Неукраденная Персефона

      «Уговор есть уговор», - как мог, утешал себя Габриэль, провожая взглядом выезжающий за ворота автомобиль. Он ведь изначально согласился оставить Маринетт в своем доме лишь до той поры, пока она не пойдет на поправку. Роксанн, приехав вчера в особняк в последний раз, сообщила Дюпен-Чен, что курс лечения подошел к концу. Однако если, не приведи Судьба, ей снова потребуется консультация психотерапевта, помощь будет предоставлена незамедлительно. Модельер расценил эти слова как легкий намек на то, что Маринетт, собственно, больше нечего делать в особняке.       Агрест так и не сообщил соулмейту о том, что остаться в доме родителей ей предстоит, по крайней мере, до окончания лицея и совершеннолетия. Он считал это само собой разумеющимся и сомневался, что рядом с отцом и матерью девушка будет сильно скучать по родственной душе. Габриэль распорядился, чтобы Маринетт отвезли домой сразу после завтрака, передав через водителя, что её вещи доставят завтра. Только стоило Дюпен-Чен покинуть особняк, как им вновь овладела тоска, гораздо более сильная, чем после смерти сына. Оставшийся день получился насмарку. Мужчина так и не смог сосредоточиться на работе, раз за разом перебирая в памяти те счастливые моменты, причиной которых стало присутствие Маринетт.       Но, как выяснилось, Судьба распорядилась на свой лад. Осознав, что день потерян, Агрест ушел из кабинета в одиннадцать вечера и собрался подняться в спальню, чтобы хотя бы попытаться уснуть. Стоило ему выйти в холл, как снаружи внезапно послышался отчетливый звук шагов. Габриэль не успел и предположить, что бы это могло быть. Двери с грохотом распахнулись, и в холле особняка появилась... соулмейт. Злая, как стая разъяренных гончих.       - Я спать, - коротко отрезала девушка и поднялась мимо ошарашенного модельера на второй этаж.       Мужчина не успел даже осмыслить происходящее, как раздался телефонный звонок. Звонила Сабин Чен. Судя по голосу, она была на грани сердечного приступа. Оказалось, что Маринетт категорически не понравилось решение, единолично принятое соулмейтом. К её негодованию добавился скандал, разразившийся между ней и отцом. Похоже, Тома Дюпен не удержался и высказал своей девочке все, что думает по поводу её родственной души и той истории с изнасилованием. Маринетт рассвирепела окончательно и покинула родительский дом, демонстративно хлопнув на прощание дверью. Теперь чета Дюпен-Чен переворачивала Париж вверх дном в поисках своего ребенка. Заверив Сабин, что её дочь жива, здорова и в данный момент ложится спать, Агрест, отклонив вызов, задумался, как же разрешить эту ситуацию. С одной стороны, он обрадовался возвращению девушки, но с другой, не хотелось окончательно становиться врагом отца Маринетт. В конце концов, решив, что утро вечера мудренее, модельер тоже отправился на боковую.       Утром во время завтрака он решительно завел с девушкой разговор, пытаясь добиться её возвращения домой, но потерпел фиаско. Соулмейт категорически отказалась покидать особняк. Вдобавок Маринетт не требующим возражения тоном велела мужчине рассказать, при каких обстоятельствах его избили. «Я, конечно, догадываюсь, но хотелось бы услышать это от тебя», - сказала Дюпен-Чен. Сначала Агрест всячески увиливал, но в итоге сдался и поведал о событиях того дня. Маринетт пришла в ужас и заявила, что теперь не вернется домой ни под каким предлогом.       Они спорили в течение трех часов. Габриэль всячески пытался уговорить девушку изменить решение. Убеждал, что родителей тоже можно понять - они желают ей только хорошего. Клятвенно обещал, что они обязательно будут видеться - так часто, как она пожелает, но соулмейт вновь продемонстрировала ему свое упрямство, заявив: «После всего услышанного – ни за что на свете!». Модельер уже готов был полностью капитулировать, вот только Дюпен-старший требовал возвращения дочери в лоно семьи.       - Мне что, силой её притащить? – негодовал Агрест, от избытка эмоций едва удерживая в руках мобильный телефон.       - Надо будет - приведи силой, - услышал он на другом конце провода вполне спокойный ответ.       Тем же вечером почтенная публика лицезрела, как, остановив лимузин возле пекарни Дюпен-Чен, Габриэль Агрест силой вытащил наружу дочь её владельцев, закинул её на плечо и невозмутимо внес в помещение, выйдя обратно спустя несколько минут. Но история повторилась. Проснувшись поутру, модельер обнаружил, что Маринетт спокойно перебирает вещи в гардеробной. На вопрос о том, как она сбежала из-под домашнего ареста, девушка небрежно ответила: «Через крышу».       Через два часа в особняк приехали её родители, и разразился настоящий скандал. Отец и дочь спорили до хрипоты:       - Немедленно возвращайся домой, и чтобы такие фокусы с побегами были первый и последний раз!       - Мне уже семнадцать, и я достаточно взрослая, чтобы решать, где мне жить и с кем!       - Ты еще ребенок! Ты не будешь жить с ним в одном доме!       - У меня первая категория. Никто мне не запретит быть рядом с соулмейтом! Я даже имею полное право выйти замуж хоть сейчас!       - Мне вернуть тебя домой через органы опеки?       - Да пожалуйста! Я пожалуюсь в Департамент по правам соулмейтов, что вы ущемляете мои права!       У Дюпен-Чен словно открылось второе дыхание, и она начала буквально задавливать присутствующих названиями законов, статьями кодексов и поправками к ним, словно её консультировали как минимум два высококвалифицированных юриста. Сабин и Агрест, возможно, могли бы урезонить спорящих, но не имели ни единого шанса вставить в диалог ни слова. Маринетт при этом держалась рядом с Габриэлем, чем окончательно выводила отца из себя. В итоге, когда аргументы в пользу совместного проживания девушки и модельера подошли к концу и Тома уже готов был трубить победу, Дюпен-Чен вытащила туз из рукава:       - Или я останусь жить с Габриэлем, или забудьте, что у вас вообще есть дочь! – крикнула в запале она.       Этот аргумент на голову разбил все доводы, приведенные её отцом. Пекарь замолчал, обдумывая сказанное. Заявление дочери стало для него шоком, и Агрест отчасти понимал его состояние. Подобные слова, пусть даже порожденные эмоциями, способны были разорвать сердце любого родителя. Маринетт, видя реакцию отца, расценила её как безоговорочную победу и с триумфальным видом удалилась в свою комнату. Взрослые же переместились в кабинет - обсудить происходящее.       - Просто признайся, что ты её купил, - безапелляционно заявил Тома.       - Маринетт похожа на девушку, которая продается? – мигом потерял самообладание Габриэль.       - Ваша ругань проблемы не решит! – прикрикнула на них Сабин, и мужчины, увидев её грозное выражение лица, поумерили пыл. – Давайте лучше думать, как разрешить все миром.       Обсуждение затянулось на полтора часа. В ходе разбора женщина выдала Агресту некоторые подробности разразившегося дома скандала. Соулмейт особенно нажимала на то, что не оставит свою родственную душу в одиночестве. «Ему нужна моя поддержка! Я уже бросила его один раз на произвол судьбы, но больше не допущу подобного!» - процитировала Сабин слова дочери. Габриэль не знал, как отреагировать. Он был рад, что девушке небезразлично его душевное равновесие, но между тем он прекрасно понимал чувства её родителей. Выпускать своего птенца из гнезда, вне зависимости от того, сколько ему лет и нашел ли он свою родственную душу, всегда болезненно.       В итоге Дюпен-Чен все-таки было разрешено остаться в особняке с Агрестом. Модельеру не надо было быть Пифией, чтобы предвидеть, что к её проживанию будет предъявлен список требований. Но все оговорки свелись к одному: никаких интимных отношений, пока Маринетт не достигнет совершеннолетия и не закончит учебу в лицее.       - То, что она живет с тобой, не означает, что у тебя развязаны руки, - надменно сказал Дюпен.       - Разумеется, - в тон ему отозвался Агрест. - Это даже не обсуждается.       Сабин опешила, услышав условия, и попыталась что-то сказать мужу, но он жестом пресек её попытку заговорить. Вскоре чета Дюпен-Чен покинула особняк, оставив Габриэля совершенно растерянным. Как бы он ни был рад сложившимся обстоятельствам, ему нужно было поговорить с девушкой. Маринетт вновь повела себя как капризный ребенок, хоть и вполне четко обосновала свой поступок. Модельер не хотел, чтобы Дюпен-Чен конфликтовала из-за него с родителями, потому решил выступить в роли миротворца.       Он застал Маринетт нервно мерившей шагами свою комнату. Стоило мужчине окликнуть её, девушка тут же оказалась рядом и буквально потащила его за руку к небольшой кушетке в стиле ампир. Соулмейт принялась осыпать его вопросами, и Агрест едва успокоил её. Он поведал Дюпен-Чен о том, какое решение принял совместно с её родителями, умолчав только о полном запрете на интимные отношения. Габриэль не счел эту деталь очень важной, поскольку в свете последних событий не рассчитывал на благосклонность со стороны Маринетт в этом вопросе. Неизвестно, какие боги или демоны подтолкнули её ответить ему взаимностью той ночью, но он не собирался злоупотреблять предоставленной ему свободой. Затем модельер перевел разговор на нужную ему тему, и, как выяснилось, не зря.       Девушка уже успела пожалеть о некоторых своих словах, при этом оставаясь при своем мнении. Но мужчина был достаточно убедителен. Вскоре соулмейт, очевидно, ощутила укол совести. Потупившись, она извинилась за свое поведение и клятвенно пообещала помириться с отцом в ближайшее время. Услышав желаемое, Агрест смягчился и слегка приобнял Дюпен-Чен. Та охотно придвинулась ближе, позволяя обнять себя, но спустя некоторое время покраснела и принялась извиняться за то, что фамильярничала с ним в последние дни. Габриэль заверил её, что не обижен и если ей так проще, то она может звать его по имени.       Некоторое время они просидели молча, пока он не решился наконец спросить Маринетт о том, что не давало ему покоя:       - Не знал, что ты так хорошо разбираешься в праве cоулмейтов. Хочешь стать юристом?       - Нет, что ты! Это все Алья, моя подруга. Я еще вчера, на всякий случай, попросила её о помощи, вот она и снабдила меня информацией.       Услышав это, модельер испытал шок. Да уж, теперь барышни куда бойчее, чем в старые времена. Дюпен-Чен же вновь начала извиняться, теперь уже за свою навязчивость. Речь была несколько сумбурной, но мужчина уловил суть. За последние три недели Маринетт настолько привыкла к нему, что теперь отчаянно не хотела расставаться. Выговорившись, девушка обняла свою родственную душу. Её взгляд при том будто кричал: «Пожалуйста, не прогоняй меня!». Эта немая мольба разбудила в Агресте совсем не те чувства, какие по идее должна была. Дюпен-Чен выглядела так трогательно и беззащитно, что мужчина едва удержался от необдуманного поступка.       Ведь ничего не стоило коснуться бедер Маринетт и уверенно повести ладонями вверх, слегка приподнимая подол надетого на ней сейчас домашнего платья. Она непременно бы напряглась от страха, но Габриэль бы тут же успокоил её, нежно тронув губами шею. Наконец-то он открыл бы девушке свое сердце. Целовал бы её, пока она не обмякла в руках. Усадил бы на колени лицом к себе и расточал бы ласки так долго, пока девушка не начала бы выгибаться и извиваться. А модельер бы крепко прижимал её к себе, давая почувствовать, насколько она желанна ему…       Мужчина вовремя остановился. Она ещё совсем юная девушка, которой следовало думать об учёбе и карьере. В памяти вновь зазвучали крики отца и дочери, яростно споривших друг с другом. Агрест устыдился. Дюпен-Чен отстояла свое право жить с соулмейтом. Мог ли он предать её доверие? К тому же в его возрасте стыдно вести себя как мальчишка, зажимающий по углам хорошеньких девушек.       Усилием воли Габриэль заставил себя, чуть изменив позу, положить подбородок на макушку Дюпен-Чен. Его жест был больше защитным, чем намекающим на что-либо и как бы говорил ей: «Я здесь, с тобой». Умиротворение от присутствия родственной души успокоило фантазии разгорячённого поздней любовью разума. А вскоре они отступили, скрываясь в глубине сознания модельера… ***       Всю следующую неделю в особняке царила идиллия. Маринетт заключила с родителями что-то вроде перемирия и теперь была полностью поглощена заботами, связанными с новым учебным годом, первые три недели которого пропустила. Казалось, девушка даже радовалась тому, что возвращается в лицей. Ей отчаянно не хватало общения, а Агрест был слишком занят, чтобы уделять ей достаточно времени. Он не единожды извинялся за то, что дарит мало внимания, а в ответ неизменно слышал: «Ничего страшного. Я все понимаю». В эти моменты Маринетт до боли напоминала ему Адриана. Иногда её покорность раздражала. Но в глубине души Габриэль понимал, что лучше она, чем быть постоянно на ножах. Модельер старался скрасить одиночество Дюпен-Чен любыми возможными способами: разрешал видеться с друзьями, отпускал на любые мероприятия, даже сделал ей дубликат своей банковской карты. От последнего Маринетт поначалу открещивалась, но в итоге все же приняла.       Каждый вечер девушка неизменно спускалась к нему в кабинет. Чаще всего она хотела обсудить планы на завтра, однако порой молча наблюдала, как Агрест правит эскизы, изредка высказываясь по поводу того или иного. Её комментарии зачастую помогали заметить мелкий недочет или, наоборот, давали подсказку, как улучшить набросок. Однажды они оба так увлеклись спором, что Дюпен-Чен неожиданно выхватила из рук Габриэля карандаш и сама нарисовала ту версию модели, которая ей нравилась. Разглядывая окончательный результат, модельер был вынужден признать, что её вариант лучше. Маринетт обладала безупречным вкусом и огромным дизайнерским талантом. Мужчина поклялся себе, что будет всячески помогать ей развиваться.       Несколько раз он ловил себя на том, что буквально ласкает свою родственную душу взглядом. Агрест все время думал, что было бы, скажи он ей напрямую о своих чувствах? Но каждый раз одергивал себя. Между ним и девушкой все еще зияла слишком большая пропасть. Они вдвоем умудрились наделать такую кучу ошибок, что, казалось, их не исправить и за десять лет. Но Габриэль продолжал надеяться, что когда-нибудь Дюпен-Чен ответит ему взаимностью и испытает хотя бы малую толику тех чувств, которые он испытывал к ней. Но модельер не собирался торопить события. Их отношения только-только наладились, и мужчина не хотел разрушать установившуюся хрупкую гармонию своими фривольными мечтаниями. Возможно, когда Маринетт станет постарше, он сумеет расположить её к себе, показав всю нежность и любовь, на какие способен. У них будет еще множество ночей, полных страсти и жара, но не сейчас.       Агрест ждал уже двадцать лет и теперь согласен был ждать еще столько же. Только бы соулмейт никогда не покидала его. Она весь его мир и единственный близкий ему человек. И Габриэль поклялся приложить все усилия, чтобы не потерять её вновь. Иначе все, чего они вдвоем добились за эти полтора месяца, попросту станет бессмысленным.