Разрушители стереотипов

Спрятаться от всего за дверью мне не удалось — крик старшего Прохорова был слышен, пожалуй, и в соседнем корпусе. Он снова искал справедливости в этом порочном мире, пока я пыталась удалиться из него в царство Морфея. Я честно надеялась просто проспать всю операцию, а проснуться уже к моменту ее успешного завершения. Или к его полному выздоровлению, как вариант. Попытки мои свелись к тому, что я свернулась калачиком, с головой укрывшись одеялом, и тихонько оттуда поскуливала. Причем то, что этот звук издаю я, понять мне удалось далеко не сразу. Мне об этом сообщили, наглым образом ворвавшись в мамин кабинет.  — Че воешь? — Ксюша с совсем несвойственной ей наглостью плюхнулась на диван, который я уже успела залить слезами и отчаянием.  — Уууууу, — ничего содержательнее я произнести так и не смогла.  — Ешь, — Любимова протянула мне те самые печеньки. И я начала есть. Одну за другой, пока пачка совсем не опустела. Я набросилась на эти печеньки так, будто бы именно от моего обжорства сейчас зависела операция на третьем этаже. Когда я в прошлые разы встречалась с этим печеньем, все было хорошо… Может, и сейчас так получится?  — Лобачевская, а ты не лопнешь? — с сомнением спросила Ксюша. А мне хотелось задушить ее этой самой упаковкой, потому что она была слишком спокойная. Вряд ли ее привело сюда желание дружить со мной, значит, она тоже ждет завершения операции. Тогда почему не скулит, не плачет, не вытворяет ерунду? Почему она сейчас спокойнее, чем он там под наркозом? Или она просто выпила больше успокоительного, чем я? Или оно у нее действеннее?  — Иди… Иди туда… — я, наконец, смогла вымолвить хоть что-то. — Там, вон, его папенька-бездарь разоряется… Иди и его успокаивай своими… Печеньками! На последнем слове я бросила пакет прямо Ксюше в лицо. Ее это, кажется, не проняло. Спокойствию в стрессовых ситуациях она училась там же, где Антон, но оценки у нее явно были лучше. Вот только смотрела она на меня теперь, как на еще большую дуру. А я, как дура в отчаянии, просто спряталась от нее и всего плохого под одеяло. От нее — получилось, от остального — не очень.  — Какой же сильный у него был дефицит общения, что бедняге стало интересно с тобой, — услышала я сквозь одеяло. Почему она не уходит? Пусть она уйдет… Одной мне переживать и плакать было намного проще и спокойнее. Я тут лежала калачиком, выла, никого не трогала, карандаши и ручки из органайзера ломала… А теперь пришла злая Ксюша и лезет со своими злыми разговорами…  — Если ты думаешь, что я здесь от большого сочувствия к себе, то не рассчитывай. Антон переживал, что ты тут затопишь всю больницу, поэтому прислал меня тебя отвлекать, — от ее отвратительной честности я даже резко успокоилась. — Поэтому я не уйду, пока операция не закончится.  — И ты решила отвлечь меня своей беспардонностью? — я высунула голову из-под одеяла.  — То есть, если бы я сказала, что очень за тебя переживаю, ты бы мне поверила? — сощурившись, спросила Любимова.  — Сиди тут, если тебе так уж нужно. Молчи и не мешай мне, — я с деловым видом скрылась обратно, в мир отчаяния. Осознание наглости Ксюши, на удивление, вернуться к страданиям не давало. Отчего-то было очень обидно за себя. Даже немного больше, чем страшно за Антона. За те два часа, что уже продолжалась операция, я, казалось, постарела лет на десять. Периодически начинало болеть все на свете, моментами я будто вообще выключалась из реальности. А злость на Любимову как-то аккумулировала последние силы.  — Развлекай меня, — я откинула одеяло. — Ты же здесь за этим. Просьбу Прохорова выполняешь.  — Вообще, ничего конкретного он не просил, так что я могу просто сочувственно на тебя смотреть, — почему ей не страшно? Он же ее друг. И, возможно, чуть больше, чем просто друг…  — Расскажи мне про него, — неожиданно для самой себя попросила я.  — Что тебе рассказать? — смотрела она на меня, как на убогую. Но я примерно так же о ней думала, так что счет равный.  — Что угодно. Он о себе в основном молчит либо говорит настолько общие слова, что с тем же успехом мог бы продолжать молчать.  — Отвратительный социофоб с интеллектом намного выше среднего, — я ожидала продолжения, но Ксюша с задумчивым видом начала рассматривать какую-то безделушку на тумбочке возле дивана.  — Это все?  — Я не знаю! — неожиданно эмоционально отозвалась Любимова. — Я не знаю, что он бы хотел, чтобы я тебе рассказала.  — Ну, а что бы ты хотела? — мне удалось отодвинуть истерику на второй план. Все же узнать что-то об Антоне можно не так уж часто.  — Я буду чувствовать себя чуть меньшей сволочью, если ты будешь задавать вопросы, — с сомнением пробубнила Ксюша.  — Что у них с Аленским? — спросила я первое, что пришло в голову. Ксюша замялась. Кажется, она успела намотать кругов десять по кабинету прежде, чем начала говорить.  — Ну… Они не сошлись взглядами на дружбу, — пробормотала Ксюша и резко продолжила. — Я вообще тебе ничего могу не рассказывать!  — Сыграем в «Города»? — язвительно спросила я.  — Ты проиграешь, — отмахнулась Ксюша, отчего остро захотелось забросать ее обломками карандашей. — Ну, Аленский считает, что Антон его предал. Думаю, тебе достаточно. Из коридора снова раздался крик отца Антона. Не знаю, что его на этот раз так рассердило, но, кажется, он вот-вот разнесет приемную. Тете Маше было его жалко — ребенка оперируют все же, а мне было все жальче тетю Машу и приемную.  — А знаешь, что? — Ксюша неожиданно ударила кулаком по спинке дивана. — Я сейчас пойду и его выпровожу.  — Как? Недолгий внутренний подъем медленно сменялся возвращением к отчаянию. Разговор, который мог бы хоть как-то отвлекать, совсем не клеился, а потому я увлеченно разрисовывала ластик последней несломанной ручкой. Плакать больше не выходило. Было просто очень пусто и как-то даже… Равнодушно. Казалось, что последние эмоции из меня выкачали.  — Пригрожу рассказать всей больнице, какое наследство получит этот истерик в случае смерти нелюбимого сыночка. И как он на него давил с завещанием заодно.  — Чего? — я медленно, будто в полусне, подняла на нее глаза.  — Я сейчас что-то лишнее сказала, да? — испуганно пробурчала Ксюша.  — Продолжай, — я рисовала уже четвертое солнышко на одном и том же участке ластика. — То есть ты серьёзно про его семью ничего не знаешь? — я мотнула головой. — И не понимаешь, и не догадываешься? — К сожалению, выстраивать сложные логические цепочки мне несвойственно, — я сама удивилась, как смогла сформулировать подобное предложение. Кажется, разум возвращался. — Ну, я бы не назвала эту цепочку сложной… — Умерь свое высокомерие, — я откинула ластик. — Я так понимаю, все очень плохо? — Ну, даже учитывая, что он об этом не распространяется… Люди из нормальных семей так себя не ведут и от родителей спрятаться не стараются… Про завещание я сама случайно услышала… Пришла не вовремя. Зайти в итоге так и не удалось в тот день… — Мой опыт подсказывает, что тебе мерещатся угрозы и давление везде, — я не могла не припомнить неудачное начало года. — Не скажу, что твои слова вызывают достаточно доверия. — Я знаю Антона с восьмого класса, — Ксюша, кажется, закипала, а оттого сейчас у нее выведать можно было явно больше, чем обычно. — За это время он ни разу с семьёй ни одних каникул не провёл. В самом начале уехал, в самом конце приехал, иногда и не к первому дню. Он все вечера и выходные проводит хрен знает где: от курсов разной степени полезности до пустых улиц. Ты даже не представляешь, какие охеренные он делает фигурки оригами! Жить в мире, где кто-то может не любить собственного ребенка, мне хотелось еще меньше, чем верить Ксюше. Она меня явно не любит, с чего бы мне быть уверенной, что она говорит правду? Зачем ей врать в таком, я придумать не могла, а потому мне оставалось только уйти в глухую оборону. В очень глупую, если быть откровенной, глухую оборону. — Он любознательный и любит путешествовать, — выдала я первое, что пришло в голову. — Поэтому до нашей школы три года провёл в интернате, а до этого всю жизнь у бабушки, судя по рассказам? — скрестив руки на груди, спросила Ксюша. Моя уверенность лопнула, как воздушный шар. Неожиданно фигура Прохорова-старшего в моей голове стала еще более неприятной и мрачной. Ладно, дед, он хоть никто этому дядьке, но Антон… Неожиданно мальчик из воспоминаний стал еще меньше, еще серьезнее и грустнее. Не надеявшись на свою восставшую из мертвых память, я все же решила, что это самовнушение, а Прохоров был просто маленьким врединой. Если думать иначе, начинаешь ненавидеть себя в разы сильнее… — Прекрати, у меня кончаются аргументы, — совсем тихо сказала я. — Скоро совсем перестану верить в человечество. — Прости, что сломала розовые очки. Антон их, конечно, оберегал как мог, но я не собираюсь, — гордо ответила Ксюша. — Хотя на самом деле я не то чтобы собиралась это все тебе говорить…  — Продолжай… — не уверена, что еще какие-то ее выводы меня не добьют, но у Прохорова я потом точно ничего не выведаю.  — Я закончила, — резко ответила Любимова. — Теперь моя очередь задавать вопросы. Он тебе нравится? От такого резкого перехода я даже опешила. Ответа на этот вопрос я и сама себе дать не могла, а тут от меня его буквально требовал чужой человек. Не особо приятный при том. Если я скажу, что явно больше, чем Егор, ее это удовлетворит? Что вообще хотят услышать очевидно влюбленные девушки от потенциальной соперницы в ответ на подобный вопрос?  — Он хороший и дает мне списывать, — стыдиться этого ответа я начала еще до того, как его произнесла.  — Бедолага он, однако, — подперев рукой щеку, заметила девушка. Пару минут мы просидели молча. Я утешала себя странной мыслью о том, что если бы он хотел умереть, то уже бы умер, и операция бы не продолжалась так долго. Раз родители все еще там, то он обязательно выживет, а я… Я еще раз очень хорошо подумаю над тем, нравится ли он мне. И скажу об этом. И ему, и, может быть, даже Любимовой. Неожиданно Ксюша подскочила и выбежала из кабинета. Вернулась она с блокнотом Антона и сразу же протянула его мне. — Смотри. — Антон не хотел, чтобы я увидела. Я обещала, что без его разрешения смотреть не буду. И вообще, там палата не закрыта, что ли? — В ней убирались, а меня эта тетка уже знает, разрешила войти, — Любимова помахала скетчбуком перед моим носом. — Бери.  — Я не буду смотреть, пока он сам мне не предложит, — я помотала головой.  — Я предложила. Если что — оказывала давление, заставляла, угрожала пытками и далее по списку. Смотри, говорю. — А тебе он показывал? — я неуверенно потянулась за блокнотом. — Да, — почему ей он разрешает смотреть, а мне нет? Что там такого запретного для меня? — Ну, значит и мне можно… Или… — я неожиданно отдернула руку. — Нет, не надо! Я обещала. — Я сейчас начну и вправду угрожать пытками. Я хочу, чтобы ты это увидела. Этот дурак мне ещё спасибо скажет. — Тебе, может, скажет, а со мной разговаривать не будет. Никогда, — наученная горьким опытом, рисковать я не хотела. Говорить он со мной, может, и будет, но сожмется так, что я сама убегу, лишь бы не видеть. — Так, ты мне надоела, — прошипела Ксюша и, недолго полистав блокнот, раскрыла его прямо перед моими глазами. — Смотри. У меня перехватило дыхание. Со страницы на меня смотрела… Я. Кажется, даже улучшенная версия меня. По крайней мере, в последнее время в зеркале я видела зрелище средней приятности. Краситься я перестала, спала плохо, ела зачастую всякую дребедень… В общем, меня прямо нужно было приукрасить, чтобы получилось это… Хотя, если кому-то все еще хочется рисовать мои портреты, то не все потеряно. Я в самом деле так улыбаюсь, да? Стоило бы почаще в таком случае. Особенно при Антоне, он явно ценитель… — Эт-то… Это я, да? — мне просто хотелось, чтобы это подтвердил человек со стороны. В конце концов, учитывая все то, что произошло за последние пару месяцев, я вполне могла сойти с ума и видеть то, чего нет. — Да. И это ты, — девушка принялась листать блокнот с каким-то остервенением. — И вот это ты. И даже вот это тоже ты. — Он сумасшедший маньяк, да? — обычно в кино такие вещи ничем хорошим не заканчиваются… — Нет. Он романтичный придурок, это другая болезнь, — сквозь зубы произнесла Ксюша. — А почему он сам не показал? — растерянно спросила я, запоздало решив, что не стоило трогать Любимову в таком состоянии. — Потому что ты то его нахваливаешь, то чуть не смерти желаешь, — удивительно спокойно отозвалась Ксюша. — Я бы на его месте тоже не показывала того, что потом можно будет обернуть против меня. — Но на своём месте показываешь.  — Кто-то должен это сделать, — Ксюша пожала плечами. Обнаглев окончательно, я принялась листать сама. Не знаю, сколько времени я рассматривала каждый папоротничек, нарисованный Антоном, но за окном стемнело и, кажется, уже достаточно давно. Любимова сидела рядом, смотря перед собой в одну точку. Только сейчас я поняла, что ей, наверное, тоже нужна поддержка. Неожиданно захотелось ударить Антона, который в такой момент отправил ее нянчиться со мной. Сказать я ничего не успела. Мама вошла в кабинет непривычного бледного цвета, осторожно присела на краешек дивана и спрятала лицо в ладонях. Так страшно мне ещё не было. Кажется, все то, от чего меня спасала Ксюша, пусть и извращенными путями, сейчас вернулось с подкреплением. По ощущениям, задрожали даже внутренние органы. Это ведь не все, правда? Не может наступить «все» так быстро…