ДЕМОНОВ НЕ ВЫБИРАЮТ ИЛИ ПОД СЕНЬЮ ДРЕМЛЮЩЕЙ ДУШИ

***

Фрейзер Ридж, 1776 – СТРАННО, КАК ЖЕ ЭТО СЛУЧАЕТСЯ?.. – Случается что, Саксоночка? Мы все-таки выбрались из кровати после того, как Джейми окончательно отвлекся от своих шокирующих снов и снова обрел душевный покой. Более менее. Сейчас он сидел за столом в нашей кухне и попивал молоко из своей большой глиняной кружки, легкой и звонкой, в форме пузатого тролля, с дубинкой вместо ручки, которую крепко сжимала волосатая мускулистая рука этого лесного чудища. Кряжистые мощные ноги, колени которых выступали барельефом на рыжей керамической поверхности, покрывали, на манер килта, шкуры какого-то убиенного животного, а голова козла, призванная, видимо, заменить здесь шотландский спорран[1], возвышалась между ними, аккурат на причинном месте. Особенно привлекал внимание трогательный пупок в форме сердечка посередине округлого пивного брюшка. В центре выпуклого барельефа была выдавлена безыскусная надпись: «Я... ПА», знаменующая то, что Брианна специально смастерила эту кружку к последнему дню рождения Джейми. И даже обожгла ее в своей новой печи. Несмотря на кажущуюся свирепость и туповатость, в физиономии тролля проглядывала знакомое добродушие и ярко выраженное сумасбродство, тонко схваченное и воплощенное, благодаря художественному таланту нашей дочери. Когда она гордо вручила отцу свой подарок, Джейми некоторое время пялился бесстрастно на столь милое создание, потом растерянно поморгал, пробормотав что-то наподобие: «О! Спасибо». А когда Брианна ревниво спросила все же: понравилось ли ему, Джейми как-то напряженно выдавил из себя скудное: «Да». Хотя по выражению его лица невозможно было разглядеть совершенно никаких чувств. Но впоследствии было замечено, что глава нашего семейства пил всегда только из этой кружки, будь то молоко, пиво или вода, и никогда никому не позволял ее трогать, даже чтобы помыть. Хотя Джейми, не слишком ловко моющий за собой посуду, представлял собой довольно-таки трогательное зрелище. Когда он оторвал свои губы от сего примечательного изделия и бережно поставил его на стол, белые молочные капли расползлись довольной улыбкой по густым рыжеватым усам моего мужа. – С тобой все время так, – я поставила перед ним блюдо с горячими оладьями. – Все с точностью до наоборот... – Ты могла бы выражаться немного яснее, милая? Что-то я не совсем разумею, к чему ты клонишь... Джейми слегка хмыкнул и стер молочную улыбочку с усов тыльной стороной ладони, потом потянулся к блюду и ухватил самый зажаристый, водружая на него большую ложку сметаны. – Ну... ведь обычно говорят: «Я сделаю ради него всё – я всегда буду рядом!» Джейми, отправил оладий с горкой сметаны целиком в рот, и глянул на меня с некоторой долей недоумения, пытаясь видимо уловить ход моих мыслей. – А получается, самое тяжелое, что мне пришлось когда-либо делать ради тебя – НЕ БЫТЬ РЯДОМ. Да, пожалуй, это наиболее мучительное из всего остального, как оказалось. – Что ж, и я по-настоящему благодарен тебе за это, девочка, – деловито кивнул мой муж, когда рот его оказался более-менее свободен. – Мне было бы тяжко вдвойне от мысли, что ты увидишь это... этот... – он слегка передернул плечами. – В общем, поверь, там не на что было смотреть. – Знаешь, пройти сквозь двести чертовых лет в прошлое и не иметь возможности даже обнять тебя, не говоря уже про все остальное. Он вдруг прекратил есть и посидел немного, разглядывая крутые завитки волос между мощными грудями тролля, сквозь густую растительность которых, словно грибы из травы, торчали крепкие соски. И даже в задумчивости потер сей выпуклый орнамент большим пальцем. – Полагаю, ты пришла как раз во время, Саксоночка. Меня прямо оторопь берет от мысли, что мы могли разминуться с тобой. И никогда бы не встретились. Я же не сидел на месте в то время, и это чудо, что ты застала меня хотя бы в районе Эдинбурга. Единственное, что меня слегка попридержало там – так это как раз-таки тюрьма. Хотя, заявись ты на три месяца пораньше... не думаю, что тебе бы понравилась вся эта неразбериха с моим арестом и с той неизвестностью, в которой я оказался. Было бы еще хуже... для всех, уверяю тебя. – Да, да, помню... лучшее, что я могла для тебя сделать, это не быть рядом в трудную минуту, ага? Все-таки ты – чертов эгоистичный ублюдок, Джейми Фрейзер! Джейми отодвинул осторожно кружку в сторону и вдруг мягко дернул меня за руку так, что я оказалась прямиком в его надежных объятиях, подпираемая снизу крепко расставленными коленями. Он смотрел на меня в упор, прижимая к себе за талию, и синие глаза его излучали невероятное тепло. – Не могу сказать, что это не так, Саксоночка, но все же, сдается мне, кое-кто из нас двоих в своей эгоистичной упертости еще даст мне фору. Я стерла пальцами остатки сметаны с его усов и чмокнула в кончик длинного носа, острого, словно форштевень[2] парусного судна. – Что ж, согласись, моя упертость частенько выручала нас из большой беды. Закрыв глаза, я уютно прижалась к его плечу в полной нирване защищенности и покоя, усиленное тем, что он тихонько покачивал меня, обнимая. Мы посидели так немного. – Знаешь, девочка, что я тебе скажу, – зашептал он в мои волосы, отчего приятное тепло его дыхания распространялось по коже головы, – ты всегда была со рядом в трудную минуту, поверь. Здесь, – он прижал руку к своей груди, потом чуть прикоснулся пальцами ко лбу. – И сюда ты часто приходила ко мне, вообще-то. А во снах... твое присутствие было столь осязаемо, что, когда я просыпался, то чувствовал твой потрясающий запах, – я ощутила, как Джейми потянул носом воздух: влажное тепло в моих волосах сменилось на приятный холодок, – и это ощущение твоей плоти рядом, такой живой и горячей… – он прижал меня к себе еще крепче, будто боялся, что я снова исчезну, – я просто сходил с ума от желания. От этой невозможности тебя коснуться, девочка моя. Господи, я чувствовал себя таким... обреченным, – я услышала, как он сглотнул, и широкая грудь его двинулась, когда он тяжко перевел дыхание. – А когда я бывал болен, то видел тебя в бреду... ты клала мне на лоб свою прохладную руку и тогда, представь... даже лихорадка моя отступала. Поэтому тебе нечего беспокоится, mo duinne donn. Ты всегда была рядом, – тихо повторил он, целуя мой близкий лоб. – О, Джейми! Прости меня. – Иисус, когда ты так говоришь, я пугаюсь, чего еще ты могла натворить, девочка? – Никогда себе не прощу, что я ушла тогда, перед Каллоденом! Бросила тебя... умирать, – проскрипела я севшим голосом, буквально втиснувшись в его тело, будто хотела слиться с ним воедино навечно. – Никогда не прощу! – Ну, что ты... Он вдруг потянулся. Я почувствовала сильное движение тела под собой и открыла глаза, чтобы увидеть, как Джейми подвинул Брианину кружку к себе поближе. – Я никогда не знал, каково это, когда дети дарят тебе что-нибудь на день рождения. Да и не рассчитывал узнать, вообще-то... Он улыбался, рассматривая очаровательное изделие дочери, но глаза его при этом сверкнули набрякшими слезами. – И, если бы ты не ушла сквозь камни в тот день, так и не узнал бы никогда, – с некоторой ноткой изумления твердо проговорил он. – Так что да, не быть рядом, это иногда самое лучшее, что можно сделать. Хоть это и бесконечно тяжело. И он шмыгнул носом и снова зарылся лицом в мои волосы, стремясь сокрыть растрепанные чувства. – И все-таки... все-таки, – пробормотала я, прижимаясь к его горячему телу с удвоенной силой, хотя это, казалось, было невозможно, – ты бы никогда не узнал об этом, Джейми, если бы я не вернулась... Мы с Бри не вернулись бы. – Несомненно, это так, Саксоночка. И я благословляю вас за это! _______________ 1. спо́рран (англ. sporran, на гэльском sporan) – поясная сумка-кошель, чаще всего кожаная, носимая на поясе, на ремне килта или на отдельном узком ремешке или цепочке. Исторически использовалась для хранения всяких мелких вещей или в качестве кошелька для денег, поскольку у килта отсутствуют карманы. 2. форштевень – деревянная либо стальная балка в носу корабля, которая в нижней части переходит в киль.