Разрушители стереотипов

— Ну, я так не играю, — я со всей возможной демонстративностью надула губы и скрестила руки на груди.  — Что случилось? — вот только развить в нем чувство вины за то, что он родился не тогда, и не хватало. Молодец, Кристина, премию глупости тебе…  — И когда мне теперь тебе подарок покупать, а? Ты обо мне подумал, когда в этот день рождался? — забивая эфир бесполезными высказываниями, я пыталась судорожно что-то придумать.  — Мне не нужно ничего покупать, — расстроился… Вот, как с ним быть, вот таким, а?  — Я буду жить с нескончаемым чувством вины всю оставшуюся жизнь, если оставлю тебя без подарка! — я едва на стуле не подпрыгивала от переполнявших неискренних эмоций. Искренние были куда более тихими.  — Не надо с чувством вины, — Антон взял меня за руку и тут же испуганно посмотрел мне в глаза. Да что ж ты такой нервный у меня? — Если бы я хотел от тебя чего-то, я бы тебя оповестил заранее.  — Ты ведь понимаешь, что не отделаешься от хотя бы мааааленького поздравления?  — Скоро закончатся часы посещения, я возлагаю на это определенные надежды, — он, правда, ничего не хочет или скромничает?  — Я договорюсь, — он, весь такой независимый, в руку вцепился так, что я и до конца часов посещения бы не высвободилась. Заметил, что смотрю. Отпустил. Растерялся… И надо же было мне заметить этот блокнот у него на тумбочке. Возможно, он бы еще остался без подарка, но раз пошло такое дело… Либо он там записывает причины, по которым не нужно быть общительным нормальным человеком, либо все же рисует. И если второе, то у меня есть одна идея.  — Тебе его родители привезли? Дай поглазеть, — я уже даже потянулась, чтобы взять скетчбук, но Антон неожиданно закрыл ее рукой. — Ээээй! Дай!  — Ксюша принесла… Там ничего интересного… — вроде улыбается, но смотрит так испуганно.  — Вот и дай мне тогда посмотреть! — я старалась удержать баланс между требовательностью и детскими интонациями. А то знаете, мальчик своеобразный… — Ну мне интереееесно!  — Возьми, — он не хотел показывать. Не скромничал и не выпендривался, не набивал себе цену. Просто не хотел. А я не могу беззаботно рассматривать картинки, когда на меня вот так смотрят, пусть даже, вроде, добровольно блокнот протягивают. Я осторожно взяла скетчбук из его рук и положила на место.  — Спасибо, — он, кажется, успокоился. Что ж ты такой переживательный?..  — Пожалуйста, — я с улыбкой отмахнулась. — Антоооон… Ну, хоть один рисуночек… Ну, любой, какой нежалко… Покажииии. А чем ты рисуешь обычно?  — Много чем… Тут карандаш есть. Цветной, простой, — либо я глупенькая, либо бумага акварельная… Я-то думала, художники привереды с сорока разными блокнотиками, а этот вон… — Пастели мало совсем… Акварель есть… Он уже в шестой раз пролистывает блокнот с первого листа и до последнего, а мне так ничего и не показывает… Я уже начинаю представлять кровавые расправы, изображенные на бумаге. А что, он вполне на маньяка потянет… На тихого такого, неприметного. Лежит тут, маленький, под подушкой нож прячет…  — Не листай только дальше, пожалуйста, — когда тебя просят такие глазки, перелистнуть страницу приравнивается к преступлению. Антон протянул мне блокнот, развернутый примерно на середине. Один большой рисунок на весь разворот. Пейзаж. Летний, акварель. Я чуть не взвизгнула от восторга. По редким наброскам я как-то не думала, что он настолько талантливый. Это было потрясающе, говорю вам, как внучка известного художника. Сколько он там лет в художку ходил, пока ему не разонравилось? Веков шесть? Да у деда ни один ученик такого не добился, хотя почти все до сих пор живописью занимаются… Один мог бы, конечно, но выбрал другой путь… Детали-то как прорисованы, каждый лепесточек разобрать можно…  — Ты просто… Это шедевр… Очень круто, — он так всматривается… Опять, наверное, ищет сарказм… — Умница ты у меня…  — Хочешь, еще покажу? — смущенно пробормотал он.  — Агаааа, — я старалась не напирать интонацией. Может, ему так проще будет. Он снова долго-долго листал свой блокнот, но уже с меньшей нервозностью. Неужели думал, что я что-то плохое скажу? Да даже если бы там были каракули на уровне трехлетнего ребенка, я бы сроду ему слова злого не сказала. За кого он меня принимает вообще каждый раз? Кто ж тебя так обидел-то, что ты у меня такой неуверенный? Я сама не заметила, когда начала гладить его по плечу. А вот он заметил. Посмотрел так удивленно, даже перестал листать свой сверхсекретный скетчбук. Как-то даже в моменты своих переживаний он реагирует не так переживательно. Не трогать его что ли? Или наоборот ему хорошо?  — Ты тактильные контакты не любишь что ли? — ну, проще спросить, чем сомневаться каждый раз. Хотя за руку цепляется, вроде.  — Мне просто как-то… В общем, мне хорошо, — он все же вернулся к своему блокноту. Кажется, впервые за все эти месяцы мне захотелось его рассматривать. Какие же у него красивые глаза… Синие-синие, внимательные. И почему-то немного грустные. Немного пухлые губы. Нос правильной формы, не уходящий ни в какие крайности. Я бы и сейчас не сказала, что его красоте позавидует весь Голливуд, но определенная привлекательность в нем была. Наверное, это весьма сомнительный комплимент — если очень долго к тебе присматриваться, то ты вполне ничего, но так ведь и было! В нем не было ни милашности Чудова, ни плейбойности Егора, ни идеальности Вадима. Просто от него не хотелось уходить. Хотелось быть рядом, выявлять в нем тысячу и один талант и смотреть, как он смущается, когда его хвалят. Единственное, что меня ело, а порой и пожирало… При нем я напрочь забывала о существовании Егора. Был только Прохоров со своей армией тараканов. А должен быть, наверное, только Егор…  — Вот красивое, — долго выбирал… В жизни не поверю, что все остальное не заслуживает внимания. — Ну, вроде…  — Очень красивое, — это снова была акварель. Снова пейзаж, даже снова летний. Только настроение у рисунка было какое-то другое. Я даже поначалу не поняла, что меня напрягло. Вроде, светло достаточно, яркие оттенки. Просто что-то не так. Возможно, со мной. — Тебе было грустно? Я не собиралась этого спрашивать. Знаю ведь, что он и без того дерганый. Он больше ничего не покажет. Антон как-то напряженно потянулся за блокнотом, будто бы я могу и не отдать. Тем временем я уже три тысячи раз пожалела о том, что вообще взяла это в руки и тысячу раз мысленно обозвала себя дурой. Но так ведь оставлять тоже нельзя…  — Ну, хорошо, тебе было весело, а я совсем не разбираюсь в искусстве, — ну же, улыбнись, Прохоров… — Имею право, меня кто-то так и не стал учить рисовать!  — Все в порядке, — да кому ты врешь-то? Я тебя не вижу что ли…  — Так, слушай меня, — я решила, что чем более командирским тоном буду разговаривать, тем будет лучше. — Я к тебе еще раз приду седня, так легко ты не отделаешься. Но сейчас мне бежать надо.  — Хорошо, — очень хотелось поцеловать его хоть в щеку. Но не будем нервировать нервных… Сейчас мне очень нужен был один человек. Своеобразный такой, как все творцы, видимо. И судя по тому, что этот человек мне уже не ответил на несколько звонков за последние пару месяцев, искать его следовало ВКонтакте. Ага, конечно. Его Величество в сети было две недели назад. Весь в трудах, бедняга. Ну, ничего, у нас есть электронная почта с пафосной подписью «По вопросам сотрудничества». Сотрудничать он любит, прочитает быстро. Еще бы вспомнить свою электронку… Так, ну, восьмилетней мне могло в голову прийти только iceprincess@… Зато пароль вспомнился. Естественно название саундтрека из диснеевского мультфильма, под который прошло мое первое выступление. Очень романтично и символично… Пожалуй, в другой момент я бы даже расстроилась, загнала себя в угол воспоминаниями и даже поплакала бы с полчасика о своей несостоявшейся карьере фигуристки. Но сейчас было не до того. «Здравствуй, Артемушка. Позвони мне, как только прочитаешь. Желательно, сегодня. Если не сегодня, все равно позвони, я буду ругаться, что ты мне все испортил. Лобачевская» Уточнение в конце было очень важным, потому как свое имя в этой сети я предпочту здесь не раскрывать, дабы не скомпрометировать себя окончательно, но могу вас заверить, что с тем, что написано в моем паспорте, оно не имеет ничего общего. Надо сказать, что перезвонил мне Котов буквально минут через десять. Говорю же, весь в трудах…  — Ну, надо же… Стоило только написать на рабочую почту, — с неестественными предскандальными интонациями начала я. — Когда мне было надо, до тебя было не дозвонишься. — А ты звонила? Давно? У меня уже пару месяцев этот номер… У твоих родителей есть, могла взять, — я, конечно, могла начать ему рассказывать, как мне было тоскливо в больнице, когда он не соизволил взять трубку, но сейчас цель моего разговора была совсем другой. — Я тебе уже много раз говорила, что порядочные люди так часто номера не меняют, - как с ним только люди работают, ума не приложу... — Не претендую на звание порядочного, мне так удобнее. Так что тебе нужно, монстр с бантиками?  — Краски, хорошие, в красивой коробочке, — самым деловым тоном на свете отозвалась я. В моей голове, именно таким говорят все самые большие начальники на съездах всех самых больших начальников.  — Солнце, я все понимаю, меня учил твой прадед, я ненамного старше тебя, на мне можно кататься, сколько влезет, — Артем на выдохе выдал всю эту длинную фразу. — Но ты серьезно написала мне на рабочую почту, чтобы я купил тебе краски?  — Ага. Но не мне и не любые. Мне надо на подарок. Как у Эрика были, такие же. Они, вроде, дико крутые, их просто в магазине не найдешь. Когда я просто увидела скетчбук на тумбочке, я так заморачиваться не собиралась, да и вообще сомневалась, что дарить буду именно что-то художественное. Но раз тут такие таланты…  — Масло тебе нужно что ли? — ну, это уже другой разговор.  — Не, акварель. Ну, помнишь, коробочка такая сине-зеленая…  — Все, я понял… Когда тебе надо? — а вот это уже сложный вопрос. Вернее, вопрос простой, но ответ очень усложнит происходящее.  — Мне надо сегодня… Желательно, побыстрее… — кажется, его вой в противоположную трубке сторону было слышно на соседней от него улице.  — Тишка, блин! — вообще, меня так только дома иногда называют. Но ему можно. Потому что краски он мне сейчас найдет. И все всегда находит. — Ты хоть заехать за ними сама можешь?  — Дааа, смогу. Только ты там своих ревнивых дамочек попридержи, а то я им не нравлюсь. Где хоть краски возьмешь? Сколько я тебе должна?  — Свои отдам, у меня новые есть… Мне подарили, так что ничего не нужно, — даже неловко стало… Но Антону они нужнее! — Но передам их через самую агрессивно настроенную барышню на свете!  — Я рада, что ты там себе кого-то нашел. И за краски спасибо. С меня тортик, — надо будет на самом деле за тортом зайти по дороге, выручил же. — Через час нормально будет?  — Да, заходи. Все, у меня вторая линия, давай.  — Работай-работай… Вообще, Котов очень классный. Ему об этом я стараюсь не говорить, но при любом удобном случае его всячески хвалю. А еще, он во многом похож на Антона, только немного одомашненного, что дарит мне надежду, что и из Прохорова может тоже выйти неплохой друг. Эрик не брал себе детей в учеников на тот момент уже очень много лет, но как ему нахваливали Артема… Гений, уникум, вундеркинд… Это сейчас он больше смотрит, обсуждает да оценивает, чем рисует, а много лет назад на него ставили, как на будущего потрясающего художника. Мне было четыре года, но даже я (к тому времени только год как говорить-то начавшая, сказать по секрету) понимала, что вундеркинд и Артем — это одно и то же. И вот он, одиннадцатилетний, весь из себя надежда отечественной живописи, входит впервые в мастерскую Эрика. Прадед всегда проводил занятия индивидуальные, а на тот момент вообще уже пару месяцев никого не брал. Перерыв, мол. Гении могут себе позволить, в конце концов. Но тут столько разговоров от двух предыдущих педагогов… Эрик задержался где-то в доме, отправив нового ученика к рабочему месту, тот с самым деловым видом сразу же встал к пустому мольберту, начал рассматривать краски прадеда. Эрик любил свои материалы, к чужим же относился с настороженностью. Большинство учеников, по началу даже самых привередливых, в итоге признавали превосходство красок и карандашей Эрика, так что «странность» художника в итоге оказывалась банальным опытом. Артем по-хозяйски вытянул кисточку из стакана, взял в руки палитру, ткнул пальцем в сторону воды, видимо, приметив ее заранее… Приблизился к мольберту и услышал писклявый диктаторский голос:  — Это мой мольберт, не трогай, — а что, розовый цвет ему ни о чем не сказал? Между прочим, там еще третий стоял, обыкновенный…  — Чего? Твой? — Котов на секунду смутился, но в следующее мгновение, видимо, решил побороться за свое право хозяйничать в чужой мастерской. — Да ты до него даже не дотянешься!  — Я могу на подставку встать! — я указала пальчиком на не очень высокую тумбочку в углу комнаты. Вообще, у меня в комнате был другой мольберт — низкий. Но так ведь неинтересно! Мне нужен большой, как у Эрика. — Подвинь!  — С чего бы? — чуть ошарашенно спросил Артем.  — Я покажу, что он мой! Чтобы ты больше к нему не подходил! Не знаю, что его больше напугало — четырехлетний тиран в розовых колготках или все же возможность испортить отношения не только со мной, но и с Эриком сразу, но подставку он подвинул. Я не без труда вскарабкалась на тумбочку. Обычно меня на нее все же поднимали, да еще и следили ежесекундно, чтобы не упала. Но здесь ударить в грязь лицом было никак нельзя.  — Вот! — я даже ножкой топнула, чувствуя свое превосходство. — А ты рисовать будешь учиться, да?  — Ага, — кажется, этот вундеркинд уже потерял ко мне интерес и начал озираться по сторонам. Нет, картинки висят красивые, но главная прелесть здесь все же я. И мне он не нравится.  — Не научишься, — не знаю, как в мою четырехлетнюю голову пришла эта фраза, но я сказала ее так серьезно, что Артем, кажется, даже испугался немного.  — Почему это?  — Ты злой, а злые не могут рисовать, — я пожала плечами. Да, я по сей день считаю, что если человеку не нравлюсь лично я, то хорошим он быть не может.  — А ты малявка и рвешься командовать… — ошарашенно попытался парировать Артем.  — А еще я могу на стол залезть! И не буду тогда малявка! — аргументы мои были столь же неоспоримы, сколь и беспомощны.  — Подсадить? — кажется, его уже начала забавлять эта беседа.  — Да! — негоже принцессе самой на стол взбираться. Смеется… Но поднимает на стол и ставит ровно посередине. — Вот! Я даже выше тебя! И кто теперь малявка? А он начал смеяться так громко, искренне… Первые секунд десять я еще терпела. Но он никак не хотел успокаиваться, а мне очень не нравилось, что он вот так открыто надо мной смеется. Между прочим, я здесь внучка художника! Я начала с грозным видом двигаться в сторону хохочущего Артема, не замечая, что вместе с этим двигаюсь и к краю стола тоже. Пока в своей голове я готовила шедевральную, по моим тогдашним представлениям речь, я и не заметила, как стол закончился. Успев зацепиться ногой за стакан на столе, я уже почти летела параллельно полу. Тогда мне еще не казалось, что любое падение может обернуться страшными травмами, но все же испугаться я успела. А вот вскрикнуть нет. Не долетела я до пола. Поймал. Смотрел еще так перепуганно, в руках еще некоторое время держал. Потом осторожно поставил и долго так сканировал взглядом с головы до пят, будто бы я прямо сейчас снова начну падать.  — Ладно, — я принялась поправлять и отряхивать юбочку. — Может, и научишься… Ты не очень злой…