Мой отец — Мир

Вскоре на горизонте стали появляться ветхие домишки. Путники пересекли большой каменный мост, под которым сверкала серебристая лента реки, отражавшая лунный свет, и выехали на прямую дорогу к деревне. Они быстро преодолели это расстояние. Оказавшись в деревне, Клодетт отметила, что такой тишины в городе не бывало даже по ночам. Это место казалось ей необитаемым, погружённым в летаргический сон, но при этом по-настоящему живым. Где-то в высокой траве стрекотали кузнечики, ветер шумел вершинами редких деревьев, словно младенец погремушкой, и свистел в ушах — все звуки были естественными и в этой спокойной атмосфере неожиданно приятными. Деревня находилась на небольшой возвышенности на открытом поле и свободно обдувалась всеми ветрами Франции, но дому Ларивьеров и этого оказалось недостаточно — он был построен ко всему прочему на холме на самом краю деревни. Дом был одинок и окружён ветхим забором. Когда они въехали во двор, Рафаэль помог Клодетт спуститься на землю, и привязал лошадь к старому колодцу. Отсюда открывался изумительный вид на деревню. Это была светлая ночь, освещаемая множеством звёзд. Лунный свет падал на крыши домов и тропинку, и, глядя с холма, Клодетт заметила, что он напоминал ей только что выпавший снег. Любоваться этим зрелищем долго не получилось — бушующий на вершине ветер подхватывал ее волосы вместе с плащом и нёс в сторону ее лица, поэтому Клодетт подбежала к другому краю холма. С этой стороны никаких домов не было. Журчащий у пологого склона холма ручей отражал в себе звёзды, будто маня из него напиться, и пересекал широкое поле, а где-то в далеке темнел густой лес — он на горизонте выглядел тёмной, почти чёрной полосой, казался краем света, за который уходили звезды для восстановления сил. Клодетт, молодая, свободолюбивая душа, совсем позабыла о том, зачем сюда приехала — столь велико было притяжение к прекрасной нетронутой природе, созданной одним лишь Богом, ещё не затоптанной ногами и не испорченной руками людей. Как бы ни старался человек, никогда он не сможет превзойти Господа — в одной дикой травинке жизни и истинной первозданной красоты больше, чем в любом архитектурном строении. Капитан разделял это мнение, и потому позволил ей забыться. Здесь царила гармония с природой, и здесь же Клодетт чувствовала с ней, а значит и с Создателем, родство. Она никогда не питала к Франции тёплых чувств из-за того, что происходило в Париже, но сейчас в ее голове не было места тревоге. «La douce France!» — восхищалась она, что в переводе с французского на наш значит «милая Франция». Однако ветер здесь, наверху, был столь же силён, сколь красив был вид. За считанные минуты он заставил девушку дрожать от холода и обнимать себя руками, чтобы хоть как-то согреться. Рафаэль мог бы предложить свои объятия, но засмущался и вместо этого позвал Клодетт в дом. *** Глаза ее после этого ещё долго горели новым взглядом. Это вызывало у Рафаэля тёплые чувства. Отчего-то ему и самому сделалось приятно. Наверное, потому что именно он привёл Клодетт сюда и показал то, на что смотрел долгие годы. Впрочем, такого восхищения он не ожидал увидеть, ведь на протяжении многих лет жизни здесь каждый день видел эти пейзажи и оттого воспринимал их как данность. Когда-нибудь она будет смело заходить в его дом, как в свой собственный. Когда-нибудь, но не сегодня. Сегодня Клодетт робко прошла внутрь, испытывая странное ощущение вины за свой визит. Вслед за Рафаэлем, хозяином дома, девушка зашла в самую большую в этом маленьком жилище комнату. Это была объединённая с кухней детская. В углу стояла колыбелька. Клодетт с улыбкой шагнула к ней навстречу с одной мыслью в голове: наверное, здесь спал Рафаэль, когда был младенцем. Возможно, он в этом же доме и родился. Приятно было видеть его маленькую родину. — Я вырос в этом доме, — произнёс он, замерев у крепкого деревянного стола в центре комнаты, будто прочитав мысли Клодетт. На столе уже стояла зажженная им свеча. Окно в этой комнате выходило на зачаровавшие Клодетт поле и лес, в противоположную от деревни сторону, поэтому освещать её было безопасно — никто не заметит света в доме и не узнает, что по ночам сюда кто-то приходит, только если увидит их визит собственными глазами, а значит пока секрет девушки и капитана будет оставаться под надёжной защитой от парижской стражи. — Должно быть, это Ваша колыбелька? — поинтересовалась Клодетт всё с той же улыбкой. — Да, — ответил Рафаэль, опустил глаза и тоже невольно улыбнулся. — Сначала здесь спал мой старший брат, потом я, затем моя младшая сестра, а после неё мой сын. Эта весть Клодетт почему-то сильно удивила. Из-за того, какую доброту и нежность он проявлял в отношении к ней и разговаривал как с равной, Бастьен и позабыла о том, что Рафаэль являлся взрослым мужчиной, ведь, насколько мы все знаем, отношение к женщинам у мужчин феодальной Европы было скверное. Но капитан при общении с этой девушкой почему-то забывал не только о прародительнице Еве, но и о низком социальном статусе Клодетт. Рафаэль служил королю мечом, кто-то другой — крестом, а она — своим тонким кошельком, как и большинство бедных парижан третьего сословия. — У Вас есть сын? — спросила Бастьен. — Где он сейчас? — Покоится в земле у подножия холма. Рядом с могилой его матери. Капитан заметно помрачнел, но не выглядел подавленным и уж точно не собирался лить слёзы. Это был человек, давно смирившийся со своей судьбой и потерей сына. Он не знал счастья, но и слёз тоже. — Ох, простите! — Клодетт искренне ему сочувствовала. Она положила руку на сердце. — Я не знала… Что… Что с ними случилось? Рафаэль вздохнул. Он провёл рукой по лбу, задел белокурые волосы и начал свой рассказ: — У Марго были тяжёлые и долгие роды. Единственным утешением для неё стало то, что Жан родился здоровым. Но кровотечение не остановилось, и к утру она… отошла в мир иной. Повисло тяжёлое молчание. За рассказом капитан почти не сводил глаз с Клодетт, но иногда поглядывал на пляшущий огонь свечи, будто читал в нем свою историю. — Мне тогда было всего девятнадцать лет. Я был жутко напуган и не знал, что делать с ребёнком одному, поэтому отдал Жана кормилице. Два недолгих, но счастливых месяца всё было хорошо. Жан рос здоровым ребёнком. Он так часто мне улыбался! — голос капитана вдруг надорвался. Клодетт ошиблась. Даже столь мужественный взрослый мужчина мог заплакать, если дело касалось его ребёнка. Глаза Рафаэля покраснели, а потом по его щеке скатилась одинокая мужская слеза, которую он быстро смахнул. — Он сжимал мой палец в своей маленькой ладошке и разговаривал на своём детском языке. — Теперь Рафаэль улыбался. Но эта была та самая улыбка, когда человек от разъедающих сердце воспоминаний пытается не зарыдать во весь голос. И сейчас капитан был на грани. — Но потом он заболел и… Рафаэль закрыл рот рукой — той самой рукой, за которую хватался его маленький сын Жан и улыбался отцу своим маленьким — пока беззубым — ротиком, и зажмурился. Из его глаз одна за другой, будто наперегонки, побежали слёзы, а плечи затряслись. За четыре года это было первой минутой слабости капитана королевской гвардии. Четыре года. Столько времени прошло с момента последней улыбки Жана, с его последнего вздоха. Клодетт успела десять раз пожалеть о заданном вопросе. Не стоило ей этого делать. Позабыв обо всяком смущении, она подбежала к Рафаэлю, чтобы утешить его. Девушка развернула капитана к себе и принялась заботливо утирать его слезы, разделяя вместе с этим и его боль. Ужасно, когда дети умирают раньше их родителей. Рафаэль невидящими глазами посмотрел на Клодетт. Он и так бесконечно уважал эту девушку, но сейчас ее лицо выглядело таким сочувствующим, что он зауважал ее ещё сильнее. — Когда Марго вздохнула в последний раз, я понял, что Жан обречён на раннюю смерть, как помеченное лесником дерево. Вот уже четыре года я прихожу к месту захоронения и сижу там часами. Я будто умер вместе с ним. Такое возможно? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Наоборот, — неожиданно твёрдо ответила Клодетт. Она отодвинула капюшон и взяла лицо Рафаэля в ладони, чтобы поймать его прямой отсутствующий взгляд. — Ваш сын жив вместе с Вами. Внутри Вас. И снова их накрыла тишина. Рафаэль смотрел в глаза Клодетт, а она — в его, и никто не знал, что делать дальше. — Не надо было Вас об этом спрашивать, — первой дар речи обрела Бастьен. Она покачала головой и отвернулась. — Не стоило ворошить прошлое и тревожить Вашу память. Простите. — Моя боль всегда со мной, — возразил капитан. — Она стала частью меня. Ее нельзя разбудить, но можно спрятать. От Вас прятать я больше не хочу. Клодетт решительно повернулась к нему. — Тогда я тоже поделюсь с Вами чем-то в ответ. — Она сняла капюшон. — Моя мама погибла при родах. Как Ваша жена. У нас больше общего, чем кажется. — Я сожалею о Вашей матери, — начал капитан, но Клодетт его перебила: — Сегодня мы не будем сожалеть. Она поставила корзинку на стол, сняла крышку, на которой лежали пирожки, и с улыбкой произнесла: — Угощайтесь! Они уселись за стол друг напротив друга. Котёнок тоже проснулся и выбрался из корзинки на запах еды. Клодетт с готовностью покормила его и посадила мурлыкающего Шарля на руки. — Я начинаю всё отчётливее понимать, почему сын судьи хочет жениться на Вас, — признался капитан с легкой улыбкой на губах. — Ох, ну что же Вы? — засмущалась Клодетт и поспешила перевести тему. — Когда я смогу сюда приезжать? Шарля нужно кормить и… — Я позабочусь о нем. И покормлю его сам. Буду приезжать каждый день, если получится. Сами понимаете, служба… — усмехнулся капитан. — Конечно, — улыбнулась она. — Король и Франция, безусловно, превыше всего. Так что Вам вовсе не обязательно для меня так стараться. Когда появится время, просто заезжайте за мной, и поедем вместе. Думаю, так Вам будет проще. Забота о котёнке не должна занимать мысли рыцаря, разве я не права? — Не думаю, что это хорошая идея, — Рафаэль покачал головой. Сделал усилие и наконец произнёс это: — Вы сможете проведывать его, но частить с этим не стоит, чтобы лишний раз не рисковать быть засечёнными. Эти слова капитану дались особенно трудно, ведь он хотел проводить с Клодетт как можно больше времени. — Понимаю, — она не стала спорить. — Но, в случае чего, Вы знаете, где меня найти.