Стена пятисот слов

Едкий дым раздирает ноздри, царапает гортань, сыплется песком в желудок. Шаман сгибается ниже, почти касаясь лицом жаровни, и жадно ловит ртом тонкую нить запаха, не смея растерять ни вдоха. И мир плавится. Растекается цветом, послушный вязким, густым мыслям. Расступается извечная затхлая тьма. Шаман поднимает голову. Разгибает спину. Распрямляет сгорбленные плечи. Далеко, за едким дымом, отбивают рваный, калечный ритм тугие барабаны. Глухо, не разжимая губ, поют сородичи. И шаман их (слышит чует осязает) ВИДИТ. Его руки — как крылья; они поют силой и светом. Его тело послушно, прекрасно, светло. Он смотрит на мир, лежащий у него под ногами. Он видит свет. Для него просыпается Солнце и заливает тёмный зал рассветом, как кровью. Кровью с талым снегом пополам. Магия, чистый огонь, алый как рассвет, загорается в ладонях шамана. Ладони теперь зрячи — на них глаза. Украденные глаза. Шаман просыпается от сонной одури тёмных и слепых веков. Его губы рождают чистые, яркие звуки, и сородичи по-звериному чутко ведут уродливыми носами, ловя эту забытую речь. В них трудно, больно, кровью просыпается память, и всё безумнее бьются в конвульсиях тугие барабаны, вой стоном срывается со сжатых губ… Тьма отступает. Слепые уроды, они идут за голосом шамана в старый-новый рассвет, в горький дым ядовитых грибов. В иллюзию. Пусть. Они не слепы сейчас; но они глухи. Тоска ревёт в них умирающим зверем, тоска по огню, что срывается с рук шамана и жжёт их тела. И по тому огню, что срывается с его губ и жжёт их сердца. Они тоже ВИДЯТ. Стрела проходит насквозь, пробивая горло шаману. Он не чувствует. Он поёт огнём и собственной кровью, поёт о солнце и рассвете. О магии и снеге. О мире за стенами пещеры. О том, как невозможно, невыразимо, чудесно и чудовищно — ВИДЕТЬ. Норд, ухмыляясь, срезает трофей: уши фалмерского шамана. Снежный эльф оставляет уродливое тело за спиной и уходит в рассвет.