к ней ванной*. Помещение в кратчайшие сроки было отремонтировано заново, а вещи Жюли, которые мужчина хранил ради Адриана, были частично выброшены, частично распроданы. Даже драгоценности, многие из которых мадам Агрест надевала лишь пару раз, были пущены с молотка. Та же участь постигла и вещи сына. Модельер не хотел, чтобы любое напоминание об Адриане или Жюли баламутили душу Дюпен-Чен. Раз они решили начать все с чистого листа, это нужно делать, отпустив прошлое. Агрест даже распорядился снять все до единого портреты в особняке. Это, конечно, выглядело абсурдно, но он решил перестраховаться на всякий случай. За час до приезда девушки Габриэль лично собрал прислугу в холле и провел весьма тщательный инструктаж. Маринетт не просто гостья, она будет жить в особняке на правах хозяйки. Поэтому если он увидит хоть малейший признак недовольства или неподчинения ей, виновный мигом вылетит с работы. Дюпен-Чен приехала ближе к вечеру. Мужчина с замиранием сердца наблюдал, как она опасливо осматривается, всячески пытаясь держаться невозмутимо. Правда, спустя два часа девушка уже чувствовала себя более комфортно. Судя по её восхищенному лицу, она осталась довольна своей комнатой, но несказанно удивилась количеству сложенных на столе коробок. Это были все те подарки, которые Маринетт демонстративно возвращала. Сначала модельер хотел избавиться и от них тоже, но Роксанн, узнав о его намерении, категорически запретила этого делать. А видя сомнение на лице Агреста, она по секрету рассказала ему о бережно хранимых её подопечной записках, которые эти подарки сопровождали. Габриэля это сильно впечатлило, и он решил попытать удачу. Узнав, что все это для неё, девушка робко подошла к куче и после ободряющего кивка модельера начала распаковывать содержимое. Вначале все шло хорошо, но под конец она вдруг расплакалась. Мужчина даже не успел сообразить, как вести себя, а Дюпен-Чен уже сжимала его в объятьях и тихо всхлипывала. Агрест растерялся. Он не хотел, чтобы так случилось, и уже проклинал себя за то, что повелся на уговоры психотерапевта. Но, как позже выяснилось, Габриэль несколько заблуждался относительно слез Маринетт. Она разжала объятья, осторожно взяла его за руку и принялась водить пальцем по внутренней стороне мужской ладони, вырисовывая слова «Извините», «Стыд» и «Раскаяние». В душе модельера словно что-то надломилось, и он порывисто обнял соулмейта, заверяя, что вовсе не держит на неё зла и уже давно забыл все обиды. Это успокоило девушку, но весь оставшийся вечер она не отходила от него ни на шаг…***
Дюпен-Чен жила с Агрестом уже больше недели. Поскольку она теперь была его гостьей, он просто не мог бросить её в одиночестве. Габриэль потратил несколько дней, чтобы переделать свой график, но все же сумел выкроить время утром и вечером, чтобы провести его вместе с Маринетт. В общении он старался задавать ей короткие вопросы, на которые она могла ответить жестами. Но девушка частенько забывалась и пыталась заговорить, но не могла выдавить из себя ни звука. После того случая с подарками они стали держаться друг от друга на расстоянии. Что категорически не нравилось Роксанн, появлявшейся в особняке каждый день, чтобы наблюдать за поведением своей подопечной. Мужчина попытался было объяснить психотерапевту, что не знает, как правильно трактовать то смущение и нервозность, которое испытывает при нем соулмейт, но женщину это объяснение не удовлетворило. - Поймите, подобное отчуждение вредит не только вам, но и Маринетт. Я понимаю, вам трудно, но посудите сами. Она может расценить этот жест как пренебрежение или недоверие. Сейчас её поведение сродни поведению маленького ребенка, а поскольку она не может говорить, это обостряет другие её органы восприятия. Девочка только-только вылезла из своей скорлупы. Не загоняйте её обратно. Модельер тяжело вздохнул и клятвенно пообещал изменить манеру поведения. Окончательно оттолкнуть от себя девушку – последнее, чего бы ему хотелось... Как-то вечером он застал Дюпен-Чен за рисованием. Она стояла возле закрепленного на мольберте холста и скептически осматривала свой рисунок. Роксанн лечила Маринетт арт-терапией, каждый раз придумывая для своей подопечной все более новые и оригинальные задания. В этот раз девушке выпали пальчиковые краски, и она была явно недовольна таким стечением обстоятельств. И Агрест её понимал. Трудно рисовать кончиками пальцев, когда привык к рисункам карандашом или кистью. Соулмейт вдруг ни с того ни с сего надулась и отвернулась от рисунка. Заметив Габриэля, она слегка улыбнулась и застенчиво поправила испачканными в краске пальцами выбившийся из хвостика локон, окрашивая его в яркие цвета. Это непроизвольно вызвало у модельера улыбку. Дюпен-Чен удивилась его реакции, но все же решила вернуться к своему рисунку. Возможно, её посетила какая-то мысль, и она дотронулась ладонями до лица. А потом спохватилась и бросилась к зеркалу рассматривать свой «боевой раскрас». Все выглядело так комично, что мужчина засмеялся. Маринетт тут же обернулась к нему и обиженно надула губы. Но вдруг резко смягчилась, а после на её лице появилась коварная улыбка. Девушка вернулась к мольберту, окунула все пальцы в баночки с краской и решительно направилась в сторону модельера. Он быстро смекнул, куда все клонится, и попытался ретироваться, но неудачно загнал сам себя в угол. Дюпен-Чен же, настигнув его, подошла непозволительно близко, встала на цыпочки и запустила обе руки в волосы Габриэля, делая его похожим на панка. Видя, как отошедшая от него Маринетт сотрясается в беззвучном смехе, он вдруг решил не оставаться в долгу и, закатав рукава рубашки, направился прямиком к мольберту… Следующие полчаса в комнате царила возня. Они устроили настоящий кавардак, нещадно пачкая друг друга краской, но при этом широко улыбаясь. Во время игры Агрест даже не вспомнил о том, что боялся лишний раз прикоснуться к девушке. Она сама вполне охотно дотрагивалась до него. Под конец мужчина, тяжело дыша, опустился на пол и прислонился спиной к креслу. Дюпен-Чен последовала его примеру, доверительно положив голову на его плечо. Это заставило его задуматься над ранее сказанными словами психотерапевта. А еще он ощутил просто небывалый прилив вдохновения, глядя на измазанную в краске Маринетт. Кажется, теперь мужчина знал, какой будет его новая коллекция. Оставалось только отмыться и приступить к работе.