Разрушители стереотипов

Я пробормотала что-то о том, что очень постараюсь и что текст, конечно, выучу. Он говорил о роли, я не слушала. Если выяснится, что я играю рыжего коня из тройки главных героев, не удивлюсь. Главного коня, раз уж обещали… Я думала о том, как сказать обо всем этом Антону. Ему бы сейчас от диагноза своего отойти, а еще я тут со своим воплощением мечт… Но с другой стороны… Мне ведь это очень важно… Ему вообще важно то, что я прихожу? Может, без меня вообще легче будет… Я ведь ему надоедаю, наверное… Без меня будет лучше, точно… Если я уеду, его никто беспокоить не будет… Он же не особо любит общение, ведь так? Значит, от моего отсутствия ничего плохого не случится… В конце концов, он под присмотром врачей, Ксюша к нему будет приходить… От меня только больше переживаний… Надо только ему сказать, он только рад будет… Только сказать… И он будет рад… Ведь будет же? Я уговаривала себя, пытаясь закормить свою ревущую совесть пирожками с «так будет лучше для всех». Я просто очень хотела попробовать. Когда еще мне, девочке из провинции со спорными актерскими данными, подвернется такая возможность? Может, этот фильм — мой шанс на ошеломительную карьеру? А он под присмотром… Под очень хорошим присмотром. А я… Я только одной ножкой ступлю на путь суперзвезды и сразу вернусь… А он уже знает, что… Ну, болеет? Мама обещала ему сказать как-нибудь в максимально оптимистичном ключе. Не знаю, какой ключ тут может быть оптимистичным, но брать на себя право его подбирать я совсем не стремилась. Пусть как-нибудь… Без меня. Можно он прямо быстро-быстро порасстраивается, попереживает, а к тому времени, как я приду, уже успокоится? И вылечится, в идеале… Идти к Антону сегодня было особенно тяжело. Еще не определившись, нужна мне эта роль или нет, где-то на подкорке, пряча это от самой себя, я уже записала Прохорова во, в некотором смысле, отряд врагов. Если бы не он не пришлось бы сейчас так мучительно выбирать, разрываясь между порядочностью и истинным желанием. Я всячески убеждала себя, что это все глупости, минутное, что вот-вот включится голова, совместно с которой мы что-нибудь да придумаем. Вот только голова включаться не спешила, а эмоции готовы были разорвать меня напополам. Причем красивую половину, «рабочую сторону» отдать кинематографу, а этому гаду хватит и чего похуже. Мне было противно самой от себя. Противно даже не от того, что я готова была скинуть Антона на родителей и Ксюшу, сбежав строить воображаемую карьеру, нет. Противно было от того, что и в этом я не была уверена. Стоило мне четко решить, что я еду покорять экран, как другая часть меня буквально взвивалась, не желая бросать Антона. Ни за что и никогда. Если бы только он сейчас не лежал в больнице, я бы, может, потащила его за собой, хоть на недельку, впитывать новые впечатления. Но сейчас… Казалось, мой разум наизусть воспроизводил каждый наш разговор. Я не могу его бросить… Вот такого… Но больше всего на свете я не хочу, чтобы во мне это сидело, чтобы я винила во всем его. Я знаю себя, это обязательно вырвется наружу в самый неподходящий момент, а он… Он же замкнется снова. Катаясь на эмоциональных качелях собственного сознания, ни к какому решению я прийти не могла. Поговорить с Антоном? Он, конечно же, не будет хватать меня за руки и рвать билеты на поезд. Он сделает непроницаемое лицо, как-нибудь странно отшутится и, возможно, скажет еще какую глупость. Может, не говорить ему пока ничего? Ну, если откажусь, то чего лишний раз волны поднимать, а если уж поеду, то тогда и скажу… В первую секунду, когда я вошла в палату, мне хотелось разве что закричать. Он метался по кровати и что-то сдавленно бормотал. Он сполз с подушки и, скрюченный, дергался где-то внизу кровати. Я уже собиралась кричать врача, но… Это было не сердце. Это, кажется, был кошмар. Не думаю, что вот такие вот переживания хорошо сказываются на его здоровье. Я быстро записала маме голосовое, чтобы она пришла сюда. Благо, кабинет близко, а бросать его даже на полминутки было страшно…  — Антон, — я осторожно коснулась его щеки. — Антон… Он что-то сдавленно профырчал.  — Антоооон, — я потрепала его по плечу.  — Что у вас здесь? — в палату вошла взволнованная мама. — В следующий раз все-таки заходи, сообщение я могу и не увидеть.  — Да он, вроде, в порядке… Только страшно ему, — пробормотала я. — Сделай что-нибудь… А если это все же что-то срочное? А я здесь в самостоятельность играю… От меня только вред… Только вред и больше ничего…  — Малыш, — мама присела на кровать и положила его голову себе на колени. Вот, всегда у него так… Не добудишься, когда надо… — Малыыыш… Все сейчас пройдет, все… Мы их всех победим… Не надо так ручками махать, по носу мне попадаешь… Все хорошо, все… Никому тебя в обиду не дадим… Все, маленький… Все, полегче… Всеее… Мама чуть притянула Антона к себе и начала укачивать, будто бы он совсем ничего не весил. И он успокоился. Уткнулся ей носом в живот и засопел, как ребенок. Маленький такой, очаровательный. Мама осторожно подняла сброшенное на пол одеяло и укрыла малыша-переростка. В этот момент я не помнила ни о каких заманчивых предложениях Артура. Мне хотелось вот так вечно стоять и смотреть на то, как этот вечно встревоженный мальчик умиротворенно посапывает под какие-то тихие слова мамы. Но сделать мне этого не дали. Как всегда не вовремя зазвонил телефон. Как всегда не вовремя со мной захотел поговорить этот человек… Боясь разбудить Антона и разбить то хрупкое, почти хрустальное чувство идиллии, цветущее в этой палате, я выскочила в коридор.  — Да, Егор? Иногда мне в голову приходила злая, дикая мысль о том, что когда случилось все это с его другом, то вот таким, подавленным и тихим, Егор мне нравился больше. По крайней мере, в такие моменты его энергия вулканическими извержениями не уничтожала все вокруг. Хотя, со всем я все же преувеличивала. Уничтожала она, в моменты слишком бурной радости своего обладателя, меня, потому что всегда приходилась совсем некстати.  — Ты чего такая грустная? — ответить я не успела, потому что Филатов тут же продолжил. — Новый этап конкурса же! Вы приедете?  — Да? Новый этап? Наверное, нет… Ну, я нет, — забормотала я. Мне не было обидно, что меня сбросили со счетов, что мне не сообщили. Мне было абсолютно плевать. Единственное, что мне не нравилось — я не была готова к тому потоку вопросов, который может последовать. Но его отчего-то не было.  — А что, без тебя теперь? Жаааааль… Это не увидимся пока, да? Даааа, не увидимся. Был у Егора один огромный недостаток, который со временем я научилась воспринимать, как достоинство. Он абсолютно не нуждался в собеседнике в те моменты, когда ему было хорошо. В смятении, растерянности, в переживаниях ему поддержка была нужна. В счастье же его окружающие не интересовали. Стоило хмыкнуть что-нибудь неопределенное, и он уже считал, что свою роль в разговоре ты выполнил. И я не знаю, с чего взяла, что сейчас самое время, чтобы изменить что-то в наших отношениях. Пытаясь заглушить чувство вины, я старалась не думать о том, что хочу с ним просто расстаться, разорвав попутно все возможные потенциальные связи. Просто поговорить. Обсудить происходящее, объяснить, что и почему мне не нравится. Только и всего.  — Увидимся, — резко оборвала я Егора. — Когда ты сможешь приехать?  — Ну… На той неделе постараюсь. Соскучилась? — приторно-сладкими интонациями заговорил Филатов.  — Мне просто нужно с тобой поговорить, — уклончиво ответила я, потому что еще сама понятия не имела, как мне выразить все то, что на душе от общения с ним. Все то ничего, как ни грустно это признавать.  — Хорошо, я приеду… Все точно в порядке? — надо же, стоило пошатнуть землю под ногами, и сразу забеспокоился. Думала я об этом с долей злорадства, но поделать с собой ничего не могла.  — Да. Мне идти нужно. Пока, — я отключилась, не дожидаясь ответа. Я просто хотела избавиться хотя бы от одной проблемы. Мне было самой страшно от мысли, что я именно так в своей голове назвала Егора. Сейчас он был проблемой. Возможно, во времена более спокойные и мирные я бы продолжала улыбаться при встрече, смеяться в трубку и отправлять скобочки в сообщениях. Но сейчас он был неподъемной гирей на ноге. Причем казалось, что мне срочно нужно куда-то бежать, а тут эта самая гиря. Ее не хотелось рассматривать или искать ей применение в хозяйстве. Ее хотелось просто сбросить. Из палаты вышла мама. Он еще спал, но я уже могла войти. Уже здесь, сидя рядом с успокоенным Антоном я вспомнила, что так и не спросила, знает ли он. Ходить и хлопать дверью лишний раз я не решилась — уж слишком умиротворенным был сейчас Прохоров. Я хотела погладить его по голове, но не стала — побоялась разбудить. Так я и сидела, потеряв счет времени, наблюдая за тем, как эта дикая зверушка смешно улыбалась во сне. Какой же он хорошенький… Не знаю, долго я так сидела, боясь пошевелиться и даже лишний раз вдохнуть, или прошло всего минут десять, но это чудо даже просыпалось сегодня умильно.  — Чего не разбудила? — спросил Антон, сощурившись от яркого света и по-детски спрятавшись назад под одеяло. Не испуганно спросил, не настороженно. Просто спросил.  — Ты, оказывается, иногда милый во сне, — отозвалась я. — Хорошенький такой, улыбаешься.  — Ну, надо же, и во мне есть достоинства, — улыбается. Не прибедняется, не сжимается. Вполне доволен жизнью.  — Вот, на человека похож. А всего-то выспаться надо было, — я улыбнулась. — И сразу дракониться не надо на всех, да?  — Я сегодня, правда, хорошо спал. Под конец особенно. Поначалу дичь снилась полная, — легко рассказывал Антон. Не спугнуть бы, а то сейчас опять начнется «тебе это неинтересно» и «извини, заговорился».  — А потом пришла я и всех разогнала световым мечом?  — Ну, можно сказать и так, — уклончиво ответил Прохоров.  — Как ты себя чувствуешь? — больше дежурно спросила я. Видно же, что хорошо. Но не молчать ведь.  — Нормально все, спасибо.  — Ты кушать хочешь? Все возможные обеды ты уже проспал, но я могу попросить принести.  — Нет, спасибо, не хочу. Разговор не клеился. И он неожиданно быстро подстроился под холодные интонации, отбросив все свои нехитрые откровения и перейдя на тон, которым говорят из вежливости с случайно встреченным на улице плохо знакомым человеком. Я виновата. Но иначе сейчас не выходит. Всякий раз стоило мне оглянуться вокруг и увидеть унылую больничную обстановку, все сразу же вытекало в мысли о его близкой смерти. И от этих мыслей хотелось спрятаться. Вот только некуда. Здесь некуда. А ведь все это депрессивное и грустное я могла сменить на мечту… А приехать потом к ему поздоровевшему, повеселевшему… В конце концов, тут что со мной, что без меня, ничего не меняется… Не мне его лечить, в конце концов. — Кристин? — он посмотрел как-то нерешительно, словно был не уверен, стоит ли брать инициативу в свои руки. — Ммм? — А ведь ты меня не помнишь, — неожиданный поворот, откровенно говоря. То ли у него плохо с головой, то ли я по дороге где потеряла память. Естественно, как любой сумасшедший, в себе я уверена на все сто…