Мой отец — Мир

Жюльен вытер рукавом кровь с лица, и брошенный на пол меч громко звякнул рядом с кровоточащим трупом Лионеля. У него получится отмыться водой, но эта кровь навсегда останется на его руках. Тяжесть грехов однажды поглотит его самого. Рафаэль, чье лицо, волосы и одежда были орашены кровью бывшего подчинённого, тяжело дышал от злости. Он смотрел на убийцу с такой ненавистью, с какой ещё не смотрел ни на кого. Его рот дрожал, но капитан выдержал — проклятия так и не сорвались с его уст. — Ты… Ты чудовище, Жюль! — зарыдала Клодетт, отстранившаяся от растерявшегося дедушки. Пусть она уже и была взрослой, Клоду по-прежнему хотелось укрыть всё плохое от её впечатлительных глаз. Все, кроме Клодетт, молчали, но их взгляды говорили о многом. — Что ты наделал, Жюль! Что ты наделал! — кричала девушка, едва держась на дрожащих ногах. Она заходилась рыданиями, давилась истерикой, утирала слезы на лице, но ничего из этого не способно было хоть как-то ей помочь. — Уходи! Уходи прочь, я не хочу тебя больше видеть! — Клодетт стала толкать его в грудь изо всех сил, когда Жюльен попытался к ней подойти. — Не приближайся ко мне впредь! Она боялась носить его фамилию. Боялась умереть под его именем. Но даже тогда не знала, каким диким зверем ее муж на самом деле являлся. Её голос осип от надрывистых криков. Девушка пятилась назад, спотыкаясь буквально об воздух. Жюль ее не послушал, ведь жену считал собственностью, и тогда Леонард выступил вперёд, положил тяжёлую руку ему на плечо, настойчиво остановив, и угрожающе произнёс: — Уходи, Жюльен, и никогда не возвращайся. Если ты ещё раз тронешь Клодетт, клянусь душой, ни твой отец, ни его громкое имя тебя не спасут. Вот моё слово. Сын судьи опешил. Леонард никогда раньше не возражал против него и предпочитал отмалчиваться, чтобы не встревать в открытые ссоры, но сейчас дело касалось его дочери, и Жюльен, без сомнения, перешёл черту. Он не ответил отцу жены, лишь разозлился ещё сильнее и решил оторваться на капитане: — Бросьте его в Консьержери! — приказал Жюль Огюсту и Фернану. — Завтра гнусный предатель будет казнен на площади. С этими словами он вышел на улицу, хлопнув дверью так громко, что в ушах зазвенело. Вырванная из Аркадии, Клодетт сползла по стенке на пол и продолжила плакать. Теперь она делала это бесшумно, лишь всхлипывала иногда в тишине. Закрывала лицо ладонями, смахивала тяжёлые слёзы с глаз. Ее плечи дрожали. Она была напугана, опустошена, разбита. Все надежды на лучшую жизнь и мечты о счастье с Рафаэлем, что всего несколько минут назад уносили ее далеко от этого ужасного места, которые она позволила себе лелеять в своей чувствительной душе, вмиг рухнули, и от этого было больнее, чем если бы их не было и в помине. Когда Рафаэля выперли на улицу, она не выдержала этого и спряталась в подвале. Но Клод знал, что нельзя было оставлять ее одну. Нет проще способа отбить у человека желание жить — просто дайте ему знать, что мечты его никогда не сбудутся. В могиле далеко не лучше. И Клодетт так всегда считала. Но жить больше не хотела. Нет, только не здесь! Не здесь, где она — жена сатаны; не здесь, где всё ей напоминает о несчастной любви; не здесь, где казнили ее смех. Это было то самое состояние, в котором люди или совершают самоубийство, или нечто невозможное. Избежав виселицы и костра, пережив многих любимых, было бы несоразмерной глупостью покончить с жизнью. Нет, Клодетт этого не сделает. Она твёрдо знала: ведь тогда гибель Рафаэля оказалась бы такой же бессмысленной, как и ее. Но это отнюдь не значило, что дедушка собирался оставить внучку наедине с пожирающими мыслями, а мысли порой страшнее ножа. — Ты любишь его? — раздался за спиной Клодетт его голос. Она не в силах была ответить. Лишь рассеянно закивала, пытаясь подавить рыдания, рвавшиеся из разбитого сердца. И вдруг дедушка Клод принялся рыться в пыльных коробках. Озадаченная девушка посмотрела на него, полная негодования. Ей хотелось сказать: «Сейчас не время!», но Клод уже возвращался с ожерельем в руках. Клодетт впервые его видела, но знала, что такая драгоценность ее семье была не по карману. — Оно принадлежало твоей матери, — объяснил дедушка. — В нем она была на свадьбе с твоим отцом. Бабушка Джозефина тоже надевала его на нашу свадьбу. Так же сделала моя мать, и мать моего отца. Ты должна была быть в нем на своей свадьбе, но я не отдал его тебе, ведь знал, что союз с Жюлем не принесёт тебе счастья, что это брак не по любви. Но у тебя ещё есть шанс на такой брак. Отупев, Клодетт посмотрела на него с непониманием. Дедушка между тем продолжал: — Это фамильная реликвия. Но это всё, что у нас есть. — Дедушка, я не понимаю… — Ты любишь его, и это главное. Я уверен, он сделает тебе предложение как только сможет. — Он уже сделал, дедушка, — промолвила Клодетт, чуть ли не плача. — Но какой это имеет смысл теперь! — Я даю вам своё благословение. — Лицо дедушки озарила самая добрая его улыбка. — Но сначала нужно его освободить, — здесь он сделал паузу. — Это ожерелье — самая дорогая вещь в доме. Подкупи стражников. Ты знаешь, стражники Консьержери особенно падки на дорогие блестящие штучки, ведь даже у заключённых в этой тюрьме денег больше, чем у них самих. Поторопись! И Клодетт поторопилась. Она схватила ожерелье и тут же бросилась к выходу. Вдруг опомнилась, остановилась, обняла дедушку на прощанье. — Спасибо, — прошептала она ему своим охрипшим голосом. — Я люблю тебя. И папе, прошу, передай, что я люблю его. Если я пойду к нему прощаться, он меня теперь не отпустит. С щеки Клодетт скатилась тридцатая за день слеза и упала на рубашку дедушки. Ткань тут же проглотила ее. — Я больше никогда не вернусь домой, дедушка, — плакала она. — Мой дом теперь будет где-то в другом месте. — Знаю, — ответил Клод с улыбкой. — И я неописуемо рад. Наконец-то хоть кому-то из нас удастся покинуть это ужасное место. Клодетт посмотрела на него своими большими глазами, этим надеявшимся взглядом вытянув из него ещё одну фразу: — Джозефина хотела бы для тебя того же. Тут дедушка наклонился к внучке и поцеловал ее в лоб. Отошёл назад, чтобы в последний раз полюбоваться той своей частичкой, в которую не поскупился вложить всю свою широкую душу, и произнёс последнее, что Клодетт услышала из его уст: — Это от папы. Знаю, он хотел бы поцеловать тебя на прощание, если бы только мог отпустить. Клодетт и правда больше никогда не вернётся домой. *** То ли на улице сегодня по чистому совпадению не было хулиганов, то ли Клодетт выглядела чересчур целеустремлённо и воинственно, чтобы к ней приставать. Во всяком случае, Бог ее от них защитил. До величественной тюрьмы Консьержери Клодетт добралась быстро. На углу Часовой набережной она пронеслась мимо одноименной башни. С барельефа самых старых часов Франции на нее печальным взглядом смотрели Закон и Правосудие. У входа в замок, между двумя башнями-близнецами — башней Цезаря и Серебряной башней — ее остановили двое стражников. Девушка быстро сообразила и представилась родственницей одного из знатных заключённых, которой позволили с ним увидеться, и Клодетт пропустили. Одета она была богато, а в Консьержери таких людей всегда приветствовали, ведь держали в этой тюрьме по большей мере дворян. Но даже если преступник был знатен и при этом обьявлен врагом народа, его прямиком отсылали в печально известную Бастилию, где сидели бедняки и изменники, откуда сбежать было намного сложнее, а может и невозможно вовсе. Оказавшись внутри, девушка была сильно удивлена. Всё это огромное пространство освещалось факелами, но в данный момент никак не отапливалось, несмотря на камины в стенах. Внутренняя часть замка, а впрочем, как и внешняя, представляла собой восхитительное зрелище. Эта тюрьма была необычайно величественна. И неспроста! В этом замке обитал сам король Франции, а в одном из залов — La salle des Gardes — раньше потчевали его гвардейцы. Должно быть, оказаться узником Консьержери для Рафаэля было из-за этого факта в два раза более унизительно. У следующего стражника, встретившегося ей на пути, Клодетт спросила дорогу. Вела она себя специально уверенно, чтобы не вызывать подозрений, ведь точно знала, что если стража увидит крадущуюся на цыпочках напуганную девчонку, то всем немедленно станет известно о ее намерениях. — Извините, господин, Вы часом не знаете, где держат офицера? — спросила она тоненьким голоском, давя на жалость. — Сегодняшнего? Бывшего капитана гвардии, который увёл жену де Валуа? — спросил он расхлябанно. Судя по всему, мужчина был пьян. Клодетт заметила бутылку алкоголя в его руках, и это ей пришлось только на руку. Приободрившись, она закивала: — Да, верно! Я ищу его. — А Вы ему кем приходитесь? — откашлялся тюремщик. — Я его кузина. Приехала из Страсбурга, чтобы навестить его, но и глазом моргнуть не успела, как он пропал. Наконец-то нашёлся, и я надеюсь, что Вы позволите мне с ним свидеться. Знаю, что его приговорят к смертной казни… Это последний шанс передать родным всё, что он хотел бы им сказать. Боль его матери это не облегчит ничуть, но наверняка утешит. Мать Рафаэля давно умерла, но едва ли тюремщики знали такие тонкости из биографии своих заключённых. — Простите, я не могу, Вам придётся удалиться, — пробормотал стражник невнятно, но Клодетт ни за что бы не оставила попыток вызволить возлюбленного. — Вернитесь завтрашним утром. Вход для посетителей закрыт в ночное время. — Но те, что были снаружи, сжалились и впустили меня! И Вы сжальтесь, чего Вам это будет стоить! — взмолилась она. — Только подумайте, какой путь я проделала, чтобы добраться сюда из Эльзаса! Завтра будет слишком поздно! Пронзительный взгляд, полный боли, из-за которого многие бы стали слезы утирать, никак не подействовал на тюремщика, и тогда Клодетт протянула ему ожерелье. Глаза стража жадно сверкнули, когда в тусклом свете факелов засверкали драгоценные камни. Он принял украшение из рук девушки, но всё же покосился на неё ненасытно: — Вы хотя бы представляете, как сильно я рискую? «Проклятье!» — выругалась Клодетт про себя и нервно сглотнула. У неё вдруг похолодели кончики пальцев. Взгляд мужчины горел вожделением. — Чего Вы хотите? — спросила она прямо — тянуть было ни к чему, да и время поджимало. — Любая женщина может дать это, но не каждая на это готова пойти, — проговорил стражник, и девушка поёжилась от его взгляда. Клодетт в очередной раз напомнила себе, зачем она здесь, и это заставило ее согласиться на условия незнакомого мужчины. — Хорошо, — ответила она, сохраняя хладнокровие. — Но в таком случае Вы дадите мне ключ. Я хотела бы обнять брата перед тем, как навсегда его покинуть. Тюремщик был настолько пьян, что поверил и тоже согласился. Он ухмыльнулся и протянул девушке связку ключей, делая всё это крайне медлительно. Когда придёт время исполнить данное стражнику обещание, Клодетт уже не будет в городе. Это она хорошо знала, но всё равно почему-то было очень страшно. Мужчина взял факел и большой рукой в грубой перчатке поманил спутницу за собой. Они двигались по широкому коридору, освещая стены, и Клодетт, создавая в своей голове образы измученных узников, мысленно сравнивала его с Бастилией, пусть и не бывала там никогда. Из-за атмосферы воистину жуткой, пусть и манящей, ей казалось, что из-за колонны вот-вот выпрыгнет нечто на вооружении с чем-то более опасным, чем аркебуза. Из-за топота сапог стражника Клодетт не сразу различила чьи-то шаги впереди. Из темноты с таким же факелом в руках вышел смугловатый молодой парень лет двадцати. Клодетт узнала в нем Виктора, и сердце ее заколотилось в бешеном ритме, неистово отбиваясь о грудную клетку. Нет, только не сейчас! — Клодетт! — воскликнул он, недодумавши. — Вам нельзя здесь находиться! Пьяный тюремщик в ужасе уставился на нее. Перевёл взгляд на Виктора, потом на нее, затем снова на Виктора и опять на девушку: — Та самая Клодетт?! Безупречный план по спасению Рафаэля накрылся медным тазом. Едва успела девушка мысленно обвинить в этом несвоевременное появление Виктора, как вдруг парень потушил свой факел о землю и, воспользовавшись уязвимостью пьяного стражника, с размаху огрел его получившейся дубиной по затылку. Клодетт отступила назад, когда отключившийся тюремщик рухнул ей под ноги. Она прикрыла ладонью разинувшийся от удивления рот, и Виктор, подобрав факел стражника с пола, протянул ей руку. — Вы так сногсшибательны! — пошутил он, разбавив атмосферу мрачных дней. — Мужчины сами в ноги падают! Однако девушке было не до смеха. Она приняла руку и с горячей надеждой в глазах произнесла: — Прошу, отведите меня к нему. *** Их трагическая судьба могла бы не оказаться столь трагичной, если бы наши герои только с самого начала знали, кому можно было доверять: суеверный на первый взгляд отец, бравый солдат, пьяница и вонючий хозяин столь же вонючей таверны… Кто бы мог только подумать! Клодетт про себя поклялась, что в жизни больше не возьмётся судить людей, если только сумеет выбраться из этой передряги живой. То, как Виктор двигался, говорил, смотрел, свидетельствовало пусть и об одной, но очень важной вещи — судьба Рафаэля волновала и его тоже. Он был дорог им обоим. Наконец-то у Клодетт появился союзник. Миновав Зал Ратников, они добежали до La rue de Paris, так называемой Парижской улицы. Эта часть замка была названа в честь палача по фамилии де Пари и по праву ее окрестили самой мрачной. Здесь царили страх, темнота, антисанитария и крысы. Соседями заключённых являлись холод, голод и живучие мокрицы. Ещё более живучие, чем сами узники. Первая камера, за решётку которой Клодетт заглянула, стала чьей-то могилой: судя по вони и внешнему виду, труп, лежавший в ней на грязном сене, уже давно начал разлагаться. Едва его увидев, Клодетт отпрянула от решетки и перекрестилась. Она с трудом восстановила сбитое дыхание и дрожавшим от холода и страха голосом проговорила: — Это здесь держат самых богатых парижских преступников?.. — В этой части замка держат самых бедных преступников, — исправил ее Виктор. — Стражи сюда никогда не заглядывают, как видите. Трупы не выносят. Новых заключённых бросают прямо на них. Он тоже проверял камеры в поисках Рафаэля, но увиденное у него отнюдь не вызывало столь же бурную реакцию. Всё здесь происходило естественным путем. Клодетт сомневалась только в том, что сажать живых людей в клетку было естественно. — Тогда почему мы ищем Рафаэля здесь? — негодовала девушка. — Он дворянин. — Потому что Жюль через своего отца-фанатика приказал бросить его сюда и казнить утром. Снова Виктор и фанатики. Если бы он только знал, что Клодетт эти его слова уже слышала! — А как же суд? — Не будет над ним никакого суда. Михель незадолго до вашего возвращения объявил его изменником и приговорил к обезглавливанию в случае, если он сам не погиб. В одной из камер сидел седовласый мужчина лет так восьмидесяти. Его длинная борода доходила до самого пола, а с костлявых рук свисала серая кожа. Он глядел на Клодетт, не моргая, и этот жуткий взгляд будет преследовать ее до конца жизни. Увиденное заставило Клодетт задуматься о том, так ли была ужасна смертная казнь. Многих узников здесь было бы намного милосерднее вздёрнуть и отпустить в мир иной, чем брать их измором в этом земном адском пристанище. Невинные страдальцы! — они гнили здесь заживо, ждали своего конца, а когда конец приходил, то с мучительной неспешностью вытягивал из них жизнь, будто смакуя вкус их страданий. Бастилия пугала парижан, но о Консьержери плохого Клодетт раньше не слышала. Видимо, из этого крыла живым не возвращался никто, а те, кто были очевидцами их мучений, не решались о них рассказать. Настолько это было гнусно. Клодетт сбилась со счета, но ей казалось, что камера эта была по счёту шестой из тех, в которые она уже заглядывала. И впервые в жизни не прогадала. Ленный свет через маленькое зарешеченное окошко освещал камеру и сидевшего в ней заключённого. Его правая нога была закована и от оков змейкой тянулась тяжёлая цепь. Рафаэль прижимался спиной к холодной каменно стене, а глаза его были закрыты. Он не слышал, не видел и не чувствовал, что возлюбленная его, рука об руку шедшая со светом и спасением, была совсем рядом. Он был измучен. Он так много выстрадал, что устал бороться. Об этом говорило выражение его лица — оно никогда не было таким смирённым. А смирён Рафаэль был со своей участью, со своей судьбой. Недолго думая, Клодетт выбрала подходящий ключ и попыталась вставить его в замочную скважину, но обнаружила, что руки ее дрожали. Она не могла попасть в отверстие — всё перед глазами плыло. — Я тебя освобожу, я тебя освобожу, я тебя освобожу… — шептала девушка при этом, словно сойдя с ума. Она знала, что Рафаэль ее не слышал, но эти обещания успокаивали ее саму. — Скоро мы оба станем свободными… На помощь ей подоспел Виктор. Он взял ключ и не без применения грубой мужской силы сумел повернуть его и отворить дверь, которая тут же заскрипела на весь коридор, разбудив в соседней камере какого-то философа. — Post tenebras lux… Potius sero quam nunquam! Potius sero quam nunquam! — неистово заголосил проснувшийся. Вот он точно спятил. Голос его звучал так, будто доносился из гроба, вызывая мурашки. Едва дверь открылась, Клодетт уже забежала в камеру, спугнув мышей, которые тут же убежали под свой громкий писк, но Рафаэля уже ничто не тревожило. Она склонилась над ним, присела рядом и стала гладить его по лицу. Его нижняя губа была рассечена с левой стороны. Кровь на ней уже была застывшей. — Рафаэль! Рафаэль, милый, посмотри на меня! — молила она. — Ну же, открой глаза! Виктор тем временем освобождал его из оков. — Рафаэль, очнись! — Девушка сжимала его похолодевшие руки, клала себе на сердце, целовала его лицо. — Это я! Открой глаза и взгляни на меня! Она в прямом смысле возвращала его с того света. Она не произносила молитвы вслух, но молила Бога про себя. В душе. Это была самая сердечная, самая громкая ее молитва, и она не осталась без ответа. С губ Рафаэля сорвался тихий стон. Его ресницы задрожали. А когда помутнённые глаза открылись, то не поверили самим себе. — Клодетт? — поразился он, выпрямился мгновенно и обхватил ее лицо ладонями. Его голос был тих и сквозил хрипотцой. Клодетт не стала отвечать словами — вместо этого она обняла его крепко-крепко. Даже крепче, чем перед поркой. Сейчас и дюжина солдат не сумела бы отнять его у неё. — Нам нужно спешить, — промолвила она торопливо, отстранившись от него. — Скоро стража узнает, зачем я здесь. С этими словами она встала, а следом за ней, сделав усилие, поднялся и Рафаэль. Девушка немедленно заметила, что он хромал на правую ногу. Разбитая губа, хромая нога… Голову де Валуа посетила очередная тревожная мысль: — Что они с тобой сделали?! — ужаснулась Клодетт. — Ничего особенного, — отмахнулся Рафаэль. — Только немного побили. Но не было времени его жалеть, так же как и желания, — избитый, бывший капитан гвардии выглядел не менее, а может быть и более мужественно, естественно не вызывая жалости даже у таких сердобольных особ. Клодетт обернулась, чтобы обратиться к Виктору, но того рядом уже не было. Зато хорошо были различимы в темничной тишине на фоне безумных возгласов философа звуки борьбы. Хромая, Рафаэль вышел из камеры. Клодетт вышла следом, и сердцебиение ее снова участилось. Похоже, пьяный тюремщик оклемался и доложил о проникновении остальным. Виктор, совсем молодой и, порой казалось, особенно не обремененный судьбой, дрался сразу с двумя вооруженными стражниками. Силы были не равны, и Клодетт с горечью осознала, что помочь ему они никак не могли. Сражаясь, отбивая все удары своим мечом, Виктор обнаружил насторожившиеся взгляды стражников, заметивших появление Клодетт и Рафаэля и, повернувшись к ним вполоборота, прокричал: — Коридор заключённых! Клодетт понятия не имела, о чем говорил Виктор, но зато Рафаэль всё здесь отлично знал. Схватив девушку за руку, он потянул ее в нужную сторону, и они побежали. Страшное место, страшная ситуация, и по этому случаю у них даже имелся свой собственный ритм: — Potius sero quam nunquam! Conclamatum est! Fortuna caeca est! Кем бы ни был этот сумасшедший мыслитель, он вносил свою ужасающую лепту. Голос его гремел подобно грому в грозу: он пугал, неистовствовал, громыхал, становился всё быстрее и быстрее и превращался в самую настоящую музыку, но не ту, что пищей для души являлась, а ту, что вызывала чудовищный озноб. Сложно представить, сколько своих дней здесь выстрадал этот несчастный, что окончательно тронулся умом! Доведённый до безумия, он и сам сейчас был пыткой. Подобно банши, он пел погребальную песнь. — Укройтесь в Нотр-Даме! Там вас не тронут! Не имеют права! — продолжал Виктор кричать им вслед. Голос его становился то тише, то громче, и порой сливался с «музыкой» философа или стихал за ударами мечей. — Собор вас спа… Он хотел сказать «спасёт». Но не успел. Тут же стихла песнь, наводящая ужас. Встревоженная его неожиданным молчанием, Клодетт на бегу повернула голову в его сторону и немедленно об этом пожалела. Вот для кого звучала эта нения: изо рта Виктора вырывались предсмертные звуки, а с губ его капала тёмная густая кровь, которой он мучительно давился. Из его живота торчал кинжал. Один из стражников, тот, что убил Виктора, оттолкнул поверженного врага, чтобы вытащить кинжал и снова им воспользоваться. Тогда Виктор безвольно упал на спину. И больше не шевелился. *** Рафаэль, может, и был ослаблен после избиения, но ноги его всё ещё ему служили. Клодетт едва поспевала за ним. Они пронеслись по «коридору заключённых» подобно вихрю. Шокированная последними событиями, Клодетт едва не спятила и не знала, сколько раз они уже свернули, и куда надо было бежать дальше. В голове ее было только искаженное гримасой боли лицо молодого солдата, дошедшего со своим капитаном до самого конца и отдавшего ему свою жизнь. Даже тогда, когда все отвернулись от Рафаэля и прозвали изменником, даже тогда, когда он перестал называться их капитаном, Виктор оставался ему верным. Но чем были вызвана эта верность и жертвенность? Почему Виктор повёл себя так, а не иначе? Что толкнуло его пожертвовать собой? Это и многое другое ещё предстояло узнать. А пока они бежали. Горло, лёгкие, сердце, бока, мышцы на ногах — всё горело, но желание жить было сильнее боли. Стражники преследовали их, дышали в затылок и метили алебардами меж лопаток. Оказавшись на краю одной из башен — там, где не было дверей, там, на огромной по средневековым меркам высоте, там, где бежать было некуда, они были уверены, что загнали беглецов в тупик. Ничуть не бывало. Добравшихся до конца коридора стражников ожидало разочарование. Клодетт и Рафаэля след простыл. Они словно испарились в воздухе. Или взлетели. Оконные ставни шевелил, по-волчьи завывая, ветер.