Мой отец — Мир

Ты говоришь: "Я слишком слаб" — Бог говорит: "Я сила твоя" (Исаия 12:2 ) Ты говоришь: "Я боюсь" — Бог говорит: "Не бойся, Я Сам пойду пред тобою" (Втор.31:8 ) "Не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я Бог твой; Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя десницею правды Моей." (Исаия 41:10) Но ничто не повторяется дважды. Приговорённую к гибели Клодетт не спасти — все обвинения были слишком серьёзными, и, кроме того, девушка сама созналась в своих преступлениях. Не зря, когда умирает ребёнок, жалеют не его, а оставшихся без него родителей. — Расскажите всем, как вы не пускали меня в Бастилию! — бесновался Леонард, пытаясь взять бессовестных палачей и стражников этим. — Расскажите всему Парижу о вашем видении справедливости! Справедливо ль это, что вы не дали мне увидеть дочь?! Это была чистая правда. Леонард много раз пытался навестить Клодетт, но каждый раз ему отвечали отказом. Такая же история была с Клодом. Однако дедушки не было поблизости. Он слишком хорошо знал, что не в силах был помешать казни, — судья Михель был неумолим. Но есть другой Судья. Он милосерднее и справедливее всех земных судей, считающих себя его наместниками. Да, Клод молился Богу. Целый день он провёл в Соборе Парижской Богоматери и сейчас тоже оставался там, усердно моля всех христианских святых и самого Иисуса Христа об облегчении страданий обреченных на смерть Клодетт и Рафаэля. Он молился за их души и просил об отпущении им всех земных грехов. — И не лиши их небесного Твоего царствия, — произнёс Клод, перекрестился и упал на колени. Леонард ровно в это же мгновение оскорбил судью Михеля и бросился с оружием на одного из помощников палача, но подоспевшие в чёрных одеяниях полицейские тут же скрутили его. Пусть Бастьен и изготавливал оружие, но обращаться с ним он не умел. Так уж вышло, что на войне Леонард никогда не бывал. Он был по правде несчастен и в своём горе безутешен. Клодетт замерла у лестницы и не шевелилась, глядя в оцепенении на своего отца. А он был готов отправиться в огонь вместо неё, но эта жертва не помогла бы его дочери. — Папочка, пожалуйста, уходи! — взмолилась она, и когда Леонард посмотрел ей в глаза, от боли во взгляде его у девушки перевернулось нутро. — Не нужно тебе это видеть! Приговорив к смерти Клодетт, они приговорили к вечным мучениям ее отца. До этого происшествия девушка была безмятежна и даже не хотела плакать. Она была уверена, что дедушка сумел успокоить ее отца, и сердечно надеялась, что не увидит на своей казни никого из членов семьи, которую она горячо любила. Но теперь сердце ее разрывалось на части. Леонард брыкался, скалился и пытался избавиться от хватки полицейских, а его дочь ему кричала: «Я люблю тебя, папа! Слышишь, я люблю тебя! Прости меня, папа! Прости мне всё!»; но палачи были такими же пешками в жестоком мире, как и большая его часть, и имели свой приказ — казнить приговорённых незамедлительно. Приказ этот конечно же поступил от судьи, но многие понимали, что это говорил Жюльен устами своего отца. Итак, Клодетт подтолкнули к лестнице, отчего несчастная едва не споткнулась и не упала, но позже пришла в себя и выпрямилась. Сложно даже представить, что испытывал Леонард, когда его невинная дочь с высоко поднятой головой поднималась на эшафот, и что ему предстоит испытать, когда она будет кричать в огне. Следом за ней поднялся и Рафаэль с нахмуренными бровями. Он поглядел на Леонарда, отчаянно пытавшегося освободиться, и взгляд его стал добрее и сострадательнее, но как только другой палач прикоснулся к Клодетт, им снова овладел слепой гнев. Он кинулся было на него, но помощники палача вместе со стражниками схватили его и приковали к высокому деревянному столбу. Он не мог пошевелить ни ногами, — вокруг них была обёрнута вторая цепь — ни руками — его запястья оставались связаны крепкой верёвкой, порвать которую в таком положении он был не в силах, у него за спиной. Закончив с капитаном (мы продолжим называть его этим красивым словом, ведь нельзя отрицать, что Рафаэль этого заслужил), палачи приступили к красавице-девушке. Она не сопротивлялась. Клодетт сама прижалась спиной к противоположной стороне столба и своими связанными руками дотянулась до ладоней любимого, который тут же сжал ее хрупкую ладошку в своей, и вокруг ее тонкого стана тоже обернули железную цепь, холод которой она чувствовала сквозь тонкую ткань. Она не знала, что ждёт их после смерти. Но точно знала, что их миссия в этом мире была завершена. Клодетт по самое горло была сыта земным судом. Пора было предстать на небесном. Маска палача скрывала лицо, но не скрывала глаз. Люди той эпохи, как и люди двадцать первого века, скрывали таким образом свою личность от других, но от вездесущего святого духа не укроется ничто и ни в какие времена. Впрочем, порой Клодетт казалось, что это ужасное место, где человек человеку волк, святой дух навсегда покинул. И не по своей воле Он ушёл: Его прогнали страшными событиями и жуткой аурой этого места. Запах крови и смерти витал в воздухе, закрадывался в лёгкие и перекрывал дыхание. Клодетт была смиренна, но Рафаэлем владела тевтонская ярость. Он просто полыхал злобой. Выкрикивал судьям сбивчивые проклятия. На них, казалось, ему отвечали горгульи Нотр-Дама с противоположного берега Сены, которая неистовствовала в эту ночь, подобно метущейся душе капитана. Он был приговорён, но не покорён. Душа его была закована в тройную медь. Тут же послышался чей-то звонкий, но неприятный голос: — Пусть погибнет мир, но восторжествует правосудие! Justitia regnorum fundamentum! Последний день Клодетт Бастьен и Рафаэля Ларивьера для глашатая — всего лишь очередная возможность продемонстрировать безвольной толпе свою начитанность, вставить где-то услышанное и, к его счастью, подходящее по ситуации выражение на латыни, и ничто не мешало ему прийти восторг от самого себя и своего блестящего ума. Клодетт предпочла не слушать его. Оглядывая зловещую площадь, Роландовую башню и здание парижской мэрии, всегда наводившую на нее ужас, она своим взглядом наткнулась на одинокое лицо в окне ратуши. Это был ее муж. Жюльен. Он глядел на нее с какой-то несвойственной для него грустью, но в глазах его всё ещё не потухли огни всепоглощающей ненависти. Мы не знаем, о чем думал Жюль в тот роковой момент на той роковой площади в тот роковой день и век, но его желание действительно будет исполнено: Клодетт не достанется ни ему, ни кому-то другому. И всё же едва ли сын судьи пометит этот день белым камешком. Душа его ещё долго будет желать того, что утратила. С той же стороны на небольшом расстоянии от лестницы стояли ее наречённые подруги. Иветта и Шанталь. Обе бледные, как статуи. Сердце Иветты обливалось кровью, а лицо Шанталь — слезами, и было в этих слезах смешано всё самое поистине несовместимое. Она завидовала — даже сейчас, в час расправы, Клодетт сияла красотой, которую Шанталь не могла сымитировать даже на балах в Лувре; она боялась — такое зрелище даже завистливой особе приходилось не по нутру, она была напугана по определению; и наконец она чувствовала себя отчасти виновной — весьма прагматичная Шанталь была намерена все силы бросить на то, чтобы присвоить себе красавца-мужа Клодетт, но бороться за него — было бы за что его полюбить! — и не пришлось. Она даже не успела пожелать этой девушке погибели, как вдруг вот — простоволосая, она стоит перед ней в простой белой сорочке, ожидая смерти. Шанталь казалось, что это она наслала на Клодетт беду, и от этого у её голубоватая кровь стыла в жилах. Но свидетельствовал здесь весь этот ужас и ещё один неравнодушный человек. У подножия эшафота бился в слезах конопатый мальчишка пятнадцати лет. Это был Ноэль. За эти годы Клодетт стала ему сестрой, а потеря сестры всегда отхватывает здоровенный кусок сердца. Помощники палачей обложили приговорённых поленьями, хворостом и накидали немного соломы, которая у Рафаэля ассоциировалась теперь не с кормежкой лошадей, а с тюремной подстилкой, и палачи подожгли эту смесь факелами. Насланному грешным языком Жюльена проклятию суждено сбыться. Пламя затрещало под их ногами.