***
Поместье Хиллоутер, Озерный край, сентябрь, 1757 года – НЕ ПОНИМАЮ, – ДЖОН В ОТЧАЯНИИ скрипнул зубами. – Ты посмотри на себя! Этот бесчеловечный мерзавец так тебя изувечил! Снова. Ты уверен, что тебе надо именно это? Джейми? Грей осторожно взял его перевязанную ладонь. Под бинтами, он знал, были вспоротые ногти, из-под которых приглашенный доктор, сам содрогаясь от ужаса, вытаскивал заостренные щепки. Заодно мистер Хантер вытащил осколки бутылочного стекла из глубоких порезов на ступнях. Господь! Раны уже гноились. Их пришлось хорошенько обрабатывать и зашивать. Хорошо, что Джейми во время этой процедуры был в глубоком забытье под действием настойки опиума. Грей невольно передернулся, и голова его, в который раз, закружилась при одном воспоминании об этом. Он с трудом проглотил тошнотворный комок, подступивший к горлу. – Не знаю... Пока что мне больно, и я не хочу особо. Но после... В общем, я не понимаю сам, Джон. Думаю... дело не в боли, конечно. Просто боль это... как знак... – воздух вместе со словами с великим трудом исходили из груди пораненного шотландца. – Знак власти. Кажется, все дело в нем... в праве этого человека на власть. – Праве на власть? – Джон не замечал тоскливый холод, разлившийся по внутренностям. – Да... – Джейми со стоном выдохнул и, закрыв глаза, замолчал обессиленный, потом все же продолжил. – Его присутствие... дает мне возможность не заботиться ни о чем... как бы я не старался, он все равно... заставит. И иногда это так... хорошо. Когда тебя несет куда-то... помимо твоей воли. – Я ведь тоже могу. Могу заставить, – Грей упрямо сжал губы, но слова звучали нерешительно, скорее, как вопрос. – Гх-м-м... Не думаю, что ты... – Джейми глянул на него почти виновато, потом прикрыл тяжелые веки. – Не ото всякого можно... принять унижение... дружище... и... не всякой силе возможно покориться. Она должна быть как... как чертов поток... безжалостная... холодная стремнина, которую умолять, которой сопротивляться... совершенно бессмысленно. Иначе... я не дамся. Я буду... сражаться. Ты ведь знаешь...***
13, Триплтон-стрит Брикстон, Лондон 22 сентября, 1757 03:00 a.m. – СКАЗАТЬ ТЕБЕ ДЖЕЙМИ, МИЛЫЙ, КОГДА ты перестал быть для меня интересен? – Джонатан Рендолл стоял возле его головы и успокаивающе, словно заботливый доктор, поглаживал разметанные по столу, слипшиеся волосы, неопределенного теперь цвета, и при этом с внимательным интересом рассматривал тлеющий огонек на конце прута, только что основательно нагретого на жаровне. – Сказать? – Мне плевать на тебя и твои интересы, Рендолл! – он отчаянно рвался, насколько это возможно было сделать его телу, намертво притянутому ремнями к столешнице, а голос изрядно сипел, охрипший от криков. – Ха! Позволь усомниться, что это так. Вовсе тебе не наплевать, маленький лжец, – вдоволь насмотревшись на опасный огонек, он поводил прутом туда-сюда над глазами, губами, лицом привязанного шотландца, тем самым вызывая у Джейми вполне закономерный мандраж. – Ты же отлично знаешь, мой мальчик, что врать нехорошо. Разве твой благословенный папаша не учил тебя этому? Впрочем, я его понимаю, учить такого упертого мошенника совершенно бесполезно. – Я не вру! – он отчаянно дергался и потел в тоскливом ожидании, не сводя глаз с шающего прута, который обдавал его кожу угрожающим жаром. – Не врешь? Вот как? Что ж. Позволь, я напомню тебе... Ты считаешь себя таким... особенным, Джейми... страдающим... жертвенным... – темные от застоявшейся крови губы дрогнули в усмешке. – Ты хочешь, чтобы я суетился, бегал, добивался тебя? Всегда. Чтобы разыскивал одержимо, строил планы, расставлял ловушки? Одну хитрее другой? М? Он вдруг с силой схватил Джейми за лицо, жестко сминая сухой прохладной ладонью, и при этом свирепо сощурился, обнажив хищный оскал зубов. – Ты видно хочешь, чтобы я один, жестокий палач... злобный дьявол... был повинен в твоих мучениях? А ты у нас – святая жертва, которая совершенно ни при чем? Практически агнец Божий?.. – твердая рука скользнула к шее пленника, сжав ее так чувствительно, что у Джейми перехватило дыхание, и звездочки замелькали в глазах. – Ведь так, мой хитрый, невозможно хитрый мальчуган?.. Потом Рендолл ненадолго замер, будто в экстазе, чтобы послушать хриплый вопль жертвы, после того, как притиснул раскаленный кончик прута к взмокшей груди, на которой уже красовалось несколько подобных отметин, сотворенных им за последние полчаса. На лице англичанина в этот момент было написано бескрайнее удовлетворение: прикрыв глаза, он будто слушал вдохновенную музыку. Только что сам не дирижировал... – Ну-ну-ну... – он ласково похлопал дрожащего пленника по плечу и внимательно, с каким-то самозабвенным любованием творца, рассмотрел получившийся след, потом даже потрогал пальцами, – понимаю... это больно. Но не сдерживай себя, Джейми, прошу тебя. Впусти эту боль. Раствори в своем теле. Прими ее всей плотью, мой прекрасный. Разреши ей помочь тебе... И тогда... она очистит! Поверь мне, это святая... святая боль, она поможет тебе спастись. Так же, как она спасла твоего Иисуса когда-то. – Ты больной ублюдок! – Джейми задыхался, перед глазами уже вовсю роились темные мушки, предвестники обморока. – Что ж... верно. А ты разве нет? – Джек снова сунул прут в огонь и усмехнулся. – И заметь, я не скрываю этого. В отличие от тебя, мой милый, не прячусь за фальшивой благопристойной личиной. Я таков, каков есть. Все по-честному. А вот ты – лжешь! И лжешь сам себе, что хуже всего. Давай, мальчик, не упрямься, признай истину. Она стоит того, поверь. – Иди ты к дьяволу со своей гребаной истиной, Рендолл! – он с ужасом осознал, что от боли и шока не может сдержаться, ожидая обещанной немедленной расплаты за свою опрометчивую грубость. Но полковник только хохотнул и продолжил невозмутимо, будто прерванный светский разговор за рюмочкой приличного бренди. – Вот и печать мою ты вывел... глупыш. Стыдишься нашей связи. Стыдишься, что принадлежишь мне? Так вот... Можешь не переживать. С некоторых пор ты стал мне неинтересен, Джейми. Боюсь, я весьма разочарован в тебе. «Мне плевать!» – хотелось рыкнуть прямо в эту скалящуюся холеную рожу, но Джейми почему-то промолчал, вдруг почувствовав, как тоскливо сжалось в груди, будто он определенно теряет сейчас что-то ценное? Он ошарашенно вперился в снисходительную физиономию англичанина, забыв про боль. Неужели ему так важно внимание Рендолла, этого чудовищного, больного извращенца, давно продавшего свою чертову душу дьяволу? Для того он и вырезал его черную метку, чтобы разорвать их уродливую связь. Но ведь он, Джейми Фрейзер, вернулся сейчас. И даже пожалел, что не единственный у Джека Рендолла. Иисус, да что с ним такое? Пленник ощущал под саднящими лопатками колкость неструганных досок и с силой вжался спиной в это щетинистое месиво, чтобы хоть как-то отвлечься от ядовитых мыслей, которые капля за каплей вливал в его голову вкрадчивый елейный голос. – Я знаю, ты чувствуешь это, мой маленький лицемер. Да, чувствуешь... что я потерял к тебе интерес. И тебе больно, признай. Хотя ты и лжешь себе старательно, что тебе все равно. Убеждаешь себя, что я тебе отвратителен... Рендолл засмеялся, и смех его опалил грудь Джейми еще одним пламенным ожогом, только изнутри. – Не смей отворачиваться! Смотри на меня! – Джек с силой развернул к себе его голову, не давая скрыть растерянный взор. – Вот так, замечательно... мой прекрасный. Смотри на меня, Джейми... Не прячься. Имей смелость постигнуть подлинную правду. Полковник потормошил щеку пленника, потом впился пальцами в волосы, удерживая ускользающий взгляд. – Так сказать тебе, почему ты стал безразличен мне, мой сладкий малыш? А? – в голосе Рендолла полыхнули грозные нотки. – Или ты дальше будешь делать вид, что тебе все равно? Хотя... ты и так наверняка знаешь из-за чего. – Нет, не знаю! – сказал и вдруг понял, что Рендолл прав: это была та самая ложь. – Знаешь, милый, знаешь, – Джек чувствительно похлопал его по щеке. – Но я все равно скажу тебе. Джейми молчал, пялясь в серый сводчатый потолок, и боялся услышать уже известный ему ответ. – Что ж, это случилось даже не в тот самый момент, когда ты сдался, Джейми... – Нет! – он истово дернулся в плотных привязях. – Неправда! Я не сдался! – Сдался. Вспомни... ТЫ ПОПРОСИЛ меня! Тогда, в этом самом доме, четыре месяца назад. Ты попросил, чтобы я овладел тобой, Джейми. Ты сам этого захотел! САМ. И мы оба знаем это. Вспомни, ты повернулся ко мне своим похотливым задом, как это делает самая блудливая кошка на свете, и умолял взять тебя. Всего, целиком. Ты сказал, что ПРИНАДЛЕЖИШЬ МНЕ. Сказал, не спорь. И в тот самый момент – ты должен это понимать! – ты стал моим. Со всеми потрохами. Так что нечего теперь разыгрывать из себя праведного мученика. Господь! Джейми зажмурил глаза и впился зубами в напрочь искусанные губы, понимая, что слезы помимо воли текут по его щекам. – Так что, сомнений нет, мой милый: ты – сдался! – еще тверже проговорил Рендолл, непреклонный сейчас в своем дружелюбном спокойствии, потом слегка поразмыслил. – Хотя, знаешь, может ты и прав. Это вполне похоже на то, что ты позволил себе тогда по-честному заглянуть в свою собственную суть. Один раз. В тот единый краткий миг на тебя нашло озарение. Пусть будет так. Ты все-таки смог слегка приоткрыть для себя очевидность... про маленького похотливого ублюдка, который чертовски заводится от того, что кто-то безжалостно дерет его в зад. Рендолл жестко развел в стороны его бедра и, грубо проникая внутрь, сделал несколько резких поступательных движений, заставляя Джейми мучительно корчиться от боли в уже значительно поврежденном сегодня анусе. – Хорошо, – глубокомысленно констатировал Черный Джек, не прерывая своего беспощадного занятия. – Но не это вызывает сожаление, поверь. А то... – он склонился ближе, и Джейми ощутил тепло вязкого дыхания на своем мокром лице и тяжелое поглаживание другой его руки по волосам, – то, что ты трусливо не хочешь признать этого до конца. Не хочешь, наконец, понять, что повернулся ты тогда вовсе не из-за боли, Джейми – ты можешь вытерпеть любую боль, уж я-то знаю – а потому, что ты такой, какой есть: ты бесконечно жаждешь этой сладостной муки. А? Я прав? Ну, признай же, я прав?! Джейми, кусая губы и извиваясь от вторжения безжалостных пальцев, понимал, что спорить сейчас определенно не в состоянии. Да и какой такой довод он мог предоставить, когда самый очевидный аргумент был налицо – вернее, на совсем даже противоположную часть тела – член его предательски напрягся, в который уже раз за сегодня, несмотря на то, что сам его хозяин готов был блевануть. – Пожалуйста... – только пробормотал он, беспомощно глотая слезы. – Пожалуйста, Рендолл... не надо. – Ну-ну-ну... вот это и есть та самая ложь, мой милый. Твое тело говорит за тебя. Не сопротивляйся. Отключи свою голову. Дай ему получить свое удовольствие сполна. Истинное удовольствие, Джейми, без примеси лжи и запретов. Разве ты не чувствуешь сейчас, как оно все дрожит от желания, мой прекрасный. Доверься ему! Ощути это чистое удовольствие, которое оно так жаждет. Рендолл с профессиональным интересом ученого-экспериментатора производил свои манипуляции все отчетливее, и Джейми ощущал себя препарируемой личинкой на его столе. Ему было слишком гадко, он захлебывается воздухом, пульсация в голове усилилась в разы. Нет! Не может быть! Но он снова почувствовал это – дикие вибрации по всему телу, которые сносят мозг и заставляют тело выгибаться в спазме желания. Несмотря на охватившую его мерзкую боль, которая неистово ширилась и перерастала в какую-то одержимую, болезненную сладость. – Видишь, на что ты готов, м? – Рендолл, будто продолжая занимательную лекцию, засунул свои холодные пальцы в рот пленника и водил ими там, растягивая губы, щеки, жестко скользил по зубам, так же тошнотворно и грубо, как терзал его с другой стороны тела. – Видишь, ты готов лизать мои руки, ага? Руки хозяина, который причиняет тебе боль. Так что давай, мой прекрасный, расслабься, наконец. И вкуси в полной мере этот запретный плод. Джейми почувствовал: боль ушла совсем, исчезла, испарилась, осталось лишь чистое удовольствие – страсть и желание, которые, охватывая его целиком, заставляли делать немыслимые вещи. Взрыв, вспышка, невероятное наслаждение, которые он постиг, были платой за то, что он очнется сейчас, дьявол, в полном дерьме, с отвратительным ощущением пальцев Рендолла во рту и в заднице, от которых некуда деваться. Он знал это и, оттягивая момент, лежал неподвижно, не желая возвращаться из спасительного забытья. И чувствовал на себе внимательный, изучающий взгляд, наблюдавший бесстрастно за его сокрушительной конвульсией. – Так что же тебе мешает жить, Джейми? – прерванная на несколько бурных минут лекция невозмутимо продолжилась. – Наслаждаться? Этот твой лютый страх... принять себя истинным,– Джек презрительно хохотнул, доставая руку изо рта пленника, изнемогшего от отвращения. – Тцс-тцс-тцс... Он так и сочится из тебя, не давая жить как следует. Поверь, даже Сид выше для меня сейчас: он всего лишь раб по статусу, но внутри – он свободен! Делает то, что хочет его сердце. А ты – раб своего страха и всех этих людских предрассудков, мой мальчик. Каково это, когда ты скован ими вот так, по рукам и ногам. А? – полковник, с силой подергал пристегнутые запястья шотландца. – Не можешь двинуться, Джейми, не можешь пошевелиться... Что бы ни происходило вокруг тебя, ты – бесполезное бревно, до тошноты упивающееся своей праведностью. И при этом тебя все равно, признай, трахают все, кто хочет, потому что ты не можешь сопротивляться. Так что, да, – Рендолл с легким сожалением подвел свой вердикт, – Тупой, упертый баран. И уже одно это вызывает разочарование. Теперь ты ничем не отличаешься для меня от других... таких же никчемных людишек. Они – просто мусор, жалкие букашки для моего гербария. И ты... такая же ничтожная убогая падаль. Он смачно плюнул Джейми в лицо, заставив его глаза снова зажмуриться, поскольку пленник только и мог сделать это, беспомощный, как та самая пришпиленная букашка в гербарии Рендолла. Потом Черный Джек вытащил, наконец, из него свою неумолимую руку, и Джейми с облегченным стоном расслабился, ощущая, как горит огнем его измученная за сегодня задница. Вдруг Рендолл, не говоря ни слова, исчез из его поля зрения, а потом Джейми услышал, как лязгнула дверь. «Он ушел? Рендолл ушел? Не может быть? Но надолго ли? Зачем?» – закрутились тревожные мысли, которые вгоняли пленника в тягостный ступор неопределенности, усиленный полной неподвижностью. «Что задумал этот изобретательный дьявол? Что будет с ним теперь? Какие жуткие пытки ему еще предстоят?» Так он терзался некоторое время, потом, окончательно обессиленный, незаметно для себя провалился в мертвый пустой сон. На мгновение или на пару часов, он так и не понял и очнулся от того, что его обостренное осязание уловило чужое опасное присутствие рядом. – Ну что ж, продолжим, пожалуй... если ты не возражаешь, – услышал он задумчивый голос полковника откуда-то сбоку, на уровне своих бедер, и, не успев до конца проснуться, с панической обреченностью ощутил, как палящий жар раскаленного прута неотвратимо подбирается к его беззащитному паху. – Ты неосмотрительно удалил мое клеймо, Джейми. Оно означало нашу вечную связь, ты помнишь? Не думаю, что это правильно, мой милый. Прости, но мне придется поставить тебе новое. Там, где его сложновато будет вырезать. Ага? Может, это заставит тебя задуматься все же... И понять, что я был прав. Джейми забился и закричал спросонья ошалело, стремясь предотвратить неизбежное, решив, что Рендолл решил лишить его мужского естества прямо сейчас. Сейчас и вот так просто! Без предупреждения, без подготовки и долгих речей, которые полковник Рендолл так любил задвигать. – Нет! Нет! Пожалуйста, нет! Рендолл, нет! Прекрати! Хватит! – кричал он, одновременно с диким чувством обреченности понимая, насколько сейчас все его мольбы бесполезны: Рендолл все равно сделает так, как решил. Он предупреждал сразу. Огненная вспышка, похуже всего остального вместе взятого, пронзила насквозь его тело, скручивая мышцы в спазме дикой оглушительной рези, заставив биться в агонии. И тогда он зарычал, завыл жутко и яростно, сыпля мольбами и проклятьями, будто пытаясь достать криком до небес, до самогó бесстрастного Бога, ощущая, как вопль его рвется неистово, смешиваясь с безудержными рыданиями, хлынувшими потоком из его стиснутой многолетней мýкой груди. И – Джейми чувствовал это – благословенно очищая ее, словно авгиевы конюшни, от омерзительной тяжкой скверны, скопившейся за столь долгий срок. Это было то, что он действительно позволил себе искренне. Через некоторое время он осознал, как ремни ослабли, освобождая его, и Рендолл, нашептывая что-то успокоительно-насмешливое, мягко похлопывает его по плечу. Сквозь отупляющий туман боли и изнеможения, Джейми слышал что-то вроде: «живи, мой прекрасный... вздохни полной грудью и чувствуй мир по-новому... начни жизнь с чистого листа... честно». А он, свернувшись калачиком, еще долго лежал обессиленный на жестком столе, и, всхлипывая, ощущал палящую боль во всем теле и, вместе с тем, невероятную сладость опустошения, будто испытал самый потрясающий в своей жизни оргазм.