Там, где у улиц нет имен

Тишина больничных коридоров сильно давит на барабанные перепонки. Если что-то и можно здесь услышать, то это только либо размеренный писк кардиомониторов, либо чей-то навязчивый и раздражающий храп. — Ей не так долго осталось, — тихо говорит доктор, стоя за моей спиной. — Мне жаль, но ей не протянуть и недели, — слезы предательски бегут по щекам, а я так хотел их спрятать. Теперь я абсолютно согласен с теми, кто говорит, что деньги не самое главное в жизни. Они есть, но мне все равно приходится давиться болью и наблюдать смерть родной матери — единственного человека, который был моей семьей. Я осторожно сажусь на стул рядом с ее койкой, а доктор неспешно покидает палату. Не помню, сколько времени сижу неподвижно, но резкое желание закурить уже сверлит мозг и возвращает меня в реальность. Взгляд еще раз падает на показания приборов. Нервно выдохнув, я направляюсь к выходу из палаты. В поисках тихого места, я, чувствуя себя почти неживым, добираюсь аж до конца больничного коридора. С минуту я тщетно пытаюсь зажечь эту злосчастную сигарету. Руки дрожат, сегодня, видимо, мне не судьба покурить. Садясь на ближайший подоконник, свой пустой взгляд я устремил вглубь коридора, свет в конце которого тоже прилагался. Какая ирония. Мне и остается что только усмехнуться. Сил на что-то большее, как и физических, так и душевных уже не осталось. Снова погружаюсь в себя и не замечаю, что мое одиночество уже давно разбавляет своим присутствием на этом подоконнике странный молодой парень. И что больше меня в нем раздражало, так это то, что у него в руках была сигарета. Он смог зажечь ее, а я настолько беспомощный, что и этого сделать не в силах. Сам не замечаю, как начинаю на него откровенно пялиться. А что еще мне остается? Ни одной «здоровой» души тут пока не наблюдается. «Странный парень» на мое горе или радость, кажется, очень даже ничего, вроде даже и не маньяк. Правда то, что он все-таки парень, мой уже давно законсервированный жизненными проблемами мозг определяет только по наличию кадыка и весьма накаченного тела, так как этот очень загадочный паренек имеет при себе достаточно длинную шевелюру. И серые с бирюзовым отливом глаза, какие не встретишь у обычного человека. И кожа бледная, как будто раза три за сегодня успел стать донором. Неужто мое притупленное горем чутье подводит меня, и он и впрямь маньяк? Хм, а все маньяки носят такие дорогие пальто? Недавно передавали еще об одной убитой в переулке женщине, неужели это счастье и до меня снизошло? И вот, когда я уже собирался вернуться в палату, этот загадочный парень посмотрел на меня, да так, что у меня все внутри упало, потому что эту пустоту и безысходность с добавлением душевной боли я наблюдаю уже год, когда смотрюсь в зеркало. Это ж надо же, как мне сегодня фартит. Именно в этот момент моя задница понимает, что нашла на себя большие приключения и не менее маленькие проблемы. И пока она все это осознала, и пока я как всегда очень многое передумал, незнакомец протянул мне руку с горящей сигаретой: — Держи, — это что же получается, он мысли еще читать умеет? Я осторожно протягиваю руку и беру сигарету, обратно усаживаясь на согретое место. А этот загадочный, оказывается, и не собирается прерывать нашу очень содержательную беседу: — Какими судьбами в таком месте? — абсолютно обыденно спрашивает он, как будто тут целую вечность околачивается, хотя хрен его знает, может так и есть. Я, как личность крайне необщительная, намекая на это, коротко отвечаю: — Мать здесь лежит. — Поглядев на тебя, я думаю, что с неутешительным диагнозом? — ну уж извините, я не железный. И вообще, тоже мне психолог по мою душеньку пришел, вот куда-куда, а в мозги никого не пущу. Дабы перевести разговор на него, я как всегда не придумал ничего умнее, чем это: — А ты за кем приглядываешь? — За всеми, — ох, ну и везет же мне на загадки. — Это как? Ты медбрат что ли? Хотя и формы нет, да и внешность у тебя далека от внешности простого медработника. — Кто сказал, что я их лечу? Моя работа—это делать наоборот. Вот хоть взять твою драгоценную маму: ее час ровно в полдень, сегодня, — сказать, что я язык проглотил, — это ничего не сказать. Здравомыслие еще никто не отменял, и из всей сложившейся ситуации только два вывода: либо ко мне все-таки пришла сестрица-белочка, либо я все еще сижу в палате и преспокойненько сплю на стульчике, ведь и от горя можно сойти с ума. Ну, раз уж я все так для себя решил, грех не узнать, что еще мой разум мне преподнесет. — Эм, и для чего ты все это мне выкладываешь, как же конспирация? — немного веселее спрашиваю я. — Предложение деловое у меня к тебе есть. Будешь слушать? — Смотря какое. — Я могу спасти ее, — на этих словах мне так и хотелось сказать мозгу и разуму, чтоб они прекратили издеваться над сердцем, которое в это время так больно сжалось, что захотелось выть. Пытаясь не выдать ту бурю чувств, сейчас меня одолевавших, я смог ответить: — Думаю, за просто так ты этого не сделаешь. Что я должен отдать взамен? — Это прозвучит очень тривиально: взамен мне нужна душа, но не в том смысле, в каком ты наверняка подумал. Твоя по-настоящему золотая душенька поможет моей наконец навсегда исчезнуть из этого мира, да и других тоже. А ты займешь мое место, — это становится все интереснее и интереснее. Ну что ж, здравый смысл, мы с тобой были всегда хорошими друзьями, но сегодня, видимо, распрощаемся на неопределенный срок. — Это где же я должен занять твое место? — хотя, мне кажется, я знаю ответ. — В аду, конечно же, — спокоен, как удав. Бесит. Это же сон, верно? И если я сошел с ума, что будет, если отвечу это заветное «согласен»? Одни вопросы и ни одного ответа среди них. Обычному человеку присущи обычные желания, ведь я всего лишь хочу видеть свою мать живой, и мне плевать на себя. Не надо больше ничего, только снова смотреть в эти глаза, полные материнской любви и жизни. — Хм, в этих делах всегда есть подвох, ведь ты просто так не отказался бы от всех своих сил и жизни, и я еще пожалею о своем решении. Но пусть все горит синем пламенем. Я согласен. — Синее пламя? Это я могу устроить, — проговорил этот тип. И возразить я ничего не успел, да и душенька моя тоже, как сильные руки притянули меня к себе, чужие ладони схватили мое лицо и неожиданно теплые губы накрыли мои. Господи, у меня только один вопрос. Где же я так накосячил?