ДЕМОНОВ НЕ ВЫБИРАЮТ ИЛИ ПОД СЕНЬЮ ДРЕМЛЮЩЕЙ ДУШИ

***

ДО НИТКИ ПРОМОКШУЮ СТАЙКУ ЗАДЕРЖАННЫХ девчонок и меня, пытающуюся все еще держаться на плаву в стремительной лавине бедствий – больше ради этих напуганных пигалиц, на самом-то деле – отпатрулировали до самой тюрьмы Кэнонгейт Толбут и свели вниз по стертым каменным ступеням в мрачный холодный подвал, где, собственно, и располагался вышеозначенный участок. Девчушки, ставшие сейчас совсем потерянными и жалкими, цеплялись за меня, будто за свой последний оплот, наверное, в моем случае не слишком-то и надежный. Потому как я сама была на грани истерики. Бравый констебль Джонсон куда-то ушел, а нас мокрых и почти голых поставили у стены, пока приставы равнодушно заполняли все бумаги, неторопливо подзывая к прилавку по одной. Я понимала, что ничем не могу помочь несчастным девушкам, но все равно старалась улыбаться им через силу своими замороженными губами, трясущимися помимо воли, может от холода, может от страха. Что я могла сказать им сейчас? То, что ждало их – ждало и меня, и никакие слова утешения тут не помогут, я понимала. Потом нас заперли в какой-то каменный мешок с решеткой вместо одной из стен и велели ждать, и это долгое ожидание неизвестного и пугающего выматывало хуже самой страшной пытки. Девочки, устав плакать и молиться, отупевшие от нескончаемых переживаний, сидели на полу у стены, нахохлившись и прижимаясь друг к другу в поисках тепла, поддержки и утешения. Я тоже присела рядом, и они, отрешенные, молча потянулись ко мне обняться, будто щенки к возвратившейся в лоно матери. Мало-помалу мы согрелись и перестали дрожать, задремав в томительной прострации приговоренных. Наконец, пришел один из приставов и, отомкнув клетку, выпустил нас, велев следовать за ним. Он повел нас по темному коридору, держа впереди тусклый фонарь. Я оглянулась, следом за нами шагали еще двое вооруженных солдат-конвоиров, так что шансы на побег равнялись нулю. Хотя я бы еще могла попытаться, но девочки, наверняка, не побежали бы. Понятно, что деваться бедняжкам было некуда: они полностью были во власти Жанны и беспрекословно подчинялись любым ее прихотям. С минуту я раздумывала над этим, пока нас не завели в маленькое сводчатое помещение, имевшее в наличии очень скудное количество мебели. Самой яркой достопримечательностью, притянувшей сразу наши испуганные взоры, было стоявшее в центре устрашающее приспособление, одновременно напоминавшее и колодки и скамейку, посредине которой возвышался плотный валик, покрытый потертой кожей. Мы разом охнули и переглянулись, потрясенные. Анет и Мими опять заплакали, а Верóник и Филиси затряслись мелкой тряской, бледные, словно полотно. Я и сама, скорее всего, выглядела не лучше. Оставив часовых снаружи, нам опять велели ждать здесь, в этой жуткой комнате, предназначение которой выглядело слишком очевидным, и мы, замирая от ужаса, постепенно рассмотрели в дальнем углу внушительные охапки хворостин, замоченные грудой в старых деревянных бадьях. Кроме розог, на небольшом столе вдоль той же темной стены, были разложены несколько других устрашающих предметов, очевидно уготованных для более серьезных наказаний: гибкие трости в палец и толще, хлысты, тоузы и ремни разных размеров. Тут же, на стене висели разнообразные плети. Я поспешно отвернулась, но от панических мыслей теперь не было спасения. Верóник смотрела на все это несколько секунд, совершенно потрясенная, потом вдруг, вскрикнув истошно, бросилась к двери и начала долбить в нее кулаками, разбивая в кровь пальцы и сдирая ногти. – Пустите, пустите меня, – кричала девушка, горько рыдая. – Я не выдержу этого, я умру! Помогите! «Если я выберусь живой из этого жуткого подвала, я тебя придушу», – мысленно пообещала я Жанне, чувствуя небольшое облегчение от этой праведной мысли. – Спокойно, спокойно, милая! Ты не умрешь. Будет больно, конечно, но ничего такого, что ты не сможешь вытерпеть, – я загребла дрожащую девушку в объятья и покачивала ее, бормоча эти сомнительные утешения своими прыгающими губами, которых, признаться, не чувствовала вовсе. – Мистер Джонсон обещал мадам обойтись с нами не слишком жестоко. Что такое жестоко, а что – нет, в понимании бесстрастных законников 18 века, я тоже не представляла. Закаленные бесконечными домашними наказаниями, люди в этом времени, мне приходилось где-то читать, выдерживали до тысячи розог и больше. И где гарантия, что «не слишком жестоко», это не каких-нибудь пятьсот-семьсот ударов. Может кому-то показаться мелочью на фоне всего... Я просто холодела от этой потрясающей мысли. Тем более станок, который красовался посредине комнаты, предполагал жесткую фиксацию приговоренных: я рассмотрела дополнительные ремни на уровне талии, а значит, наказание на этом приспособлении подразумевалось весьма и весьма болезненным. Христос... Выпустив затихшую девушку, я присела на единственный в комнате стул, стоявший в углу за небольшим столом при входе, ощущая, как ноги мои, ослабевшие от волнения и других передряг, уже не могут меня держать. Как-то путешествуя по Европе вместе с Френком, мы, влекомые болезненным любопытством, зашли в подвал средневекового замка Локет. Музей пыток и казней. Странная тяга, соглашусь, хотя замечено, что благополучные и сытые граждане моего времени обычно не прочь полюбоваться на кошмарную жизнь их менее удачливых предков. И, конечно, порадоваться за себя с великим облегчением. А что? Все это давно уже в прошлом. И, слава Богу, сейчас никому подобное не грозит. Я окинула мутным взглядом пыточную комнату перед собой и неожиданно для себя хмыкнула в горькой усмешке. Вот уж, воистину, человек предполагает, а Бог – располагает. Определенно, я поторопилась радоваться тогда... Иисус твою Рузвельт Христос! Если это кошмар, то уже давно пора бы проснуться. Неизбежность происходящего опять накрыла меня с головой, и я почувствовала, как внутренности мои сжались в спазме ужаса. В который уже раз. Наконец, – изнемогшая от мыслей и ожидания, я подскочила и замерла, прижавшись к каменной стене, вместе со своими товарками по несчастью – дверь отворилась, и вошли несколько человек, включая самого констебля Джонсона. Резко шибануло в нос кожей, прогорклым мужским потом и характерным запахом перегара от невыдержанного дешевого виски. Мужчины явно были в легком подпитии, которое, наверняка, не проходило у них никогда, судя по стойкому амбре и красным, лоснящимся, обрюзгшим физиономиям. Один из присутствующих, рыхлый и плюгавый, похоже, являлся врачом, потому как он взялся осматривать девушек, комментируя свои наблюдения писарю, который привычно приземлившись на оставленный мною стул, заносил крайне апатично его слова в потрепанную тетрадь с помощью ободранных перьев, даже не взглянув в нашу сторону ни с малейшей долей заинтересованности. Еще двое коренастых мужчин, одетых в видавшие виды кожаные жилеты без рукавов, тем самым демонстрировавшие устрашающе-крепкие мышцы на их мускулистых руках, – определенно, непосредственные исполнители приговора – принялись копаться в охапке вымоченных прутов, вытаскивая на свет по одному, и размахивали ими нарочито смачно и хлестко, очевидно не столько с испытательными целями, сколько с целью вызывать тем самым в наших, и без того потрясенных душах, спазмы панического предвкушения. Констебль Джонсон, небрежно присев бедром на стол перед писарем, что-то говорил ему, наблюдая с некоторым интересом, как доктор выстукивает девочкам грудь, а потом разглядывает и ощупывает все их более-менее соблазнительные места на беззащитных трясущихся телах, которые им велено было частично обнажить для осмотра. Писарь послушно внимал начальству и записывал, не поднимая безразличных глаз. Когда подошла моя очередь, я решительно отстранила липкие холодные руки доктора и проговорила, едва сдерживая нервную дрожь: – Я сама врач, так что со всей ответственностью заявляю, что у меня все в порядке, сударь. Можете не утруждаться. Доктор пожал плечами и посмотрел на капитана. Тот тоже пожал плечами и кивнул, велев писарю зафиксировать мой собственный вердикт про мое отличное здоровье на бумаге. – Итак, милые леди, вы знаете, почему вы здесь, – наконец, довольно буднично проговорил констебль, вытаскивая одно из перьев из подстаканника писаря и рассеяно вращая его между большим и указательным пальцами, – поэтому не будем тянуть. Чем быстрее мы начнем, тем быстрее закончим. Не так ли? Поэтому попрошу... Которая из вас готова пойти первой? Я взглянула на сжавшихся в ужасе девочек, сглотнула и сделала шаг к скамье, стараясь теперь уже не думать о последствиях. «Пресвятая Матерь Божья, спаси и помилуй!» – лишь пронеслось в моей голове. – О, нет, только не ты, мистрисс, – вдруг заявил Джонсон, поощрительно усмехаясь. – Ты пойдешь последней, если... Впрочем, для тебя у меня есть особое предложение. Пока пусть идет эта рыжуха, – он небрежно указал пером на Филиси, и встал, официально объявляя нам приговор. – Согласно статье закона о нарушении правил занятия проституцией вы все приговариваетесь к трем дюжинам ударов розгами. Приступайте, – далее весьма прозаично кивнул он своим кожаным подчиненным, а потом указал мне на дверь, – А ты, дорогуша, выйдешь со мной. Я увидела как упирающуюся и стенающую Филиси тащат за руки к скамейке и, возблагодарив Господа за то, что мне не надо на это смотреть, вышла вслед за констеблем в коридор, показавшийся мне совсем темным, после освещенной камеры. Впрочем, он нес с собой фонарь. Открыв соседнюю дверь, он пропустил меня вперед и спокойно зашел следом. Камера рядом была совсем обычной: грязные отполированные нары крепились к каждой из боковых стен, между ними стол, как в поездах дальнего следования, и позеленевшая бадья для помоев в углу. Вот и вся обстановка. Пахло как всегда во всех тюрьмах хуже, чем в запущенном зверинце: застоялым человеческим горем, полуразложившейся плотью и отходами жизнедеятельности вечно страдающих тел. Я прошла на середину тесного каземата и, остановившись в пространстве между кроватями, развернулась к констеблю, все еще закутанная в одеяло, довольно влажное после получасовой прогулки под дождем и сидения в холодном подвале. Оно, конечно хранило некоторое тепло, но довольно скудно и, к тому же, без конца сползало с меня, заставляя все время быть начеку, чтобы не оказаться абсолютно голой под алчными взглядами окружавших меня мужчин. И сейчас я судорожно вцепилась в него заледеневшими скрюченными пальцами, не давая упасть. Вернее, чтобы не выдать нервной трясучки, которая обуяла меня, поскольку я, конечно, догадывалась, о чем будет разговор. И приготовилась сопротивляться. Джонсон улыбнулся мне ласково и, установив фонарь на стол, спокойно уселся на кровать, показывая на место рядом с собой. Сопротивления он не ожидал. Ведь по рекомендации Жанны, я была прожженная шлюха, к тому же, которая любила погорячее. – Присядь, детка, – сказал он мне, похлопав ладонью по гладким доскам. – Ты слишком хороша, чтобы с тобой обошлись столь сурово. Но у меня на тебя, признаюсь, совершенно другие планы. Я вовсе не хочу делать тебе больно, поверь. – Что же вы хотите, сударь? – проигнорировав его приглашение присесть, проговорила я сипло, с содроганием прислушиваясь к безумным воплям в соседней камере. – Я уже сказала вам: я не шлюха! Я порядочная замужняя женщина!.. Просто я... тетушка одной из служанок мадам, зашла ее попроведовать и... в этой ситуации оказалась совершенно случайно. – Ха! Совершенно случайно? Голая, посреди борделя, ублажающая клиента? Да, брось. Рассказывай эти сказки кому-то другому. Впрочем, мне плевать сейчас, кто ты, милочка, поверь. – Это вы поверьте мне, сударь. Я не имею привычки врать. Мадам Жанна меня подставила, не знаю уж по какой причине. Все, что происходит сейчас, чрезвычайно... – мои сдавленные легкие со всхлипом втянули в себя гнилой воздух, – дико для меня, сэр. И я была бы весьма признательна за помощь с вашей стороны. Я сумею вас щедро отблагодарить. У меня есть деньги. Пробормотав это, я вперилась в него с тревожной мольбой. – Деньги? – его рот скривился от скуки. – Несомненно, это весьма интересно. Но сейчас речь не о них. И, потом, – он вальяжно закинул ногу на ногу и сцепил руки вокруг колена, – ты вряд ли предложишь мне больше, чем эта бестия Жанна. Не знаю, по какой такой причине вы там повздорили, девочки, но мне это оказалось чертовски на руку, ты не находишь? – Я постараюсь... постараюсь, чтобы вы не остались недовольным, – стараясь быть убедительной, пролепетала я, спешно прикидывая, где и сколько я могу насобирать этих денег. – Хмм... Что ж... Я рад это слышать. На самом-то деле, ты можешь оставить свои деньги при себе, душечка, потому что я намерен помочь тебе, не сомневайся. – О, благодарю вас за вашу доброту, сэр! – мой дух немного встрепенулся в надежде. – Но я... жду благодарности и от тебя. В ответ. Хотя... немного иного рода, если ты понимаешь, о чем я. И мне неважно, в конечном счете, кто ты, повторяю. Я вижу, что ты, милочка, не обычная проститутка, это несомненно. Но, на самом деле, это еще больше привлекает меня. Хотя ты и так просто чертовски хороша. «Ах ты, ублюдок вероломный!» – возмутилась я про себя, с отчаянием понимая, что мое тренированное женское чутье и на этот раз меня не обмануло. К сожалению. Хотя, его небрежное замечание о моей привлекательности меня неожиданно порадовало. Значит, хвала Иисусу, Джейми не... хмм... преувеличивал, когда восхищался мной – не он один был такого мнения. – Сэр, я несомненно порядочная, замужняя дама. Весьма набожная, поверьте, – констебль насмешливо задрал брови, опять окинув взглядом мой непритязательный гардероб. – Вы же понимаете, я не могу совершить столь тяжкий грех перед Господом! Просто не представляю, что делать в такой щепетильной для меня ситуации, – я понизила тон своего голоса, стараясь, чтобы он звучал как можно более проникновенно. – Может, вы, как истинный джентльмен, все же пойдете навстречу моей скромности и позволите мне отблагодарить вас как-нибудь по-другому – не столь пагубно для моей души? Умоляю, сэр! – и я заломила руки в просящем жесте, не забывая локтями придерживать одеяло. – Как же ты не понимаешь, красотка, – капитан пытался быть подчеркнуто терпеливым, – в нашей судебной системе приговор отменить весьма затруднительно: дело запущено, бумаги подписаны, несколько свидетелей присутствуют при исполнении. Хотя... ты видишь, я готов рискнуть, если ты подаришь мне кое-что столь же приятное, Клэр. Только на таких условиях! Повторяю, я буду рад получить твою восхитительную благосклонность в обмен на мое содействие в освобождении тебя от этой ужасной ужасной участи, – его густые брови приподнялись сострадательным домиком, а голос звучал тепло и сочувственно. – Поверь мне, тут есть над чем подумать – это действительно очень больно, как ты можешь слышать... – он указал небрежным жестом на стену напротив себя, которая до этого буквально содрогалась от пронзительных криков. Я обратила внимание, что сейчас за ней наступила относительная тишина – хотя слышались приглушенные всхлипы и рыдания – видимо, пока меняли наказуемых одну на другую на том ужасном станке. Я застыла в ступоре, не зная, что еще предпринять. – Послушай, Клэр, я понимаю, тебе надо чуть-чуть подумать. Только думай не слишком долго. У тебя есть время до того момента, – голос констебля вдруг стал предельно жестким, – как высекут всех остальных шлюх. Ты можешь посидеть здесь и послушать еще, впрочем: то, от чего я тебе предлагаю избавиться, звучит не слишком-то сладостно. Ага? За стеной разразилась новая порция душераздирающих кошачих визгов: экзекуторы опять приступили к своей работе, видимо, после того, как девушек поменяли. Джонсон поднялся пружинисто и пошел к двери, потом развернулся. – И, кроме того, детка, пока будешь думать, учти тот факт, что в любом случае твои прелести подвергнуться утрате целомудренности, конечно. Но в первом случае это будет чрезвычайно больно и в присутствии нескольких мужчин, а в другом... Что ж... Я не сказал бы, что в этом деле я слишком неотразим, моя прелесть, – со скабрезной ухмылкой проговорил капитан, самодовольно разгладив при этом свои пышные ухоженные усы, – но никто из женщин не жаловался, по крайне мере. Все оставались весьма и весьма довольными. Так что выбирай, душечка моя: либо блаженство в руках одного приятного во всех отношениях джентльмена, либо позорные страдания в руках многих вонючих мужланов. Я скоро приду, Клэр и, надеюсь, чрезвычайно надеюсь, ты выберешь первое. Потому что мне будет довольно-таки жаль портить такое изысканное тело. Он вышел, а я села на его нагретое место на жестких нарах и задумалась, кутаясь в свой леденящий покров. Капитан, надо отдать справедливость, был не слишком противен на вид. Вернее, совсем даже не противен. Высокий, статный, наверняка, моложе меня. В другой ситуации, мне стало бы даже лестно, что он обратил на меня свое внимание. И быть может – я сглотнула – от меня ведь не убудет, а? А что? Живем только раз, как говориться. Тем более никто не узнает, похоже. И Джейми... Он тоже не узнает. Ведь я смогу промолчать. Хотя, даже если он и узнает, вряд ли он осудит меня, понимая от какой незавидной участи я спасалась. Решение дилеммы слишком очевидно. Когда-то, в подобной ситуации, я тоже не осудила его. Хотя, кого ты обманываешь, Бошан? Он никогда не сдавался ради своего спасения. Только ради меня. Вторая пауза между дикими воплями, заставила меня сбиться с мысли. Кто сейчас? Мими, с ее пухлыми нежными губками маленькой обиженной девочки, или большеглазая хрупкая Анет? А может Верóник, так доверчиво жавшаяся ко мне все это время? Я с силой закусила край потертой ткани, пытаясь справится с горечью, захлестнувшей меня, и стала непроизвольно раскачиваться. Так или иначе, скоро время мое истечет и надо выбрать, оказаться ли следом за ними, распятой на позорной скамье или не менее бесславно отдаться отвратительному в своей самоуверенной галантности насильнику. И это будет значить только одно: я сдалась. Важно ли это было сейчас, я не знала. В конце концов, разные бывают обстоятельства, и все системы выживания в моем времени говорят, что спасение жизни важнее всего. Любой ценой. Хотя... моя жизнь на кону вроде бы и не стоит. Конечно, я не представляла, как перенесу наказание, и насколько оно болезненное. Может, я умру от шока в процессе. Всякое бывает. Я поежилась: волосы мои зашевелились на голове и поднялись дыбом по всему телу. Я вспомнила, как Джейми, в свое время, сидел в одиночке неделю перед своим наказанием, и подивилась зверской расчетливости Рендолла. Мои мысли всего за несколько минут ввергли меня в пучину отчаяния. Щеки горели, руки были холоднее льда. Каково же было ему там, в компании с такими убийственными размышлениями, целую неделю?.. Господь Всемогущий, я задумывалась об этом иногда, но никогда не чувствовала так явственно то, что он испытал. Кажется, есть от чего сойти с ума! Но все же. Когда-то, много лет назад, Джейми сказал мне: «дело было не в содомии, Клэр, хотя, конечно, ничего особо приятного, но порка все равно была страшнее». Та жуткая, кровавая порка Черного Джека Рендолла. Но мысль о том, что он не может сдаться вот так, по прихоти этого дьявола, остановила его. Сдаться было страшнее для него самой лютой пытки. А я, выходит, могу? Я задумалась: «Важно ли мне сдаться или не сдаться, на самом-то деле?» и почувствовала, что для меня дело совсем даже не в этом, почему-то... «Ну, перестань, Бошан, – шептал мне на ухо какой-то мягкий сладенький голос, – зачем все так драматизировать и усложнять. Откупись. Чего тебе стоит? Не слишком велика и цена. Ты же не девственница, в конце-то концов, и ханжества за тобой особого тоже не водилось. Король. Помнишь?». Да, король Луи однажды заставил меня заплатить за мои планы. На кону стояло слишком много, и я принесла эту жертву. И постаралась о ней забыть… И Фрэнк... Это было другой моей значительной сделкой с совестью. Забыть такое не удастся, конечно, но у меня найдется с десяток оправдательных аргументов... Так и сейчас: я сотру все это из памяти, будто никогда ничего и не было. И, наверняка, придумаю кучу оправданий. Никто не узнает и не осудит меня. И я сама тоже... Голова моя лопалась от криков бедных девушек за стеной, и я закрыла лицо руками, собираясь с мыслями, пока они опять замолчали в перерыве. Дверь противно лязгнула, и зашел капитан Джонсон. Он, видимо, с ходу определил по моему смятенному лицу принятое решение и улыбнулся: – Ну, вот и умница, Клэр... Иди сюда, – его расфокусированный взор был охвачен явственным вожделением, видимо, вследствие наблюдения за экзекуцией, бриджи спереди топорщились внушительным бугром.