***
ТРИ ДНЯ МЫ С ЙЕНОМ СИДЕЛИ У ВОРОТ городской тюрьмы Кэнонгейт Толбут, в надежде, что Джейми вот-вот выпустят. Ворота периодически открывались, и каждый раз все мое тело с пяток до макушки прожигало насквозь, а потом заставляло леденеть от жуткого лязга огромных кованых исполинов, замуровавших намертво вход в обитель мук, скорби и боли. Но, к нашему жгучему разочарованию, это были либо другие узники, которых периодически отпускали-заводили с конвоем, либо телеги с какими-то тюремными грузами, либо небольшие патрули солдат-красномундирников. Пару раз мой желудок и вовсе сжимался от ужаса, потому что из ворот выезжала большая телега, на которой были сгружены трупы несчастных, так и не доживших до долгожданной свободы. «Его не может там быть! – решительно сказала я себе. – Просто не может! Даже не думай об этом, Бошан». Хотя, за всученную охране монетку, мы внимательно оглядывали содержимое телег вместе с другими родными и близкими заключенных, так же чего-то терпеливо дожидавшимися у ворот. На самом деле, мы с Йеном так извелись от ожидания, что я уже готова была опять пробиваться к коменданту, чтобы выяснять все подробности, и всерьез подумывала о том, чтобы снова дать ему взятку, хотя денег оставалось в обрез... Но тут, наконец, ближе к вечеру четвертого дня мое сердце радостно затрепетало: знакомый силуэт появился в небольшой партии отпущенных заключенных. Джейми вышел худющий, до невозможности грязный, измученный, и заметно прихрамывающий на обе ноги. Лицо его сильно отекло, набрякнув от усилий по перемещению тела, вены прочертили сосредоточенный лоб. Такое его состояние можно было ожидать, учитывая, сколько перенес наш бедовый парень всего лишь за прошедшие несколько дней. Публичное наказание на площади определенно никого не красит, не считая, конечно, всех прелестей суда и предшествующего трехмесячного заключения. Как и обещала, я не приходила туда, в это жуткое место, хотя мне было нелегко удержатся: воображение рисовало картины одну ужаснее другой. Но Йен-младший, словно верный оруженосец, был рядом с дядей все эти страшные несколько дней и буквально защищал его свой грудью от побоев и оскорблений толпы, пока Джейми держали в колодках на площади. Паренек давал дяде пить и есть, а так же помогал в других неотложных делах: в частности, например, почесать нос, или отмахнуться от надоедливых насекомых, или стереть пот, текущий в глаза. А так же нельзя упускать из внимания тот факт, что закованный в колодки человек полностью обездвижен и беспомощен, и, если не находится таких, кто желал бы ему помочь, все естественные надобности наказуемый вынужден справлять прямо в штаны, добавляя себе позора, а зевакам – пикантного зрелища, и, конечно, вызывая злобные насмешки любопытствующих идиотов. В общем, пареньку Йену выпала нелегкая доля, и когда заключенных вечером уводили обратно в тюрьму, он, измотанный и подавленный, возвращался в печатню и рассказывал мне хотя бы малую толику того, что им с Джейми приходилось испытывать за день там, на базарной площади среди недружелюбно настроенной толпы. Пока Йен был с Джейми, я либо моталась взад-вперед по маленькой комнатке на чердаке печатни, словно какой-нибудь запертый в клетке дикий зверь, либо бродила по улицам города, изнемогая от тревоги и неизвестности. И ждала парнишку словно рождественский сюрприз. Но, в то же время, скупые рассказы мальчишки о тех мытарствах, которые приходилось переживать моему мужу, страшили меня, хотя добрый малый, конечно, изо всех сил старался меня щадить.***
В КОНЦЕ ТРЕТЬЕГО ДНЯ ПРЕБЫВАНИЯ Джейми на проклятом месте наказания Йен зашел в мою комнатку на втором этаже печатни расстроенный и взъерошенный сильнее обычного, как-то вяло подволакивая большие ступни в потрепанных башмаках. Не говоря ни единого слова, паренек втиснулся в старенькое кресло в углу, и, подтянув острые колени к подбородку, угрюмо молчал, невзирая на мои нервные попытки его разговорить. Густые пряди каштановых волос, выбившись из его небрежной косы, плотно завесили унылое лицо. Я, понятно, желала побыстрее услышать, как там дела у моего несчастного мужа, но упрямый Йен только пыхтел, уставившись в одну точку и даже как-то подозрительно подкачивался, чем вызвал у меня настоящую панику, на самом деле. Почему-то вдруг пришло на ум, что Джейми внезапно решили казнить и даже привели смертный приговор в исполнение. – Йен! Да что случилось, ради Бога, скажи! Что с Джейми? Мальчишка посмотрел на меня невидящими взором, потом, вдруг спохватившись, неясно пробормотал: – Да все в порядке, тетушка, можешь не волноваться. С дядей все хорошо. – Я вижу, что-то случилось! Говори сейчас же, негодяй мелкий! Лучше не зли меня, хуже будет. Каюсь, от страха я уже готова была надавать бедняге живительных оплеух и даже потрясти как следует, чтобы привести в чувство. Йен опять посмотрел сквозь меня, словно я представляла из себя некую прозрачную субстанцию, и... промолчал. – Милый, ну не мучай ты меня, прошу! Черт! Я с ума тут с вами сойду! – Тетушка, дядя не велел тебе ничего рассказывать... – еле выплюнул через губу мальчишка. – Ах, не велел? Вот новости! А я велю. Рассказывай быстро! – Просто такое не для... ушей благовоспитанной леди. – Ой, да Господи! Не переживай, парень. Моя воспитанность как-нибудь да вытерпит. Говори! – наседала я. – Ну... дядю Джейми сегодня... – Йен, что?! – тут я буквально зарычала, не выдержав. – Да говори ты уже, черт! – Высекли. – ЧТО?! – ошарашено охнула я, не веря ушам. – Откуда ты это знаешь? – Потому что... видел... – паренек так и оставался в легком шоке, на самом деле, поэтому отвечал весьма и весьма заторможено. – То есть, ты хочешь сказать, что наказание исполнили... – мне тоже не хватало воздуха, – прямо там, на площади? Йен быстро кивнул и еще больше втянул голову в плечи. Я почувствовала, как жгучая волна окатила меня с головы до ног. – И что? И как? Он жив? – не помня себя, выкрикивала я, подступая вплотную к Йену. Парень с искренним недоумением вскинул на меня свои грустные оленьи глаза. – Почему он должен умереть, тетя Клэр? – Ну не знаю, от шока, может быть. – Что это, тетушка? Я отмахнулась, понимая, что совершенно не в состоянии объяснить четырнадцатилетнему пареньку восемнадцатого века, что значит умереть от шока. – Йен, ну, не терзай меня, пожалуйста, милый. Скажи, как он? – я практически нависла над мальчишкой, свернувшемся на своем кресле в нескладный комок. – Да... он в порядке... вроде бы. Улыбнулся мне после. Но его губы... – ЧТО? ЙЕН! – Они были в крови. В ушах зашумело. Мои внутренности резко схлынули вниз, а черные мушки услужливо заметались перед глазами. – Тетушка Клэр! Я увидела перед собой испуганное лицо Йена, выплывающее откуда-то из сумрачной мглы, и обнаружила себя лежащей на полу. Каждая жилка предательски ходила ходуном от затопившей меня дурноты. – Тетушка, выпей это. Прости. Черт... Я же говорил, не надо было рассказывать... Мальчишка протягивал мне кружку с остро пахнущим напитком. Сделав над собой усилие, я взяла ее и сделала несколько глотков, совершенно не чувствуя вкуса. Потом встала и молча начала собираться. – Тетушка, ты куда? – Я пойду к нему, – казалось, никакая чертова сила не могла меня остановить. – Тетушка, погоди, уже ночь ведь. Его увели в тюрьму сейчас. Но все равно, лучше тебе не ходить туда, правда... На это смотреть очень... тяжело. – Мне все равно. Я буду рядом. – Тетя! Нет! Дядя просил, чтобы ты не приходила, – голос Йена стал до крайности жестким. – Очень просил. Так ему будет легче, правда. – Да что ты понимаешь в этом, паразит! Глаза мальчишки потемнели, а прерывающийся от боли голос звучал так надсадно, будто вместе с тяжкими словами паренек выплевывал наружу кровавые куски своих внутренностей. – Тетушка... Дядя... Он всегда был сильным. Всегда. Сколько я его знал. А сейчас... он стоит там... такой... беспомощный... в этих чертовых колодках... Все издеваются, кому не лень... улюлюкают... гогочут. Бросают всякую гадость... прямо в лицо. А сегодня его били так жестоко. Кровь... она брызгала прямо на одежду!.. Иисус, тетушка! Это... невыносимо... И мне очень... больно. Здесь! – он приложил дрожащую ладонь к своей груди. – Будто я сам... на его месте. Мне было так страшно!.. Я ничем... ничем не мог ему помочь! Йен стоял весь красный, и голос его прерывался нервными всхлипами, хотя глаза, горевшие тяжкой мукой на искаженном лице, были сухими. Потом парень бессильно опустился в кресло. Я подошла, встала перед ним на колени и осторожно взяла в ладони неказистое пылающее лицо. – О, Йен... милый... Не переживай так. Он справится... Ты же знаешь нашего дядю Джейми. Он весь в шрамах. И он всегда с этим справлялся, – я мягко притянула взъерошенную голову за затылок к своему плечу, чувствуя, как его худая плоть сотрясается нервными спазмами. – Ты ему помогаешь, милый. Очень помогаешь. Потому что ты – рядом. Ты не бросил его, – я успокоительно покачивала тело парня в такт словам, похлопывая и растирая его костлявую спину. – Хотя знаю, как тебе трудно переносить это. Смотреть на мучения любимого человека гораздо страшнее, чем быть на этом месте самому. И всякий готов был бы поменяться, если б возможно. Я заглянула в расширенные от потрясения зрачки парня и легонько тряхнула его за плечи. – Он же вытерпел это? Скажи, Йен. Он ведь смолчал? – почему мне было это важно? Йен тихонько помотал головой. – Д-да-а... Перед этим хлестали еще двоих бедолаг. Они так истошно они визжали без остановки. Господь! Извивались ужами, будто их шпарили кипятком. Хотя и получили-то всего по шесть ударов. А наш дядя Джейми стоял спокойно в ожидании, словно его это не касается, – Йен делал над собой усилие, чтобы говорить: воздух вместе с короткими всхлипами еле попадал в его легкие, а широко открытые бархатные глаза смотрели куда-то, в одному ему ведомую даль, – но а потом, когда дошла очередь до дяди Джейми, он все стерпел. Молча. Можно было подумать, что палач хлещет по столбу, если бы тело дяди не сотрясалось от ударов, потому что они были... очень сильные. Но он даже ни разу не охнул. Только я... – Что, Йен? – Я ведь стоял близко, тетя, и все видел... – голос Йена опять дрогнул, по худому длинному горлу с едва обозначившимся кадыком прошла судорожная волна. – Видел, как костяшки его пальцев побелели, когда он стискивал кулаки, а сам он весь трясся от напряжения. Но это было едва заметно, тетушка! Потому что дядя Джейми... хорошо держался. «Чертов шотландец!» – я заморгала, честно пытаясь вздохнуть поглубже, чтобы опять не свалиться в обморок, потом залпом допила виски, потому что сама не в силах была справиться с отвратительной дрожью. – А дальше... – парнишка все глотал, глотал и никак не мог проглотить комок в горле, от чего голос его совсем осип, – палач отбросил истрепанные прутья и стал сыпать наказанным какой-то белый порошок... прямо на свежие раны... Я понял, что это была соль, тётя! Потому что те другие бедняги та-а-ак оглушительно заверещали, прямо всю душу вывернули. И один даже... потерял сознание. Только не дядя Джейми. Он стоял так уперто, что твой бык перед загонщиком. И даже не застонал. Только видно было, как он сцепил зубы. А когда немного пришел в себя, то нашел меня взглядом и... улыбнулся. Хотя его губы были в крови... Наверное, прокусил их все же, – голос Йена окончательно потух, паренек опустил голову и забормотал себе под нос так, что я еле разбирала слова. – Они сказали, что делают это в назидание всем... чтобы видели, что бывает, когда нарушаешь закон. А потом, когда они позволили мне снова подойти... я дал ему попить и хотел снова загородить от толпы, чтобы они больше не смели глумиться над дядей... – Йен вновь посмотрел на меня невидящим взглядом. – Но люди вокруг... Они молчали и стояли совсем тихо, а некоторые... кивали одобрительно. Многие после подходили, совали мне в руки какую-то еду, сласти и, даже, немного денег... Йен в доказательство позвенел мелочью в кармане. «Да-а... Джеймс Александр Малкольм Маккензи Фрейзер! Что тут скажешь, ты всегда умел впечатлить народ», – я закрыла глаза, глубоко вдохнула и выдохнула, потом снова открыла их. – Ничего... ничего, мальчик мой. Завтра же последний день, да? Надо потерпеть немного... и все закончится. Он к нам вернется, Йен, и тогда... мы позаботимся о нем. Должным образом. Не знаю, кого я больше успокаивала в этот момент – Йена или себя. Когда-то Джейми сказал, что гордость, это единственное, что у него осталось. Мой самолюбивый муж явно не был готов к тому, что я увижу его таким слабым и беспомощным. И стиснув зубы, я еще раз поклялась себе не ходить на адскую площадь, даже ценой собственных безмерных терзаний.