Неукраденная Персефона

      Когда вскоре после Дня святого Валентина Маринетт начала флиртовать с модельером, тот не обратил на это внимания. Он был слишком занят предстоящим показом на Неделе моды. Мероприятие, к слову, прошло на «ура», и Агрест сумел вернуть себе былое место под солнцем.       Спустя еще неделю Дюпен-Чен в открытую стала ночевать в его спальне. Мужчина только обрадовался. В последнее время он так подолгу работал, что девушка уже почти всегда спала к его приходу. Ночь в одной постели с ней была сродни пытке. Габриэль не выпускал её из объятий до утра, но это не помогало. Иногда Маринетт сама обнимала его во сне. В такие моменты уйти из комнаты становилось еще труднее. Утаивать свои желания было тяжело, и только немалые усилия помогали модельеру сохранить остатки собственного достоинства.       Когда в начале марта соулмейт стала откровенно домогаться его, лишь тогда он забил тревогу...       - Совершенно ничего удивительного, – заверил его Эрик Дюран. – Девушке восемнадцать, гормоны бушуют.       - У меня, по-вашему, тоже бушуют гормоны? – поинтересовался Агрест.       - С вами дело обстоит немного по-другому. Хотя почему бы и нет? И у вас возможен гормональный всплеск на фоне воздержания.       - И как мне теперь быть?       - Ответ так прост и гениален, что и не нуждается в озвучке.       - Вы имеете в виду…. Нет, я так не могу!       Габриэль ошарашенно уставился на доктора Дюрана, пытаясь разглядеть на его лице улыбку. Но в словах врача не было и намека на шутку.       - А почему бы и нет? Даже если мадемуазель по неосторожности забеременеет, до окончания лицея остается четыре месяца.       - Дело не в этом, – возмутился модельер, а потом, остыв, добавил: – Я даже не знаю, что она чувствует ко мне.       Услышав это, Эрик Дюран рассмеялся.       - Ладно, ваш соулмейт – молоденькая девушка, но вы-то! Сами вдумайтесь в свои слова. Какая может быть романтическая любовь между соулмейтами? – совершенно искренне удивился доктор. – Тут бы вам, конечно, лучше к Роксанн, но так и быть. Как у вас с философией? Курс коллежа помните?       - Про четыре типа любви? Разумеется, помню. «Эрос», «агапэ», «филия», «сторге».       - А еще «людус», «мания» и «прагма», но это уже подвиды. «Агапэ» – жертвенная любовь. Это удел Пифий, к вам она не имеет отношения. «Сторге» – любовь-нежность – вид, актуальный для пар «Близкие родственники». Их чувства основаны на семейной привязанности. На мой взгляд, самая прочная из всех. Далее, «филия» – любовь-дружба. Она встречается в большинстве своем у «Верных друзей», но не чужда и «Спутникам жизни». Сам этот термин можно трактовать и как «дружбу», и как «любовь». Я бы даже рискнул поставить между ними знак равенства.       - А «эрос»? – спросил Габриэль, на что врач лишь усмехнулся.       - Если я скажу вам, что «эрос» – так же, как и его подвиды, «людус» и «мания», - всего лишь «магия соулмейтов», воспетая людьми в качестве чувства, вы мне поверите? «Эрос» не более чем притяжение родственных душ. У кого-то более сильное, у кого-то менее. В вашем случае, как вы сами выразились, «буйство гормонов». Все поначалу через него проходят. Потом у «Верных друзей» остается дружба, у «Близких родственников» – семейная привязанность. А у «Спутников жизни» – симпатия, которой вполне достаточно, чтобы завести общих детей.       - Значит, все, кто воспевает любовь – художники, писатели, музыканты, – просто занимаются самообманом? – поразился модельер.       - Согласитесь, любовь – субстанция эфемерная. Понятие о ней, к слову, рушит саму систему соулмейтов. Судьба выбирает для каждого идеальную родственную душу…. Но нет же, всем подавай чувства! Поймите, они приводят к краху. «Nunc et in saecula» подарил людям возможность самоопределяться, но стоило ли оно того? До позапрошлого года вы строили личную жизнь по собственному разумению. Скажите честно, это сделало вас счастливее?       - Просто обстоятельства сложились не лучшим образом, – ответил Агрест. – Но соглашусь. Ничего подобного до встречи с соулмейтом я не испытывал.       - Вот видите. Вы сами ответили на вопрос. Судьба активно подталкивает вас с Маринетт друг к другу. Грех пренебрегать её даром. Дорожка была слишком тернистой, чтобы теперь бросать все из-за какого-то там «любит-не любит». Барышня, хвала Судьбе, уже повзрослела и поумнела. И вам бы теперь не помешало чуть больше серьезности.       Габриэль отстраненно кивнул и молча поднялся со стула.       - И еще, – сказал доктор ему в след, – не гоните её от себя. Ваша родственная душа – барышня весьма впечатлительная. Ей не пойдет на пользу игнорирование вами её желаний и чувств. Учитывая, каких трудов стоило ей самой принять их…. Чего бы она ни захотела, не отказывайте. Хочет – пусть ходит за вами хвостом. Хочет – спит в вашей спальне. Хочет – купается в вашем внимании и ласке. Только я вас прошу, не будьте к ней равнодушным…       Хоть слова Дюрана и оставили след в душе модельера, он решительно им не поверил. Разве его любовь к Маринетт может быть ложной? Эх, знать бы только, что она чувствует на самом деле. Прониклась ли к нему хотя бы симпатией? Или же ей просто нужен регулярный секс? Мужчина ничего не имел против, учитывая планы создать с Дюпен-Чен семью… Но сердце неумолимо требовало ясного ответа. Если бы Маринетт действительно любила его, он бы в тот же миг заверил её в ответном чувстве, запершись вместе с ней в спальне и не покидая как минимум до следующего дня. А пока он просто ждал любого намека, который указал бы, что его мечты не напрасны.

***

      Но с каждым днем ситуация все больше выходила из-под контроля. Габриэль сдерживался всеми силами, а поцелуев становилось все больше. Обязательный утром, перед уходом Маринетт, и вечером, перед сном. Иногда она специально спускалась в кабинет, заставая его врасплох. Простое проявление чувств с подачи самой Дюпен-Чен частенько превращалось в откровенную прелюдию. Только жесткий самоконтроль не позволял Агресту никаких дальнейших поползновений. «Она еще ребенок», – внушал себе мужчина. Совесть ехидничала, мол, это не помешало ему год назад принудить родственную душу к сексу, а еще через пару месяцев снова затащить её в постель. Габриэль обреченно вздыхал. Кого он обманывает? Он отчаянно мечтал об интимной близости с девушкой, но обещания беречь Маринетт не позволяли распускать руки.       Но Судьба все же решила смилостивиться над модельером и устроить ему временную передышку. Как выяснилось, в конце второго семестра Маринетт съехала в учебе. Агрест посчитал это недопустимым, тем более в выпускном классе, и решительно завел разговор об успеваемости. Дюпен-Чен, устыдившись, согласилась, что запустила учебу, но попыталась смягчить недовольство соулмейта, заискивая перед ним и строя глазки. Вот только строгим родителем Габриэль был гораздо дольше, нежели пылким влюбленным, потому без труда вошел в нужный образ.       - Или ты учишься как положено, или возвращаешься домой, – поставил ультиматум модельер.       Девушка надулась, повозмущалась, но в итоге покорно уступила. Последующий месяц был идеальным. Маринетт вела себя тише воды, ниже травы, корпя над учебниками. И хотя она по-прежнему ночевала в спальне Агреста, она не позволяла себе никаких поползновений в сторону соулмейта, чему тот был несказанно рад. Но все это было лишь затишьем перед бурей. Едва вопрос с успеваемостью был решен, как Дюпен-Чен вновь стала проявлять к нему интерес как к мужчине. Это изрядно тешило самолюбие Габриэля, но больно било по его кодексу чести. «Еще слишком рано», – думал он каждый раз, ловя на себе томный взгляд, млея от ласковых прикосновений или жадно смотря на призывное покачивание девичьих бедер.       Казалось, все мысли девушки крутились лишь возле одного – затащить его в постель. Модельер с трудом сохранял самообладание. Никакие отговорки о бушевавших гормонах уже не помогали. Агрест мог пересчитать по пальцам те моменты, когда он не хотел прижать Маринетт к стене и заняться с ней сексом, будто дикий зверь. Мужчина вновь чувствовал себя подростком, не умеющим контролировать свое сексуальное желание. От этого еще больше злился на себя. Единственным способом для Габриэля сбрасывать напряжение стала сублимация. Натали Санкер с восхищением разглядывала наброски к коллекции весна/лето, называя их смелыми, дерзкими и откровенно сексуальными. А модельер был готов сгореть со стыда, ведь к каждому эскизу он только чудом не пририсовывал лицо Дюпен-Чен. Он изображал её фигуру до мельчайших подробностей, каждый раз облачая родственную душу в совершенно невообразимые наряды. Дошло до того, что Агрест однажды поймал себя на том, что рисует на бумаге обнаженное тело соулмейта.       Напряжение достигло апогея в апреле. Маринетт тоже была в неописуемом восторге от его набросков и выпросила несколько пробных образцов одежды. Когда она заявилась в кабинет мужчины в самом коротком платье из всей линейки с вопросом: «Мне идет?»… Выдержки Габриэля хватило лишь на то, чтобы взять Дюпен-Чен за руку и молча довести её до спальни. Очутившись внутри, он запер дверь и тут же впился поцелуем в губы девушки. Модельер почти срывал с неё чертово платье, давая волю своим желаниям. Он занялся с ней любовью прямо на полу, на дорогом иранском ковре, не успев толком раздеться и наплевав на все остальное. Агрест с силой прикусывал губы, жадно блуждая взглядом по лицу соулмейта и еще больше заводился от того, с каким пылом она отдавалась ему. Нежная, страстная, алчущая ласки Маринетт. Еще слишком невинная, чтобы громко выстанывать имя своего любовника, но достаточно развратная, чтобы призывно выгибаться ему навстречу и с силой сжимать его бедрами. А большего мужчине и не нужно было…       Оргазм не заставил себя ждать. Торопливый и чуть грубоватый секс принес много удовольствия, но все оно почти сразу отступило, стоило к мужчине вернуться способности хоть немного соображать. Что же он творит? Пообещал беречь родственную душу, а сам при первой же возможности даже не довел Дюпен-Чен до кровати, грубо отымев её прямо на полу. Так поступают только со шлюхами. Габриэля откровенно коробило, и даже смущенное, но явно довольное лицо девушки не убедило его в обратном. А когда она сама прижалась к нему, крепко обнимая и доверчиво положив голову на мужское плечо, модельера и вовсе захлестнула волна отвращения к самому себе. Агрест клятвенно пообещал Небесам, что это был первый и последний раз, когда он позволил себе дать слабину. Он больше не прикоснется к Маринетт, как бы сильно ему этого ни хотелось.

***

      Только через неделю мужчина опомнился, что он и Дюпен-Чен даже не предохранялись. От осознания случившегося он едва не взвыл. Только этого еще не хватало! Габриэль не знал, каким чудом ему удалось ненавязчиво отправить девушку к гинекологу, но она на редкость быстро согласилась, при этом даже немного оживившись. А по возвращении соулмейта из больницы, видя её расстроенное лицо, модельер уже предположил худшее. Но, как выяснилось, все обошлось, и он наконец вздохнул с облегчением.       Вот только с того памятного дня в спальне покой мужчине стал только сниться. Каждую ночь он неистово желал стащить с Маринетт ненавистную шелковую тряпку, в которой она спала, и заверить её в своей любви самым банальным, но в то же время самым чувственным способом. Благо в январе Дюпен-Чен исполнилось восемнадцать. Это вполне могло бы разрушить все сдерживающие Габриэля барьеры, но он не спешил бросаться в омут с головой. Между ним и девушкой слишком много недомолвок. Пока они не разрешатся и модельер не узнает о настоящих чувствах соулмейта, он будет сдерживаться всеми доступными способами.       Понимая, что буквально загнал сам себя в угол, мужчина выбрал для себя единственно правильный, но далеко не самый лучший метод спасения. И тут сыграла на руку его популярность. Габриэлю не надо было стараться, чтобы привлечь внимание женщин. Они сами жадно искали его общества. И к концу мая он уже сбился со счету, сколько таких легкодоступных дам побывало с ним в одной постели. Модельер просто делал небольшой намек на свое желание, и они сами бросались ему на шею. Местом свиданий служила небольшая квартира-студия в восьмом округе – самом тихом месте Парижа. Агрест просто опрокидывал на кровать очередную любовницу и без лишних сантиментов грубо имел. Никакой ласки, никаких поцелуев. Шлюхи этого просто не заслуживают.       Некоторым это откровенно не нравилось, и они, гордо вздернув носик, удалялись навсегда из его жизни. Другие молчали, лелея надежду, что в следующий раз мужчина будет куда более деликатным. А третьи и вовсе шли у него на поводу, рассчитывая, таким образом, на дальнейшую благосклонность Габриэля. Возможно, он бы и завел себе постоянную любовницу, но женщины сами все портили, распуская свой не в меру длинный язык.       «А вы требовательный. И как ваш соулмейт только это выдерживает?»       «Сложно жить с молоденькой девочкой под одной крышей. Да еще и такой смазливой».       «Неужели она недотрога? Ох уж эти избалованные девушки. Им бы только требовать, ничего не давая взамен».       И прочее в том же духе. Модельера это бесконечно раздражало, и больше он уже не смотрел в сторону нахалки, осмелившейся винить во всем его соулмейта. Ему нужно, чтобы женщины раздвигали перед ним ноги, а не высказывали свое мнение.       Блондинки, брюнетки, шатенки – Агрест не делал различий. На месте каждой он представлял Маринетт. Только её он видел перед собой, лишь её стоны эхом отдавались у него в голове. Мужчина ненавидел себя, считая свое поведение откровенной изменой, но уже не мог остановиться. Что угодно, лишь бы не трогать Маринетт.       Разумеется, откровенно избегать её Габриэль не мог, но в тот момент, когда Дюпен-Чен обнимала его или тянулась с поцелуем, он едва не сгорал от стыда и отвращения. Модельер чувствовал себя грязным и не хотел «пачкать» всем этим девушку. А она слепо верила каждой его отговорке о «срочных делах», даже самой откровенной и бессовестной лжи, каждый раз стремясь поделиться с соулмейтом своей нежностью...       Наступил июнь. У Маринетт начались выпускные экзамены. Она вновь поумерила свой пыл, давая Агресту своеобразную передышку. Он тоскливо глядел на календарь и уговаривал себя потерпеть еще немного. Оставалась неделя до окончания учебы Дюпен-Чен, и мужчина твердо решил заговорить с ней о своих чувствах в день последнего экзамена. Наконец-то весь этот ад закончится.