Мой отец — Мир

Двое мужчин подхватили Клодетт под руки и повели прочь. Девушка сопротивлялась и вырывалась всеми возможными способами: брыкалась, извивалась, пыталась укусить. Окружённая со всех сторон, она почти потеряла всякую надежду, но не собиралась сдаваться без боя. Неважно, что ее обвинили в колдовстве. Неважно, что именно с ней хотят сделать эти жестокие суеверные люди. Они убьют всех кошек! Всех восьмерых! Всех, кого она приютила, о ком заботилась, кого любила и от кого получала взаимность и благодарность. Вот что волновало Клодетт Бастьен, когда ее вели на казнь. — Нет! Пожалуйста! Пожалуйста! — молила она. — Пожалуйста! У меня нет никаких кошек! Клянусь душой! Клятвы были так распространены в те времена, что нарушить любую из них считалось страшным грехом. Должны ли были стражники ее послушать? Несчастная девушка чувствовала, как острая, точно лезвие, нить, которая держала ее над пропастью, трещала. Голос Клодетт то захлебывался, то резал слух: — Неужели вы в самом деле хотите это сделать? Говорю же вам, здесь нет кошек! — она едва не задыхалась. Ее невидящий от слез взор блуждал по толпе, стражникам и останавливался на мужчине, который, по догадкам Клодетт, был ее палачом. — Я сто лет не видела кошек! Помогите! Помогите! Толпа охала и свистела. Девушка заработала несколько сочувственных взглядов. Кто-то закрывал лица руками и отворачивался, качая головой. «Бедное дитя. Ну разве может она быть ведьмой!». Другие скандировали: «Вздернуть ведьму! Смерть колдунье!». Белая, словно чистый снег, Клодетт побледнела ещё сильнее. Ее вдруг охватил страх смерти. — Нет! Пожалуйста! Говорю вам, там никого нет!.. — повторяла она, тратя последние силы. Девушка то складывала руки с мольбою, то ломала их. — Сжальтесь, господа стражники! Но ничто — ни ее молящий взор, ни надрывающие сердце рыдания, ни безумная отрывистая речь — не дали зрительного результата. Палач указал на дверь в подвал, и стражники кивнули. Только не это! Они хотят проверить подвал! — Нет! Нет! Нет! — выдав свой секрет, пронзительно закричала Клодетт и заплакала пуще прежнего. У палача защемило сердце, но он справился со своей слабостью и потянул несчастную девушку прочь. Из груди Клодетт снова вырвались рыдания, но, окончательно обессилев, девушка позволила увести себя. Она видела, как стражники выломали дверь в подвал, как один за другим они вошли в темноту и скрылись, спустившись по лестнице. Бедные, бедные животные! Слова не в силах описать, как разрывалось сердце Клодетт, знающей, что прямо сейчас с ее любимцами, в которых она вложила всю свою душу, жестоко разделывались солдаты. Ну чем заслужили эти благодарные животные такую страшную смерть! Было слишком поздно. Теперь, когда трагичная участь кошек была неизбежна, Клодетт больше ничего не волновало. Палач тащил ее по улице на Гревскую площадь, где ее уже ждала виселица, и девушка совсем не сопротивлялась. У неё был отсутствующий вид: голубые глаза уставились в одну точку мертвым взглядом, последние слёзы равнодушно скатывались по щекам и останавливались. Пусть делают с ней, что хотят! Клодетт не реагировала ни на что. Даже тогда, когда ее протащили мимо капитана, неизменно сидящего на лошади рядом с навесом, где расположился судья, ожидая казни ведьмы, на лице несчастной не дрогнул ни один мускул. Может, оно и лучше, что никакого суда? Всё равно ей не удалось бы спасти своих кошек или хотя бы спастись самой. Судья применил бы пытки и мучал ее до тех пор как она сама не созналось бы в совершенном преступлении, а после отправил бы на свидание с виселицей. Еще можно было допустить вариант, что Клодетт могла скончаться во время пыток при таких обстоятельствах. Неважно, какой из трёх путей они бы выбрали: итог у каждого из них предусматривался один — казнь Клодетт и убийство восьмерых кошек. Толпа уже успела столпиться на площади. Все ждали казни и во все глаза наблюдали, как на виселицу, следом за палачом, девушка поднималась по лестнице навстречу своей смерти. Клодетт выпрямила спину. Нет, она не будет унижаться здесь. Она с достоинством примет смерть и не прольёт больше ни одной слезы. Лицо девушки выглядело решительным. Она гордо подняла голову вверх, демонстрируя всем своё безразличие. Если умирать, так умирать, но с честью. Не стоит беспокоиться о том, чего не можешь изменить даже при всём желании. Сколько невинных девушек приняли здесь смерть? Сколько жизней забрала эта ненасытная виселица? Кто из них ушёл с достоинством: те, кто в слезах умоляли о помиловании, понимая, что это не спасёт им жизнь, или те, кто отважно встретил погибель, ни о чем не жалея? Так пусть все увидят, что Клодетт Жизель Рене Бастьен ни о чем не жалеет. Если бы она могла вернуться в прошлое и что-то там изменить, она все равно брала бы кошек под свою опеку. Это стоило того. Мысль о том, что Бог был на ее стороне, утешала как никогда. Держаться на публике и притворяться непоколебимой с этой верой оказалось несложно. Палач набросил верёвку на тонкую шейку Клодетт, поправил петлю и проверил узел. Девушка сглотнула. Она смотрела куда-то вперёд, игнорируя толпу, игнорируя палача, игнорируя удавку на своей шее, игнорируя холодный шёпот смерти. Взгляд Бастьен устремился на судью, приговорившего ее к смерти, когда она об этом даже не подозревала, скользнул в сторону и наткнулся на тёмные глаза капитана, предавшего ее. На его застегнутом лице застыло такое же выражение, как у Клодетт. Он прятал свои чувства, свои эмоции. И что творилось у этого человека в голове? Капитан смотрел куда угодно, только не на Клодетт. Может, ему было стыдно за содеянное. А может, у этого человека совсем не было совести, может, голос Божий давно оставил его. Во всяком случае, теперь он знал ее имя. «Смерть ведьме! Казнить колдунью!» — скандировала толпа. Неужели она умрет вот так просто, будучи ненавистной всем Парижем?  Неожиданно люди зашептались, буря гигиканья и свиста утихомирилась. Сквозь толпу отчаянно пробивалась бабушка Джозефина, требовавшая освободить ее внучку. Следом за ней спешил дедушка Клод. Где же был ее отец? Клодетт разглядела его, стоящего на самом краю площади. На его лице девушка не могла прочитать ни единой эмоции. Леонард слепо смотрел на дочь, но понять, злился он, сожалел или грустил, было сложно. — Сейчас же освободите мою внучку, грязные убийцы! Гнусные палачи! — ругалась Джозефина. — Вам нужна не она! Сердце Клодетт заколотилось чаще. Что она задумала? Решила спасти ее? Это невозможно. Решение суда нельзя изменить. Эти жестокие люди не знают жалости и не умеют сострадать. — Что ты хочешь сказать, старуха? — возмутился палач, одарив пожилую женщину таким взглядом, каким принято смотреть на мух. Толпа вновь загалдела, но крайне заинтересованный судья пресёк этот шум. Он подался вперёд, сощурился, будто пытался прочитать мысли Джозефины, и произнёс следующее: — Говори. — Это бедное дитя не имеет к кошкам никакого отношения, — заявила Джозефина громко, чтобы каждый горожанин на площади ее услышал. — Это мои кошки, судья Михель де Валуа. — Ты сознаешься в преступлении, старая ведьма? — спросил судья. — Да. И жду Вашего вердикта. Шокированная, толпа не проронила ни слова. На Гревской площади воцарилась тишина. Судья почесал седую бородку и сделал задумавшийся вид, прежде чем озвучил приговор. — На виселицу ведьму! — приказал Михель. — И отпустите девушку. Было заметно, как с облегчением выдохнул капитан, но Клодетт не видела ничего, кроме своих слез перед глазами. — Нет! — закричала она, глуша рыдания. — Бабушка, нет! Бабушка Джозефина ответила ей простой любящей улыбкой, будто говоря: «Ты спасена, дорогая». Такого тёплого взгляда Джозефины Клодетт удостоилась в первый раз. Или, быть может, она только сейчас заметила, как сильно бабушка ее любила? Палач снял петлю с шеи девушки, и грубо отпихнул ее в сторону. Клодетт повисла на его сильной руке, умоляя помиловать бабушку: — Пожалуйста! Пожалуйста, она не ведьма! Послушайте меня! Но мужчина не стал с ней церемониться. Он забросил Бастьен на плечо и отдал прямо в руки дедушки Клода, смиренно отошедшему в толпу, едва получив внучку назад. — Дедушка, надо спасти ее! — плакала она, вырываясь, но Клод тянул ее прочь. — Как ты не понимаешь? Тем временем Джозефина уже поднималась по лестнице. Клодетт сделала еще один сильный рывок, норовясь освободить ее, когда на шее бабушки затянули петлю. Клод обернулся и понял, что это случится прямо сейчас. Он закрыл мокрые от слез глаза внучки своей большой плотной ладонью, когда тело его жены закачалось над площадью, содрогаясь в предсмертной агонии.