Береги мой еле живой огонь

      Северный ветер несется по рытвинной дороге стаей гончих, кусает лодыжки и пригибает пожухлую траву к земле. Вызывает табун лихорадочных мурашек по коже, разрисованной чужой кровью вперемешку со своей собственной. Сквозняком пробирается под грубую ткань мужской рубахи и жалит оголенные участки кожи через прорехи в ткани.       Так холодно, что кровь внутри — река, промёрзшая до дна. Вязкая и неживая. Совсем как Лиарра сейчас.       Кандалы адски натирают руки. При любом малейшем движении и попытке избежать кнута в спину они раздирают незаживающие раны до мяса. Ноги как у разломанной в основании деревянной куклы: нитки умелого кукловода больше не держат тело, и северянка падает прямо в зловонную лужу, сдобренную конским навозом и помоями из близлежащих трактиров. Конвоиры, замечая неустойчивое положение девушки, добавляют ещё один аромат: с похабным лаем мочатся в лужи каждый раз, когда она в них падает.                    Боги, и это ланнистеровские псы называют хорошей шуткой.       Старк впечатывает взгляд в свои окровавленные руки, закованные в грязное железо. Они разбухли от синяков и переломов, как хлебная лепешка, брошенная в Желудёвую. Небольшую речушку на северо-востоке от дома, где они с братьями прятались от мейстера Лювина и делали себе из прутиков валирийские клинки.       Лиа глядит на них до рези в глазах и не позволяет себе даже сморгнуть слезы в уголках глаз. Во что бы то ни стало нужно смотреть.       Чтобы возникло это благое ощущение срастания заживо. Чтобы отнявший у неё всех металл врос в кожу и стал ее силой. Чтобы превратил невыразимое горе в сталь. Лиарра хочет слепить из своей боли оружие, дать своим страданиям голос, яростный крик, но из неё не выходит даже тихого шепота. Жалкое зрелище.       Цепи на неё в бессознательном состоянии надели ещё в Близнецах, после того, как прихвостни Болтонов и Фреев утомились пускать ее по кругу, оставляя роспись на теле в виде глубоких рваных ран от кинжалов, зубов и мечей. Учителя всегда говорили ей: если битва проиграна изначально — снизь сопротивление до минимума, уйди в себя и копи силы. Она любила им отвечать, что из своевольной волчицы никогда не получится послушной собаки. Если бы на это хватило силы, Лиарра бы усмехнулась жестокой иронии.        Старики всегда оказываются правы.       Но когда перебита стая, хочется сопротивляться до последней капли крови, вытекающей из тебя в землю. Сырую и багряную, принимающую смерть как дождь. Хочется иметь силу, бешено разгоняющую кровь по венам. Силу, а не черные пятна перед глазами.       Воспоминания той ночи настолько свежи, что грозят помутнением рассудка, и северянка сосредоточивает все своё внимание на физической боли, рассыпанной по всему телу, как зерна злаков весной. Она пытается найти в ней спасение, забывая главное.              Любое спасение — временно.       Лиа чувствовала неладное с самого приезда на Перешеек. Фреи были на редкость покладистыми, будто не их ткнули грязью в лицо, подкинув вместо короля всего лишь его сестру. Их уверяли, что свадьбе предшествовала долгая подготовка, что все пройдёт как и положено. «У нас будет музыка, чудесная музыка, и вино — целые красные реки, которые помогут смыть кое-какие обиды», — говорил Старый Фрей, ухмыляясь. Говорил, а она не слушала.       Она была невнимательна, не доверилась своим ощущениям, не увидела тут и там разбросанные подсказки о приближающемся ужасе. Лишь матушка, будто предчувствуя беду, заставила их с Роббом разделить с Уолдером хлеб, дабы так они оказались под защитой древних законов гостеприимства. Серый Волк, заставив спустить в штаны добрый десяток взрослых мужчин, рычал, скалился, и так и не согласился зайти даже в замок.       Боги, как я могла быть так слепа?       Позволила своим глупым детским переживаниям о первой брачной ночи и необходимости провести всю оставшуюся жизнь с нелюбимом мужчиной, полвечера прижимавшемся к ее спине бугром в штанах, сделать ее рассеянной и трусливой. Глупой девчонкой со страхом в глазах, затмевающим голос разума.       Она почувствовала что-то неправильное, когда два десятка мужчин уволокли ее, полураздетую по традициям, в спальню. Безоружную. Поняла по совсем не по-мужски всхлипывающему новоиспечённому мужу. По дрожи несущих ее рук. Она всегда была самой маленькой из всех детей в семье. Ростом совсем крошечным и хрупким телосложением она напоминала ребёнка — толпе мужчин не было тяжело ее нести.       Их руки не тряслись от тяжести. Их потряхивало от возбуждения перед резней.       Ей хватило одного мгновения, чтобы ухватиться за ближайшую грудь сопровождающего и с содроганием почувствовать за расшитым дублетом кольчугу.       Боги, только не вспоминай дальше. Только не вспоминай, умоляю. Воин, прошу… Смотри и не вспоминай.       Бесполезно. Пережитое совсем недавно выползает смутными обрывками, как могильные черви выползают из вздутого тела мертвеца.       Распоротые ржавыми кандалами руки со вздувающимися пузырями крови и гноя — раз.       Она выхватывает кинжал из-под пояса мужчины и перерезает тому глотку так быстро, что выражение его глаз не успевает измениться с алчущего на испуганное. Хватает горящий факел у стены и запускает его в первых двоих. Солдаты, застигнутые врасплох, приходят в себя и обнажают мечи, переливающиеся серебром в темноте каменного коридора. Висенья врывается через врата коридора так внезапно, что солдаты даже не успевают прикрыть голову руками: она вырывает глотки ещё двоим в считанные доли секунды. Кровь заливает алыми брызгами синеву свадебного платья.       Обезображенная охотничьим ножом левая мочка уха с кривыми неровными краями — два.       На неё набрасываются со спины и опрокидывают навзничь: Лиа чувствует, как рвутся длинные рукава, что расшивала бисером мать. Кто-то подносит к ее уху кинжал, и вспышка боли так оглушительна, что сначала она думает, что ослепла. Висенья отгрызает этому ублюдку руку: по рыку своей лютоволчицы и свинячим визгам мужчины она находит этого болтоновского выродка вслепую и всаживает рукоятку его же меча ему в сердце. Быстро проводит рукой по лицу, чтобы хоть как-то вернуть способность видеть: кровь заливает щеки, нос, брови и глаза. Крови на лице так много, что она никак не может оттереть хоть немного. Кровь капает с челюсти и пропитывает ворот платья, делая ткань тёплой и бордовой.       Перебинтованная оторванным рукавом голова с открытой кровоточащей раной на лбу — три.       Она разбирается с остальными головорезами быстро: скорость и мастерство на ее стороне, выпивка и смятение — на их. Лиарра летит по коридорам, ища обратный путь в свадебные залы, и ее сердце от ужаса заходится так быстро, что она спотыкается и падает. Лоб рассекает вспышкой боли. Лиарра идет на нечеловеческие вопли, крики и стоны. Кажется, северянка различает голос лучшей подруги, Талисы. Слёзы льются без остановки, ладони так вспотели, что кинжалы почти выскальзывают из рук.       Зудящие трещины со сломанным ребром с правой стороны — четыре.       Дыхание выходит из нее рваными полосами пара: в замке холодно, как в столетней могиле. Тело лихорадит и качает, голова затуманивается и отказывается принимать происходящее за реальность. Лиарра достигает главного чертога замка слишком поздно для того, чтобы что-то поменять, но вовремя, чтобы картины того, что грядет через доли секунды, въелись в неё паразитами — намертво, готовые пожирать плоть ее сердца до самой смерти.       Перед ней стоит матушка, отчаянно умоляющая старого Уолдера пощадить сына, короля мятежного Севера. Ее близнеца. Брата, у которого тяжесть всего мира на плечах. Брата, что приходит каждую ночь перед сном, чтобы обнять до хруста в костях и невесомо поцеловать в макушку. Брата, каждую ночь дающего клятву, в которой он сам нуждался всегда больше, чем она сама:       Я сберегу тебя, крошка Лиа.       Я защищу тебя и весь наш народ.       Человек в розовом плаще вонзает в него меч. Робб оседает мёртвой вещью и падает на спину, из которой торчат болты арбалета. Его стекленеющие глаза смотрят вверх, пока он захлебывается кровью. Пока жизнь не покидает его.       Лиарра заходится в истошном крике.       Красные воспаляющиеся полукруги на коже — следы гнилых зубов потешавшихся над ней наёмников — пять.       Матушка успевает повернуться в ее сторону и прошептать одно единственное слово-молитву.       Беги!       Одно единственное слово, сказанное перед тем, как один из сыновей Фрея хватает ее за волосы. Мама в другом конце комнаты, и Лиарра не успевает сделать и шага, как слышит звук кинжала, доставаемого из ножен. Девочка по-детски зажимает уши и зажмуривает глаза. Леди Кейтилин не находит ни пощады, ни жалости, и ей, матери шестерых детей, перерезают горло, как безродной собаке. Ее застывшие, такие прекрасные глаза, навсегда останутся полными необъятного ужаса и вины за неспасённого первенца. Раз Два Три Четыре Пять Кто не спрятался — тому несдобровать.       Лиарра отмирает. Начинает идти. Шаг за шагом. Запинается ногами за окровавленное тело брата, так и не добравшегося до жены. В глазах темнеет, будто кто-то гасит факелы в огромном чертоге, и все погружается в беспросветную тьму. В грудной клетке лениво поднимают головы разбуженные нестерпимой болью демоны.       Она клялась никогда, никогда не произносить этих слов, дающим им власть над ней, но клятвы больше не имеют для неё значения. Даже если эта клятва ему. Ее голос становится эхом воплей тысячи жертв, преданных священному огню.       — Владыка Света, согрей меня и защити, ибо ночь темна и полна ужасов. Наполни меня своим светом, ибо дитя твоё погибает в холоде стали врагов, — Лиа шепчет, не размыкая губ, и ее слова, как змеи, начинают душить в тугих кольцах сердце.       Древняя молитва призывает клубящуюся темноту, лениво выползающую из столетних камней чертога. Сама чернота ночи течет чёрной водой по полу, сплетаясь в клубок нечестивых тварей у ног северянки. Тонкое пламя свечей на столах вспыхивает огненным столбом. Дьявольские отродья появляются лишь когда сполна отведают смерти самого дорогого, что есть у призывающего. Сыто гудят, расползаясь вязью жуткого хохота по ребрам, бешено ускоряя кровоток.       Лиарра чувствует, как все тело начинает адски жечь, будто сама кровь обращается в пламя. Мышцы рвутся в агонии чужеродной силы, заполняющей все тело без остатка. Она бросается в самую гущу солдат, убивая их с такой лёгкостью, будто бьётся против чучел, набитых сеном. Ни один меч не доходит до неё, не причиняет вреда, будто сам Неведомый отводит их. Лиа добирается до помоста, на котором в прирос к стулу оцепеневший от ужаса Фрей, и отточенным движением вонзает кухонный нож глубоко в его глазное яблоко. Потом ещё, ещё и ещё. Превращая его старое, испещрённое морщинами лицо в мясистую, тёплую от крови кашу.       Кровь-кровь-кровь-кровь-кровь-кровь-кровь       Спустя целую вечность тёмные силы покидают ее сердце, и жалкий остаток свечей погружает зал в неприятный полумрак. У ног Лиарры валяется размозженная голова старого ублюдка.       Она смотрит на изуродованный труп Уолдера почти что с недоумением. До того, как на Лиарру обрушивается сокрушительная волна ударов целого моря солдат, наёмников и головорезов, ей удаётся взглянуть на тело Талисы, в защитном жесте прикрывающей ранее округлый живот с лютоволчонком внутри, ныне — кровавое месиво. Возле кишок умершей виднеется крошечный несформировавшийся мёртвый плод.       Ее нерождённый племянник.       Лиа падает на пол, пытаясь защитить себя руками. За градом ударов она слышит, как Висенья истошно рычит, скалится, пытается выбраться из захвата человеческих рук в надежде отдать свою жизнь, спасая хозяйку. Но они набрасываются на лютоволчицу всемером и режут-режут-режут-режут. На белоснежной шкуре появляется кровь.       О боги, так много крови.       Жалобный скулёж зверя становится все тише, судорожные всхлипывания девочки все глуше. Смерть лютоволчицы — последняя смерть в ту ночь, представшая перед глазами Лиарры Старк перед тем, как она потеряет сознание, погрузившись в небытие.

***

      На четвертый день конвоя свадебные туфельки северянки превращаются в два сваренных куска кожи, свободно болтающихся на лодыжках. Разбухшие изрезанные ноги настолько стерты, что она перестает их чувствовать, будто они больше не являются частью тела: мозоли на них лопаются и пузырятся, беспрерывно рождая новые увечья. Ее щедро полосуют кнутом по спине за излишнюю медлительность, но ни разу не добиваются того, чтобы она склонила гордо поднятую голову. Из последних сил, что у нее остаются, Старк высоко задирает подбородок. До болей в шее и онемения спины остервенело отказывает этой своре чудовищ в таком удовольствии, как принятие своего положения. Рабской смиренности в Лиарре — ни на грош. В первые дни заключения ей кажется именно так.       На пятый день она безвольно сваливается наземь, больше не находя в себе сил даже на то, чтобы подняться, что уж говорить о том, чтобы кому-то что-то доказывать. Лию грубо хватает за грудки какой-то русоволосый солдат с такой крупной челюстью и огромными зубами, что в бреду ей чудится, что он людоед из сказок старой Нэн. Лиарра глупо хихикает и, когда получает кулаком от чудища прямо в челюсть, харкает в рожу солдата сплюнутой кровью и начинает смеяться еще громче, до судорожной дрожи, что бьет ее тело. Она видит его руку, поднимающуюся для размашистого удара, нечетко — слезы заполняют ее глаза и стекают ручейками по грязным, измазанным в крови и грязи щекам.       Прости меня, отец. Я подвела тебя, я никого не спасла, никого не смогла защитить. Прости меня. Прости.       Лиарра зажмуривает глаза, воскрешая образ внутреннего дворика Винтерфелла, где учила Брана и Арью стрелять из лука, укачивая на руках малыша Рикона. Где-то в отдалении Джон с Роббом постоянно схлестывались в тренировочный битве под дружный хохот, а Санса переживала, что еще чуть-чуть, и они поубивают друг друга. Отец с матерью привычно стояли в обнимку на помосте, и Лия не видела, чувствовала их полную любви улыбку, обращенную к детям.       Она знает, что не переживет этого удара, будто вся ее жизнь держится на тонких ослабевших нитках, которые вот-вот порвутся. Ее учили принимать смерть достойно, не с закрытыми глазами, как у испуганного ребенка.       Лиа широко распахивает глаза, задерживая дыхание, и мир будто бы замедляется: вот она видит кулак в железной перчатке, вот его медленно-медленно останавливает чья-то рука в миллиметре от ее лица. Она делает первый вороватый вдох — время вновь отмирает и ускоряет свой ход. Из Лиарры тут же вырывается уродливый кашель, сокрушающий все ее маленькое худое тельце.       — Харе, Одди! Не видишь что-ли, дурья башка, эта сука щас откинется, если ты влепишь ей еще хотя бы разок. Откинется, и поминай как звали.       Не слушая жалкие бормотания Одди с великаньей челюстью, мужчина-спасительная рука поднимает Старк и усаживает на своего коня. Он коренастый и плотный, как дуб, и от него несет потом и войной. Вонь немытого мужского тела вместе с прерванной преждевременной кончиной выводит девушку из полубредового состояния и позволяет растормошить тягучие мысли, затуманенные болью.       — Ты меньше ерничай здесь, дитя. Не глупая же, а ведешь себя так, будто ищешь смерти на каждом шагу. Нам было приказано доставить тебя в Королевскую Гавань живой, так будь добра — не сдохни по дороге, — тихо и вкрадчиво говорит мужчина, позволяя ей облокотиться на его грудь. — Скоро мы разобьем лагерь на ночь, там ты получишь новую одежду и обувь. Дрожишь, как промерзшая псина, не хватало тебе еще окочуриться и отобрать у меня мешок драконов за твою поимку.       Девушка, не удержавшись, тихо хмыкает, но звук, не успев покинуть глотку, тут же превращается в стон. Тяжело издавать что-то не такое жалкое, когда все тело — сплошь боль и ушиб. Ухабистая дорога петляет и уходит далеко вдаль. Воздух пахнет утомленным войском, сумерками и ушедшим за горизонт солнцем. Бороться с разрастающейся осоловелостью становится все трудней. Мерный стук лошадиных копыт убаюкивает, и боль, пульсирующая и грызущая, слегка затупляется. Отходит на второй план. Картинка замыливается, становясь нечеткой. Лиа погружается в долгожданную дрему, уносящую ее далеко-далеко за пределы умирающего искалеченного тела.

***

      Старк просыпается на холодной остывшей траве, укрытая какой-то дырявой парчой, провонявшей загнанной лошадью. На дворе ночь такой ужасной черноты, что сперва ей кажется, что она ослепла. Снова.        Небо заволокло железом грозовых туч, и все серебро звезд погасло. Одна лишь тусклая бледная луна да десятки костров освещают мир, раскинувшийся перед глазами северянки. Девушка чует запах дыма, горящих головешек и, о Боги, жаренного мяса. Кажется, крольчатины. Лия не помнит, когда в последний раз в ее рот попадало что-то съестное. Во рту скапливается слюна.       Лиарра заставляет себя слегка приподняться, но любое движение разгоняет по телу жгучую боль. Дышать совсем невыносимо, каждый вдох вызывает резь в глазах, будто грудь завалена столетними валунами. Левая лодыжка совсем распухла и ступать на нее — невозможно. В голове будто проворачивают ножи, проходя острием по скальпу. Все кружится: люди, лошади и костры скачут перед глазами вверх тормашками в дикой пляске. Тошнит так сильно, что приходится наклониться всем телом вперед и лихорадочно вспоминать детскую считалочку, выравнивая тяжелое хриплое дыхание.       «Не человек, а едва дышащая развалина», — с презрением думает о себе волчица. Даже пытаться опереться руками — мука, отдающая жжением от порезов и синеющих синяков. Старк пристально рассматривает полосы от кандалов, которые с нее успели снять, и сердце заполняет тошнотворный страх. Покрытые кровавыми волдырями, гноящиеся куски голого мяса — вот что сейчас ее руки, когда-то служившие ей смертоносным оружием. Их потеря для любого воина все равно что смерть.       Лиарра устала пересчитывать сколько раз успела умереть за эти дни.       Ей кидают под ноги что-то, завернутое в кулек. Лиа узнает своего незадачливого спасителя по запаху, бесшумным шагам в траве и неловкому молчанию. Девчонка уперто не поднимает голову, продолжая лежать в своей нелепой распластанной позе: пока в ее жалком теле сохранилась хоть капля гордости, она не будет благодарно вилять хвостом перед убийцами её семьи за кормежку.       Воздух между ними сгущается в немоте, что хочет прерваться. Солдат уже готов что-то ей сказать, но в последний момент передумывает, круто разворачивается и оставляет ее одну. Лиарра падает без сил. Рыщет слепо по земле в поисках еды и, нащупав свой поздний ужин, без раздумий вгрызается в него. Еще никогда она так не восхищалась бесподобному вкусу подгоревших объедков. Где-то в десяти шагах от нее двое мужчин принимаются разводить костер и травить байки, которые по негласным законам в такие ночи просто обязательны у солдат. Они совсем юные: держатся особняком, сторонятся закаленных воинов и без конца затачивают свои дешевые железки. У того, что пощуплее, даже щетина не проклевывается. Слава Богам, ей попались новобранцы. Подслушать их разговор и выведать любую важную информацию, если та проскользнет, не составит никакого труда.       Следующие полчаса превращаются в настоящую пытку, ей приходится терпеть их душный треп о том, какие у трактирных девок на юге большие сиськи и услужливые рты. Старк кривится от омерзения и уже готова отползти в сторону, лишь бы больше не слушать эту похабщину, но тут рыжеволосый бугай произносит имя ее дома, и она замирает, напрягшись.       — Говорят, болтоновский отряд поиздевался над волчьей семейкой на славу. Совсем зверюги. Тело матери местного королька раздели донага и бросили в Зеленый Зубец. Вроде б, у них там в Речных землях так принято отправлять в последний путь.       — А про самого Молодого волка слыхал? Мне Тодд говорил, что сам видел, как тому отрубили голову, пришили туда башку дикой псины и увезли в столицу как чучело в угоду королю.       Их хрюкающий хохот вышибает землю из-под ног Лии. Ее выворачивает прямо на прелую листву. Тело исторгает всю жизнь до последней капли, и, когда получается блевать только желчью и слюной, рвотные спазмы прекращаются. Лиарра тихо доползает до своей лежанки и, комкая старую парчу в руках, прячет в ней свою голову.       Северный ветер, гуляющий в поле, поднимает ввысь догорающие угольки сонных огней. Уже почти заснувшему после трех бутылок эля межевому рыцарю чудится едва слышный плач. Надрывный такой, горький. Как у дитя.       Эх, ведь послышится же.

***

      Лиарра получает свои ответы, когда воздух становится вязким, как карамель, а жара Юга обезвоживает ее, как выброшенную на берег рыбешку. Духота высасывает ее досуха, облизывая огнём кости. С каждым днем Старк все явственней ощущает близость моря и невыразимую вонь сотен тысяч тел, принадлежащих блистательной и беспощадной Королевской Гавани. Деревни, которые они проезжают, в разы больше родного Зимнего городка. Изможденные старики провожают знамена Ланнистеров долгим взглядом, в котором кроме голода, гнева и опасно растущей ненависти нет ничего — пустой взгляд без пяти минут мертвецов.       Грязные, нездорово тощие дети с распухшими животами лезут прямо под лошадей и, хныча, умоляют о крошке хлеба, а их матери, горбясь, склоняются в страхе, лишь завидев красно-золотой флаг с гербом льва. Наверняка каждая вторая здесь была изнасилована теми, кто перед ликом Богов клялся выступать их защитником. Здоровых взрослых мужчин, сколько Лиа не ищет взглядом, найти не удается.       Неужели они забрали их всех на войну?       Недолго осталось ждать женам и дочерям. Война окончена, но не на поле битвы, где их мужья и отцы сложили бы головы с честью, как подобает долг. Война закончена предательским ударом в спину. Они вернутся домой победителями, что никогда не одерживали вверх.       Дни сменяют друг друга медленно, будто бы нехотя, и, когда почти ослепшие глаза пленницы вдруг видят город на возвышающихся трех холмах, Лиа молится всем Богам, старым и новым, чтоб это не было фантазией воспаленного разума. По какой-то причине Львы оставили ее в живых и притащили прямо в свое логово, едва ли живой, но зато все еще нетронутой мужчиной. Ее резали, избивали, душили, но не лишили невинности, а это может значить только одно — им нужна еще одна неоскверненная Старк, которую можно будет как призовую лошадь подсунуть сюзерену, с которым важен союз. Но это рискованно — она не Санса, не тихая леди. Ее призвание — битва, и если война Лиарры закончена, то единственный достойный выход — смерть. Так всегда учил ее их отец.       А вот Сэм всегда ненавидел ее высоконравственный треп. По его мнению, желание жить по кодексу чести, выдуманному кучкой бородатых угрюмых северян — сущая нелепица. Вздор, обещающий как можно раньше свести тебя в могилу.       Ему бы пришлось по вкусу узнать, что он, Седьмое пекло, снова прав.       Что бы он сейчас подумал о ее шатком положении?       «Ставлю мешок золотых, что твою голову хочет лично насадить на пику этот омерзительный плод кровосмешения, бастард на Железном троне. Предварительно трахнув, быть может, если понравишься личиком, хоть ты и сделала все возможное, чтобы от твоей мордашки тянуло разве что блевать», — сознание Лии издевается, заворачивая голос мыслей в мягкий баритон ее командира за Узким морем.       Вспоминая свою цветущую красоту в виде засаленных волос в засохших багровых пятнах и лица — сплошь одной гематомы, девушка соглашается с ласковым голосом в голове со смешком, который вырывается из нее оборванным резким звуком и вязкой кровавой слюной, стекающей по подбородку. Наверное, все же не стоило дразнить латного громилу у врат столицы: рука у него тяжелая, но удержаться — было все равно что не пуститься в пляс по могилам врагов — просто н-е-в-о-з-м-о-ж-н-о.       В конце концов — это то, чем была Лиарра Старк — показной бравадой, озорным смехом на поле брани. Ее суть пританцовывала кокетливым взглядом, проказливо брошенным в бездонные глазницы Неведомого, ее старого приятеля. Она — дочь солдата, ее друзья, любовь и братья — все до одного солдаты. А солдат сызмальства учат принимать свою гибель так же обыденно и непреложно, как новый день с восходящим солнцем. Лиа надеялась в свой последний час оказаться именно солдатом, а не перепуганной и забитой до смерти девятнадцатилетней девчонкой, слишком мало пожившей и так много воевавшей на чужих войнах.       Несмотря на мысли, тревожно кружащиеся в ее голове, мысли, которыми бы отец безмерно гордился, совершенно иная философия жизни бьется пойманным светлячком в банке — неповторимые идеи Семерки о выживании. Лучше достойно умершего солдата только одно — солдат, хитро выгрызший победу в кайвассе у самой костлявой.       Лги, ползи, бейся, склоняйся, но выживай.       Лиарра должна всеми правдами и неправдами отсрочить насаживание своей головы на пик. Лучшим исходом будет убедить Ланнистеров в своей полезности. Однако в Королевской Гавани у трона притаился хитрейший и умнейший из Львов: лорд Тайвин. Его убедить в своей резко вспыхнувшей лояльности будет невероятно сложно, но необходимо. В столице — ее сестры, и пока они не покинут этот проклятый город в целости и сохранности, она буду петь под дудку врагов сколько влезет. А потом, Неведомый ей в свидетели, каждый закуток Красного замка умоется гнилой кровью ублюдков.       Но как провернуть нечто такое невыполнимое, когда вываливаешься из седла каждый час, а жар тела все поднимается и поднимается, обещая к полудню превратить кровь в венах в бурлящий кипяток? Чудо будет, если она доберется до замка не сваренным заживо трупом.       Когда они достигают Драконьих Врат, ведущих в столицу с севера, Лию поражает смрад бедняцких кварталов и благоухание роскошных дворцов, утопающих в зелени. Два разных мира совсем рядом, на расстоянии пропасти между нищим с Блошиного конца и надушенным вельможей со двора Красного замка.       Какофония звуков большого города оглушает: хаотично снующий туда-сюда простой люд так разнообразен, что начинает двоиться перед глазами. Люди перекрикиваются, бьются локтями и харкают себе же под ноги. Лиарре слышится мелодичная трель волантийского диалекта, таящая в себе напевные нотки усмешек Рейнара. Резкая прогорклость гискарской делегации, расположившейся недалеко от кучки волантийских купцов, диссонирует с ней так громоподобно, что становится больно ушам. Где-то в толпе блестят озорной бирюзой тирошские крашенные волосы, лазурными бликами напоминая копну кудрявых волос Роро. Она скучает по названной семье так сильно, что видит черты братьев и сестер в каждом проносящимся мимо размазанном пятне.       Израненные руки судорожно сжимают поводья: удастся ли ей хотя бы еще раз увидеть их лица и обнять этих невыносимых, совершенно безумных людей, собранных со всех концов света и связанных одной привязанностью, одной местью и одной клятвой? Лиарра, не размыкая губ, молится всем Богам, коих она знает в достатке, о хотя бы еще одной возможности напиться с ними в кабаке на краю земли до беспамятства.       Красный замок напоминает ей нелепый красный муравейник из башен. Ее тащат по отполированному до блеска камню в нетерпении и спешке.              Будто я опаздываю на собственную смерть.       По все больше усиливающемуся гвалту, вызванному ее скромной грязной персоной, она предполагает, что до Тронной Залы осталось совсем чуть-чуть. В воздухе разит такой концентрацией розовой воды, что, перебивая стоящую кругом вонь старого пота, она вызывает нестерпимую резь в глазах. Солнце, свободно гуляющее по дворцу, пропекает Лиарру до поджаристой корки. Старк представляет себя хорошенько приготовленным куском мяса с кровью и, не удержавшись, тихо хихикает, тут же отмечая, что хватка гвардейца, волочащего ее за волосы, становится болезненной до вылетающих искр из глаз.       — Совсем выжила из ума, северная шлюха! — шипение солдата доносится до нее колечками дыма курительных трубок из Мира. Лиа все больше начинает уверяться в мысли, что по замку ее тащит в своих тугих чешуйчатых кольцах огромная змея в железной броне. С каким-то невиданным дотоле смирением она принимает мысль, что ее полусознательное состояние скоро окончится либо провалом в долгое лихорадочное беспамятство, отливающее блеском безумия, либо смертью.       Окружающее пространство все больше размазывается, как не до конца высохшая картина, брошенная в воду. Океан, полный жирных вельмож в дорогих шелках и целого сонма глупых южанок, певчих птичек с высокими прическами. Перед глазами все закручиваются в причудливые спирали. Последствия призыва всегда похожи на курение опиума в Лисе. Лиарра больше не чувствует невыносимой тяжести своей мясной клетки, худо обтянутой кожей — она становится легкой, как перышко. Мир широкими мазками окрашивается в неестественно яркие цвета.       Волшебство парящего в галлюцинациях тела исчезает так же внезапно, как и появилось. Она медленно осознает, что ее уже давно никто не тащит. Невыносимый шум из притворных женских вскриков, мужского гогота и бесконечного перешептывания закончился раньше, чем она пришла в себя. Ее окружает мертвая тишина, густая и плотная настолько, что разрезать получится только валирийским клинком.       Сосредоточься, Лиарра, ну же! Не время грохаться в обморок!       Нечеловеческими усилиями она пытается сфокусировать зрение и оглядеться. На третий раз безвольные позвонки позволяют ей немного выпрямиться, а голова, враз ставшая тяжелой, как столетний валун, со скрипом вспоминает, что ей положено не только безвольно свисать.       Осознание пронизывает её разрядом молнии, заставляя кожу покрыться липким потом. Она вонючей грудой валяется у Железного трона, на котором нога на ногу сидит белобрысый смазливый мальчишка. По левую сторону от него расположилась роскошная женщина божественной красоты, с такой же пышной гривой золотых волос, как и у короля. Серсея Ланнистер. Она окидывает плененную северянку таким испепеляющим, торжествующим и одновременно презрительным взглядом, что Старк кажется, что она снимает ей кожу слой за слоем одними глазами. Выражение лица коронованного бастарда почти забавное: так смотрят избалованные дети на долгожданный подарок, испорченный по дороге. Обертка у него порвалась, он извалялся в грязи и потерял весь свой внешний лоск.       Лиарре приятно так быстро и так сильно обмануть надежды львиного ублюдыша.       Ну что, малыш, такую меня не то, что трахать, даже мучить не очень-то и тянет, правда?       Она отвлекается от созерцания идеально симметричных черт лица с мыслью, что никогда не видела столь красивых людей настолько уродливыми. Ее внимание гораздо больше привлекает не присутствие короля, а отсутствие персоны куда более значительной. Место по правую сторону от государя пустует. Именно туда бросают нервные взгляды дворяне, именно туда недоуменно смотрит королева. Лиарра хмурится.       Почему здесь нет Тайвина Ланнистера?       Тут, кажется, собралось полгорода никому не нужных аристократов, но десницы, истинного правителя Семи Королевств, и след простыл. Она слышит позади себя девичьи всхлипы. Кто-то очень тихо и неверяще зовет ее по имени. Лие не нужно оборачиваться, не нужно напряженно вслушиваться в дрожащий голос, чтобы, вздрогнув, быть уверенной — у девочки, что так надрывно плачет, волосы горят ярким костром в лютую стужу.       Волосы огненные, как у матери.       — Санса, милая, все в порядке, не плачь. — голос у Лии такой хриплый и саднящий, что горечью на языке отдает даже ей самой. Она не помнит, как надо говорить с теми, кого любишь. Лишь с теми, кто — не ровен час — убьет тебя. Однако сестра не успевает даже ответить ей. Не совладав с эмоциями, тут же падает в обморок. Старая привычка Сансы вызывает тень слабой улыбки.       — О, вы только посмотрите, какой трогательный момент щенячьего воссоединения!       Король ни с того ни с сего подрывается с места, спускаясь по ступеням так резко, что золотой обруч, венчающий его голову, съезжает на бок. Все его лицо искажается в безобразной гримасе ярости.       — Кто разрешил тебе открывать свой грязный рот, паршивая ты шавка? Забыла, что случилось с твоим братцем, матушкой и прочими уродцами из твоей поганой семейки?! — его слова вылетают изо рта с брызгающей во все стороны слюной и пробуждают в Лиарре ярость такую сильную, что в глазах плывет. — НА КОЛЕНИ ПЕРЕД ИСТИННЫМ КОРОЛЕМ!       — Единственный король, перед которым я преклоняла колени, мертв, маленький ты ублюдок.       Она выбирает именно эти слова, потому что чудовищное осознание ласково обнимает за плечи. Это будут ее последние слова. Так пусть в них лязгом скрещивающихся мечей звенит ее ярость, гордость, гнев. Смерть встает за ее плечом, и мурашки прошибают кожу. Через мутную пелену, заволакивающую глаза, Лиа видит приближающегося палача. Сир Меррин Трант только и ждал знака от короля.       Мир перед ней кружится ураганом, путая верх и низ, меняя местами сводчатые потолки и холодный каменный пол. Лиарра беспомощно заваливается вперед, как раз перед тем, как Меррин Трант заносит над ней свой меч. Глотая горячие солёные слезы, она ожидает встречу с концом в том самом месте, где когда-то, до ее рождения, пролилась кровь ее деда и дяди, но вместо этого упирается во что-то теплое и живое. В тело, разодетое в дорогие аляпистые тряпки. Такое несуразно маленькое.       Откуда здесь взяться ребенку?       Последнее, что слышит Лиарра Старк — гром человеческого голоса, раскатом разнесшийся по Зале и вызвавший волну среди резко вставших в стойку гвардейцев. Облегченный выдох ее маленького спасителя вибрацией отдается в груди. Девушка закрывает глаза с глупой улыбкой. Сопротивляться мраку больше нет никаких сил.       Если сегодня твой день, костлявая, то отведи меня к Роббу. Пожалуйста.