Свалка драбблов BTS

      В комнате холодно, а сквозняк гуляет по небольшой квартире, как всегда и бывает, когда поздней осенью не закрываешь окна. Кровать, шкаф, кресла и стол покрыты посеревшими белыми тканями, которые обычно используются для того, чтобы пыль не копилась на мебели, когда собираешься на какое-то время уехать из дома. Крепкие, венистые руки хватаются за покрывало на кровати, резко дёргая его на себя, поднимая в воздух миллионы пылинок. Мужчина чихает от пыли, забившейся в нос, и, вздохнув, аккуратно складывает ткань вчетверо. В комнате всё так же тихо, как и тогда, когда он в спешке сбегал из неё, покидая любимый шумный город.       Чонгук не был в Сеуле четыре года и вот, спустя всё это время, он снова здесь.       Простынь на кровати всё такая же смятая и пахнет ими, помнит изгибы их тел и то, как Чонгук цеплялся за неё пальцами, когда Хосок толкался глубоко внутрь него. В комнате как будто всё ещё витают звуки их вздохов и тихих голосов, когда на громкость уже просто не оставалось сил.       В этом доме слишком много их общих воспоминаний.       Чонгук сжимает уже старенький восьмой айфон в своей руке и тяжело вздыхает. Как давно и, кажется, совсем недавно всё это было. Но ему уже двадцать девять и через год ему в армию, а Хосоку тридцать два и он уже год как отслужил.       Хосок уже год как не берёт телефон, сколько бы Чонгук не пытался звонить.       Пальцы вновь привычно открывают список контактов и нажимают на вызов единственного номера, рядом с которым есть смайлик — от остальных пяти Чонгук давно избавился, но тронуть этот не позволяла рука. В ухо привычно пищат долгие гудки, а после нежный голос как-то грубо в сотый раз вторит «абонент временно не доступен, оставьте сообщение после сигнала». Чонгук вздыхает и после короткого сигнала шепчет: — Привет, это я, — он недолго молчит, ведь звонит первый раз за эту неделю, но затем продолжает. — Я сейчас в Сеуле и… Мне просто было интересно, если бы после всех этих лет ты захотел со мной встретиться, мы могли бы… пройти через всё это, обсудить? — он снова немного молчит и сокрушённо добавляет. — Знаешь… моя жена говорит мне, что время лечит, но мне всё не становится легче… И… Я просто хотел бы хоть раз вместо «привет, это я» сказать тебе «привет, ты меня слышишь?», но в действительности я просто придаюсь своим несбыточным, призрачным мечтам о том, какими мы раньше были, когда мы были молоды и… свободны. И… меня всё ещё пугает мыль об этой фигне, как… разница в нас и в том, что ты можешь быть прямо сейчас в миллионах миль от меня. И… Я просто уже даже не надеюсь, что ты когда-нибудь ответишь, но молю тебе о том, что бы ты слушал эти сообщения, поэтому… Если есть хоть маленький процент того, что ты слушаешь это сейчас… То я хочу сказать, — он запинается, чувствуя, как начинает свербить в носу, а глаза щипать от нахлынувших слёз, потому что под его закрытыми веками Хосок смеётся, бежит спиной вперёд, чтобы видеть лицо Чонгука, щекочущего его, и просит остановиться, пока сам Чон заливается смехом, и перед тем, как первая капля скатится по щеке Чонгука, он успевает выдохнуть первое слово. — Привет с другой стороны, Хосок, — говорит он громко, чувствуя, как слёзы, собираясь в горле, ломают голос. — Я должно быть звонил уже тысячу раз чтобы сказать «прости» за всё, что я сделал… — он задушенно вздыхает и закусывает губу. У него осталось совсем мало времени, ведь секунды, отведённые для сообщения заканчиваются, поэтому Чонгук говорит через силу, потому что под его веками дождь, и Хосок, уходящий прочь. — Но, по видимому, когда я звоню, тебя или нет дома, или ты очень занят, — еле выдавливает Чонгук, видя смеющегося Хосока, выбегающего к нему из кухни, потому что жена Техёна только что родила. — Ну что ж, привет из другого мира, Хосок. Я не знаю, сколько раз говорил это, но я назвал дочь в твою честь. И… по крайней мере, я могу сказать, что я пытался сказать тебе, что я извиняюсь, за то, что разбил твоё сердце, но, это, видимо, уже не важно, и тебя это явно больше не терзает… — договаривает он сорванным голосом и в следующий миг слышит писк в ухо — время кончилось.       И пока Чонгук бросает телефон на другую половину кровати, падая спиной на матрац, под его веками Хосок поворачивается к нему, отвлекаясь от плиты, и, улыбаясь, говорит, что ужин готов и, хватаясь за ручку сковороды и вилку, лежащую на столовой тумбе, наматывает на неё горячие жаренные спагетти, приподнимая и предлагая Чонгуку попробовать. Он уговаривает его, говоря, что они даже не подгорели и, вообще, почти не горячие, на что Чон смеётся и называет Хосока дураком. Тот широко улыбается и говорит, что ему придётся мстить ночью (хотя за окном уже почти утро), если Гук сейчас же не откроет свой рот, тот снова заливается смехом и Хосок, посмеиваясь, машет на него рукой, вновь возвращаясь к плите.       Под его веками Хосок, голый, клянётся, что не извращенец, потому что Чонгук ещё даже не разделся, а у того уже стоит, младший на это заливается хохотом и сгибается пополам, потому что уже живот болит смеяться.       У него Хосок без рубашки ранним утром только что побрился, но на левой щеке всё ещё остались тёмные волоски и когда Чонгук указывает ему на это, обзывая слепошарым, тот шлёт его куда подальше, потому что задолбал со своими придирками. Чонгук опять смеётся и Хосок, еле сдерживающий смех, разворачивается к нему от зеркала и, широко улыбаясь шипит «ах, так?», встряхивает баллончик с пеной для бритья и забрызгивает ею всё лицо Чона, умирающего от смеха.       У Чонгука слёзы из глаз и рыдания из груди, когда в воспоминаниях Хосок на их первом свидании в 2015-м году смущённо говорит, что не может поверить, что это всё реально и неловко поправляет горлышко своего белого свитера. Чонгук отвечает, что у него трясутся колени от страха, что это всё розыгрыш, на что Хосок смеётся и говорит, что думал о том же. В тот вечер они говорят обо всём на свете и мечтают о том, что бы когда-нибудь поехать в мировой тур. Их разговоры переходят с личного на повседневное и обратно, но в конце концов в тот вечер Хосок осмеливается взять Чонгука за руку, а тот в свою очередь не удерживается и ласково берёт лицо старшего в свои руки, проводя по щекам большими пальцами, пока парень с упорством доказывает, что выпустит свой микстейп в следущем году. Хосок говорит о том, что посвящал Чонгуку свои песни, все до единой, за исключением тех, что про расставание и тот краснеет и прячет лицо в ладонях.       Чонгук на последнем дыхании скулит, успокаиваясь и содрогаясь от того, как Хосок из воспоминаний поджимает губы и уходит, не оборачиваясь, в дождь.

***