Мой отец — Мир

Не было в Европе для капитана гвардии ничего более унизительного. Женщину ко всему прочему могли раздеть, потому что в те времена нагота, а тем более женская, была особенно постыдной, и голое женское тело кроме того тогда являлось большой редкостью, так что не сложно представить, какие толпы народу тогда собирались, чтобы поглазеть на публичное унижение. Но что такое женская нагота в сравнении с бичеванием самого капитана королевской гвардии! Ремесленники бросили работу, пьяницы покинули таверны, торговцы оставили рынок — и всё это ради того, чтобы успеть увидеть, как столь властного человека порят плетью его же подчинённые. Часы пробили половину восьмого, и капитана вывели на уже печально известную Гревскую площадь. На нем больше не было его формы: ни упелянда для верховой езды, ни доспехов, ни плаща, ни, конечно же, оружия — только длинная белая рубаха, тёмные штаны, намного шире обычных рейтуз, и сапоги. У позорного столба его уже ждал палач с кнутом в руках. Стражники, которые вели его, — их было двое — постоянно подталкивали его вперёд, а Рафаэль, из-за связанных за спиной рук, едва удерживал равновесие при этих сильных толчках. Он догадался, что ведущие его этого и хотели — им было мало позора своего капитана, который после сегодняшнего своего поступка им вряд ли останется, поэтому Фернан и Огюст ждали его прилюдного падения в пыль лицом. Рафаэль не думал о них. Он лишь шёл вперёд и лихорадочно высматривал в шумной толпе лицо Клодетт. Узел в его желудке становился всё крепче — девушку он или не замечал, или ее здесь вовсе не было. Когда его подвели к столбу, Огюст в последний раз толкнул его ногой со всей силы, и, абсолютно не готовый к этому, Рафаэль рухнул на колени у всех на глазах. Фернан издал смешок, а довольный тем, что не упустил свой шанс, Огюст двинулся обратно с важностью гуся. Но Ларивьер и на этом не заострил своего внимания. Он всё не терял надежды увидеть Клодетт. Пробегая глазами по толпе, он вдруг замер. Но это была не Клодетт. Это был со скучающим видом накручивающий усы на палец Жюль. Он смотрел на своего соперника с превосходством. Унижение капитана для сына судьи — бальзам на его душу. Вот теперь Рафаэль здорово разозлился. Он глядел на Жюля глазами, полными кипящей ненависти. Сейчас он явственно чувствовал, что ненавидел его больше всего на свете, а держал зло он на большое количество людей. Но Рафаэль умрет раньше многих из них. Он судорожно сглотнул. Палач не стал медлить. Он быстро сорвал с капитана рубашку и отбросил ее куда-то в сторону. Веревкой привязал за кисти руки приговорённого к столбу. И ударил в первый раз. Рёв Рафаэля разнёсся едва ли не по всей площади. На какое-то время повисла тишина, а за ней последовал и второй удар. В попытках не закричать капитан прикусил язык. Он сидел сгорбившись и тяжело дыша. Глаза от боли зажмуривал так сильно, что они начинали болеть. Его светлая кожа на спине теперь была красной от мучительных ударов кнута. По ощущениям ее жгло так сильно, как если бы на любой оголенный участок тела вылили горячую смолу. Рафаэль успел подумать о том, что было даже к лучшему, что Клодетт не видела экзекуцию, прежде чем плеть в четвёртый раз со свистом обрушилась на его спину. Последовали несколько секунд затишья, позволившие капитану как следует прочувствовать боль, и… Кнут снова засвистел в воздухе, предшествуя звук удара. Капитан издал приглушённый стон. Пятый удар обжёг его спину сильнее, чем в предыдущие четыре раза. Боль едва не ослепила его глаза. Палач нарочно выжидал время перед новым ударом, чтобы им не притупить боль от предыдущего. Рафаэль понимал, что он делал это по приказу судьи. Когда кнут рассек воздух в шестой раз и с новой силой опустился на его спину, капитан уже не проронил ни звука. В толпе плакал ребёнок. Покрытый испариной, Рафаэль дрожал от жгучей боли, которую ему принёс седьмой удар. Он вдруг открыл глаза и увидел, что булыжники уже были окрашены в красный цвет — это была его кровь. Восьмой удар отдался молниями в голове. Исполосованная кнутом спина Рафаэля превратилась в страшное кровавое месиво. Обеспокоенные матери поуводили с площади своих страшно напуганных и зареванных детей, но было слишком поздно: эти маленькие девочки и мальчики навсегда запомнят, как клочьями висела кожа на спине капитана гвардии. — Прекратите! Он ведь сейчас умрет! Ободрённый ее голосом, Рафаэль неожиданно оживился. Он с надеждой подался в сторону источника звука и увидел бегущую к нему Клодетт. Удовольствие Жюля вдруг скатилось с его лица. Он не растерялся и схватил Клодетт, но даже в таком состоянии она продолжила биться в его руках и кричать: — Отпустите его! Вы его убьете! Убьете! Это, однако, не остановило палача от десятого удара. Рафаэль снова застонал. Это стало для него неожиданностью: из-за появления Клодетт он совсем позабыл о стоявшем над ним палаче. — Придержи свой дерзкий язык, женщина! — прогудел палач, и Рафаэлю этот голос показался знакомым. — Изволь знать своё место, иначе рядом с ним встанешь! — Пусти! Пусти! — кричала она на Жюля, пытаясь высвободиться из его крепких рук. — Потом ведь поблагодаришь меня за это! — ответил тот, абсолютно в своём убеждении уверенный. Десятый удар не стал последним, но зато последние силы Рафаэля стали постепенно иссякать. Он не знал, сколько ударов для него было предназначено, но подозревал, что пятнадцать, а то и двадцать, но понимал, что ещё десяток таких же он не выдержит. Одиннадцатый, двенадцатый, тринадцатый, четырнадцатый — Клодетт продолжала кричать и вырываться, а Рафаэль уже не шевелился. Нет, он ещё был в сознании, но находился на грани: если бы не верёвки, капитан уже лежал бы на кровавых камнях. — Пожалуйста! Пожалуйста, хватит! — плакала она. Девушка от своего горя настолько обезумела, что вдруг обратилась к Жюлю: — Жюль, останови их! Пожалуйста, останови! Де Валуа пораскинул мозгами и вдруг сделал то, чего от него ожидать никто не мог. — Роланд! — позвал он так, будто обращался к давнейшему приятелю. — Если мне не изменяет память, пятнадцати ударов для первого раза будет достаточно. Палач замер в раздумьях. Если об этом напомнил сын самого судьи, значит, так и следует сделать — решил он, и, хорошенько замахнувшись, нанёс капитану последний удар. — Забирайте его, — бросил он через плечо, покидая площадь. Очевидно, и сам палач был уверен в потере Рафаэлем своего высоко статуса, иначе не относился бы к нему столь пренебрежительно. Жюль расцепил руки. Едва Клодетт оказалась на свободе, она мгновенно бросилась к Рафаэлю, который уже ни на что не обращал внимания и смотрел только куда-то вниз, и дрожащими руками попыталась развязать верёвку. На помощь подоспела Жильберт, торговка с Шампо, которая не раз посещала Джозефину при жизни. «Бедная девочка, — думала она. — Сначала потеряла бабушку, а теперь это». Но почему Клодетт так беспокоила судьба капитана гвардии? Жильберт была женщиной в возрасте, а вместе с возрастом к ней пришла и мудрость: потому ей не нужно было удивляться или подозревать в чём-то этих двоих. Она и так всё поняла. Ревнивый взгляд Жюля ей обо всем рассказал. Да и то, как у Клодетт тряслись руки, как тревожно бегали ее глаза, в которых стояли слезы, как надрывался ее голос, когда она звала Рафаэля и пыталась его вернуть. Клодетт и сама не знала, как сильно она на самом деле им дорожила. — Лучше бы он потерял сознание. — Покачала головой Жильберт. В ее голосе, ровно как и во взгляде понимающих глаз, сквозило сочувствие. И к несчастной девушке, и к измученному капитану. — Что с ним? — плакала Клодетт, пока женщине развязывала верёвки. — У него болевой шок, — объяснила ей она. — Большая часть людей при порках падает в обморок ещё до этого ужасного состояния, а он сильный, и сегодня это обернулось против него. — Они его чуть не убили… — не унималась Бастьен, качая головой в попытках забыть эту ужасную субботу. Она не могла поверить в то, что сегодня могла его навсегда лишиться. Ещё утром всё было хорошо, в обед озвучили страшный, пусть и не худший, приговор, а после вечерней мессы его спина уже была страшно исполосована. — Пока рано что-то говорить, — предупредила Жильберт. — Лучше помолись за него, и я помолюсь. Клодетт в ужасе подняла на неё глаза. Теперь девушка была напугана ещё сильнее. А потом Жильберт произнесла то, от чего заболело сердце Бастьен: — Без Божьей помощи он может не дожить и до завтрашнего утра.