Save my soul from disaster Self-destruction could be the answer
Бокуто просыпается и не обнаруживает рядом с собой Акааши, в панике вскакивает с кровати и несётся на кухню, где находит лишь оставленную на столе записку: с добрым утром я ушёл на работу (фу) оставил тебе на столе вафли и три сосиски в холодильнике пирожок не ешь — он мой Бокуто улыбается, хочет полезть в карманы, спохватывается и ищет штаны, находит их валяющимися на полу в спальне, достаёт телефон и видит сообщение от Куроо: круассан: ты ночевал у акааши, да? ( ͡° ͜ʖ ͡°) Бокуто взвизгивает и возмущённо печатает: CAPTAIN MAYDAY: АХ ТЫ откуда ты знаешь?? круассан: ( ͡° ͜ʖ ͡°) круассан: видел вчера, как вы вдвоём шли из аптеки, вы такие голубки конечно, ни черта вокруг кроме друг друга не видите, а я через дорогу шёл улыбался вам. круассан: а сегодня я забежал в аптеку за таблетками для кенмы, так вот акааши ни разу при мне не пошутил про смерть и даже УЛЫБНУЛСЯ круассан: ЧТО ТЫ С НИМ СДЕЛАЛ БОКУТО ОТВЕЧАЙ ТЫ ЧТО СДЕЛАЛ ЕГО СЧАСТЛИВЫМ??? CAPTAIN MAYDAY: Я СДЕЛАЛ ЕМУ СОСИСОЧНЫХ ОСЬМИНОЖКОВ круассан: Я ДАЖЕ НЕ ХОЧУ ЗНАТЬ ЧТО ОБОЗНАЧАЕТ ЭТОТ ЭВФЕМИЗМ НО ТЫ ЖИВОТНОЕ БОКУТО КАКОЙ КОШМАР CAPTAIN MAYDAY: САМ ТЫ ЖИВОТНОЕ ЭТО СОСИСКИ И СПАГЕТТИ круассан: а CAPTAIN MAYDAY: но круассан: НО?? CAPTAIN MAYDAY: мы с ним помирились круассан: ОХОХО ну вы поросята. CAPTAIN MAYDAY: мы поговорили по душам потом я собрался уходить а он меня поцеловал а ещё у него скрипит кровать круассан: и вот тебе не стыдно? CAPTAIN MAYDAY: НЕТ а ещё акааши пару раз меня пнул, ткнул локтем и укусил, так что думаю что у нас теперь всё хорошо <3 круассан: ооооаааа я очень рад за вас ребята НЕ ХОДИТЕ БОЛЬШЕ ГРУСТНЫМИ НИКОГДА СЛЫШИТЕ CAPTAIN MAYDAY: ХОРОШО НЕ БУДЕМ а что там с таблетками кенмы? круассан: да успокоительные. CAPTAIN MAYDAY: у него всё хорошо? круассан: всё хорошо, не переживай, он у меня сильный мальчик. круассан: и акааши тоже. круассан: и ты. круассан: мы все сильные мальчики и всё у нас будет хорошо. CAPTAIN MAYDAY: \(^ヮ^)/ круассан: (ﾉ´ з `)ノ CAPTAIN MAYDAY: (´ ε ` )♡ круассан: сегодня вечером репетиция кстати, не опаздывай! CAPTAIN MAYDAY: хорошо! круассан: фу растрогали меня, пойду съем что-нибудь. Бокуто поддерживает идею перекуса и радостно хрустит вафлей, наслаждаясь каким-то непривычным и давно забытым покоем. Котаро лишь надеется, что это не временное затишье. Железная дверь возмущённо скрипит, но всё-таки поддаётся. Бокуто победно вскидывает кулаки — вход на крышу по-прежнему никто не запирает, а значит, в любое время можно прийти сюда и насладиться редким моментом, когда ты выше города, который обычно сдавливает со всех сторон и не даёт дышать. Бокуто взбирается по ступенькам и замирает, потому что на крыше кто-то есть. Кто-то, чьего лица Котаро пока не видит, но зато может разглядеть вышитый на спине рисунок чёрного ворона с пронзающий взглядом птицы, прожившей не одно столетие и видавшей за годы своих странствий больше плохого, чем хорошего. Некто оборачивается и скидывает капюшон, и Бокуто видит волосы цвета пепла. Не серебра, потому что серебро — слишком благородно и почти победно, а от пепла веет пережитыми битвами, неслучившимися рассветами и армией неспасённых. Красиво. — Привет, — первым заговаривает пепельный, улыбается каким-то туманом, непременно что-то в себе скрывающим. Туман и пепел — им теперь и принадлежит это место. — Это раньше моя крыша была, — обиженным тоном жалуется Бокуто и стыдится самого себя. Здорово, Котаро, ты ещё ножкой топни и расплачься. — Ой, извини, — пепельный, хоть и улыбается, не выглядит так, будто издевается, — а куда же ты девался? — Уезжал на время, — всё ещё дуется Бокуто, хотя злиться даже не на кого. — И ты шёл сюда за дозой ностальгии? — пепельный теперь выглядит искренне виноватым. — Мне уйти? У серебра есть своё место в таблице элементов, а пепел просто появляется там, где больше нечему было оставаться. — Нет, — машет рукой Бокуто и садится рядом. — Я не возражаю. — Спасибо, — снова улыбается незнакомец. — Я могу молчать и совсем не мешать. Удивительная улыбка — вроде настоящая, а за ней будто кровавый надрез прячется. Бокуто не хочет с таким человеком молчать. — Как тебя зовут? — спрашивает он, потому что не может упускать интересных знакомств. Он чуть не упустил лишь раз, когда не погнался за Акааши, но, к его счастью, купидон Куроо Тетсуро спас ситуацию. — Можешь звать меня Сугой, — и глаза будто бы настоящие, но по ним тоже гуляет какой-то подозрительный туман. — А ты Бокуто, как я понимаю? — Как ты узнал? — На трубе чьё-то имя нацарапано, а раз это твоя крыша, значит, подписана она будет тоже тобой. — Так и есть, — улыбается Бокуто, разглядывает своего собеседника с нескрываемым интересом: Суга выглядит как странник из дальних земель, но он точно местный, потому что на нём слишком много надломов, хоть он и скрывает их за наколдованным туманом. — А ты где живёшь? — Видел маленькие домики вдоль железных дорог? — Суга откидывается назад, ловит волосами ветер, позволяет остывшему пеплу глотнуть немного солнечного света. — Вот в одном из них. — Здорово, я по железным дорогам сто лет не гулял, — с тоской тянет Котаро, припоминая давние прогулки по гудящим рельсам в ожидании поездов, которые всегда проходят мимо. — Там раньше компании собирались напиваться. — Можем сходить с тобой как-нибудь, — предлагает Суга с видом, будто откроет портал в другие миры. — Не напиться, а погулять по путям. — А что, ты не хочешь со мной пить? — смеётся Бокуто. — Пить — это не для меня, — снова прячется в клубы тумана Суга. — Пьют, чтобы не видеть мир вокруг себя, а я предпочитаю что-то, что поможет мне видеть его ещё лучше, все его грани и изнанки. Для Бокуто Суга выглядит так, будто он давным-давно среди этих бесконечных граней затерялся и до сих пор не может вернуться обратно. — Ты и сейчас под чем-то? — спрашивает он напрямую, без упрёка и презрения, а будто спрашивает про любимый цвет или любимый жанр музыки. — А что, не будешь со мной дружить из-за этого? — смеётся Суга, и поразительно, как в таком звонком смехе может звучать так много тоскливого и болезненного. — Буду, — уверенно отвечает Бокуто. Суга не выглядит опасным, а скорее безумно интересным, пережившим не одно сражение и потерявшим не один отряд юнцов-новобранцев, чьим именам проще затеряться в затуманенной памяти. — Какой-то ты ужасно хороший, — усмехается Суга, и ему больше пошло бы быть хранителем бескрылых воронят, чем притаившимся за углом торговцем ангельской пыли. С крыши они уходят вдвоём, договариваются встретиться на этом же месте, чтобы потом пойти к железнодорожным путям. Суга прощается, накидывает на голову капюшон и бредёт прочь, будто ускользает из города, чтобы обязательно вернуться на рассвете. «Обалдеть, он же может просто отвести меня на железную дорогу, ограбить и убить, — думает Котаро, глядя ему вслед. — Как круто!» Бокуто направляется к старому храму, который он увидел с крыши, решив вблизи рассмотреть, насколько там всё запущено. Храм несколько раз порывались то ли ремонтировать, то ли вовсе сносить и перестраивать, но в итоге всем стало просто плевать, потому что денег и так не хватает, а чудес уже давно никто не ждёт, а кто имел когда-то веру хоть во что-то — давно её утратил. В конце концов, людей в этом городе спасают люди, такие же сломанные, но способные исцелять других, и даже не просят храмов в свою честь. Заброшенное здание напоминает памятник павшей империи, развалины растворившейся в истории эпохи, и Бокуто с этой атмосферы здорово до мурашек. Он достаёт телефон, удивляясь пойманному сигналу — единственному напоминанию, что мир ещё есть, и пишет Акааши. CAPTAIN MAYDAY: если бы случился конец света, то мы с тобой спустя многие века могли бы путешествовать по миру и исследовать руины погибшей цивилизации Lithium: ты планируешь конец света? CAPTAIN MAYDAY: как получится, но я в любом случае спасу тебя от всего плохого CAPTAIN MAYDAY: а потом мы могли бы стать серафимами или какой-нибудь ещё бессмертной фигнёй CAPTAIN MAYDAY: будешь моим серафимом? Lithium: буду, но только не устраивай конец света прямо сейчас, у нас с тобой вечером ещё есть дела. CAPTAIN MAYDAY: а ну тогда ладно CAPTAIN MAYDAY: ПРИКАЗЫВАЮ: КОНЕЦ СВЕТА ОТКЛАДЫВАЕТСЯ Lithium: вас понял, капитан (￣^￣)ゞ CAPTAIN MAYDAY: ヽ(ˇ∀ˇ )ゞ CAPTAIN MAYDAY: у серафима может быть капитан? Lithium: у меня будет. CAPTAIN MAYDAY: договорились <3 Бокуто прячет телефон в карман и всматривается в маячащий из-за кустов кусок серой ткани. Он подбирается ближе и натыкается на чьё-то скрытое от посторонних глаз пристанище: серая палатка, висящий над кострищем небольшой котелок и положенное на два пенька бревно — самодельное подобие скамейки. Бокуто наступает на ветку, и на раздавшийся хруст из палатки высовывается чья-то макушка — пепельная, почти как у Суги. Удивительный день. — Привет! — зелёные глаза паренька искрятся восторгом. — Привет, ты здесь живёшь? — Котаро ожидал увидеть какого-нибудь дикого бородатого мужика со шрамами и нелюдимостью, а теперь искренне удивляется приветливости и молодости обнаруженного им лесного отшельника. — Меня Лев зовут! — поразительная жизнерадостность, будто и здесь тоже замешаны какие-то таблетки. — Лев Хайба! — Меня зовут Бокуто Котаро, у тебя енот из рюкзака утащил кулёк с грибами. Лев ахает и в кошачьем прыжке вылетает из палатки, и только сейчас Бокуто видит, какой этот парень на самом деле высокий, с длиннющими руками и ногами, помещающийся до этого в палатке каким-то непонятным чудом. Он порывается догнать мохнатого вора, но передумывает и с восхищением смотрит ему вслед. — Чёрт, я даже как-то и не могу на него злиться, — смеётся он. Бокуто смотрит на Хайбу со смесью насмешки и умиления, а ещё он не может понять, как умудрился при виде енота не завизжать на весь лес. — Тебе лет сколько? — Семнадцать. — Откуда ты взялся? — Оттуда, откуда сбежал. Из расстёгнутой куртки Хайбы вываливается болтающаяся на шее подвеска с клыком, и Бокуто думает, что пепельные всегда приносят с собой истории, которых хватило бы на целую ночь легенд у костра. — И что, ты теперь в лесу будешь жить? — Ну да, — пожимает плечами Лев и совсем не выглядит унывающим. — Это классно, даже что-то вроде мечты. — Так нельзя, я буду переживать за тебя, — с сомнением тянет Бокуто, сочувственно глядя на пустой котелок и тонкую струйку дыма под ним. — Я не пропаду, не беспокойся, — отвечает Хайба с таким уверенным видом и верой в собственные слова, что сразу видно, что он не отсюда. Одна надежда лишь на то, что лес к дурашливому страннику не будет жестоким. Бокуто толкает дверь подсобки, обо что-то её ударяет и слышит за ней злобное шипение. — Яку? — вскрикивает Котаро, заглядывая за дверь и опуская взгляд вниз. — Ты живой? — Разочарован? — звучит в ответ раздражённо. — Сильнее бить надо было. — Да нет, я не про дверь, я вообще. — А ты думал, что я помер за время твоего отъезда? — Ну или тебя посадили. Яку тыкает Бокуто кулаком в живот, и тот визжит, пытаясь позвать на помощь. Из глубины пиццерии слышатся шаги, и в подсобку выбегает Акааши, подходит к Яку со спины, срывает с его головы кепку и с хитрой ухмылкой надевает её на себя. Яку разворачивается, злобно сопит и отбирает кепку обратно, при этом и Акааши, и Бокуто делают вид, что не заметили, как он встал на цыпочки. — Распустились оба, — цедит Яку, пряча сердитый взгляд под козырьком. — А ну дуйте оба за инструменты. Он выходит из подсобки, и Бокуто ловит Акааши у стены и тянется поцеловать, но Кейджи уворачивается и ускользает в зал, и Бокуто впечатывается губами в стенку, разочарованно стонет и идёт следом. В зале чем-то явно расстроенный Куроо бренчит на гитаре, периодически прерывается с шипящими ругательствами и что-то перечёркивает в лежащей перед ним раскрытой тетради. Кенма сидит рядом с ним, добивает очередного босса на своей приставке и на каждый озлобленный удар по струнам поднимает обеспокоенный взгляд. — Так, народ, — вдруг объявляет Куроо, подскакивая с места, — я жутко злой, поэтому играем что-нибудь агрессивное. — А твою песню не будем пробовать? — удивляется Бокуто, прижимая к себе Акааши и пытаясь вместе с ним пролезть под ремень его гитары. — Нахер мою песню, — бурчит Тетсуро, поправляя микрофон. Бокуто вздыхает и идёт садиться за барабаны, Кенма выключает приставку и встаёт за синтезатор, а Яку открывает пачку чипсов, готовясь к зрелищу. Акааши привычно встаёт с гитарой перед ударной установкой, отыгрывает вступление, и затем Бокуто бьёт по тарелке — агрессивно и озлобленно, как Куроо и просил. А потом Котаро уносит, разрывает на дроби, ударные волны и истеричные обрывающиеся ритмы. Восстань! Бунтуй! Сопротивляйся! Бокуто остервенело проносится по тарелкам, вдалбливает педаль, чтобы в голову вонзалось, чтобы сотрясало и выколачивало разом все мысли, чтобы хаос звучал не только в голове, но и в каждом ударе. Восстань! Бунтуй! Сопротивляйся! Какого чёрта Куроо собой не доволен? Талантливый ублюдок, чёртов ботаник, долбанный гений — с хрена ли он всегда ненавидит всё, что создаёт, почему считает, что может только осквернять и разрушать? Восстань! Бунтуй! Сопротивляйся! Неужели они такие сволочи, недоумки и подонки, не заслуживающие даже один единственный вдох наравне с другими людьми? Кто вообще распределяет всё это феерическое ублюдство, где кому-то выпадает атаковать, а кому-то — пригибаться под обстрелом? Восстань! Бунтуй! Сопротивляйся! Нет никаких изъянов, сбоев и ошибок, есть только восхитительный хаос, бесконечный и упоительный, и вопрос только в том, что разорвётся быстрее — барабаны или клетки вышедшего из строя мозга. Восстань! Бунтуй! Сопротивляйся! Драконы не в небе — они под обугленными рёбрами, и пусть всё выгорает к чертям, пока хаос неконтролируемым током несётся по взбухающим венам и выливается наружу, и Котаро колотит по барабанам и видит, как на мембрану падают капли крови. Восстань! Бунтуй! Сопротивляйся! Котаро зажмуривается и вновь открывает глаза, не видит больше крови, но кончики палочек вот-вот заискрят, и вся установка загорится, и Котаро сам утонет в этом пламени, потому что сгорать ему нравится, и это ему решать, как будет правильнее, а не кому-то другому, кто подло прячется за прицелом и готовится спустить курок. Восстань! Бунтуй! Сопротивляйся! В конце концов, погорелый театр — какая-никакая, но сцена, а если их не могут полюбить, то всегда остаётся заманчивый вариант стать ненавистными. Восстань! Бунтуй! Сопротивляйся! Закипающее в истерике сознание, которое отделилось и отныне может существовать только в обезумевших ударах. Восстань! Бунтуй! Сопротивляйся! — Бо, угомонись, алё! — орёт сквозь грохот Куроо, и его микрофон оглушает зал пронзительным визгом. — Песня кончилась, ты куда понёсся? Бокуто в последний раз ударяет по тарелке и замирает под разносящийся эхом звон. — Ни хрена себе ты дикий, — с выпученными глазами говорит Яку и хрустит. Бокуто захлёбывается собственным дыханием, оглядывает свои руки, на которых долю секунды ещё мерещится кровь, и смаргивает видение. — Воу, — выдыхает он со смешком и оглядывается на Куроо. — Ты уссался с меня? — Очень, — кивает Тетсуро, всё ещё обалдевший. К Бокуто подходит Акааши, всегда видящий насквозь и ничего не упускающий, высматривает признаки конца света, который Котаро вообще-то обещал отложить. — Я в порядке, — улыбается ему Бокуто, приходя в себя после внезапно накатившей одержимости. — Просто занесло немного. Кенма тоже подмечает что-то неладное, но не решается озвучить вслух, а Куроо заметно оживляется. — Это рок-н-ролл, ребят, расслабьтесь, — ухмыляется он, явно впечатлённый прокатившимся перед ними барабанным ураганом и не видящий причин для беспокойств. Они все усаживаются на сцене, пытаясь отдышаться, пока Яку каждому из них заботливо раздаёт по бутылочке с водой. — Яку нам всем как мать, — серьёзным тоном заявляет Куроо, для драмы наигранно всхлипнув. — Мори, а в магазин не сгоняешь купить чего-нибудь нам перекусить? Яку отвечает ему подзатыльником, и Тетсуро вжимает голову в плечи, обиженно фыркнув. — Ты же помнишь, что мы играем в спектакле? — напоминает он, ткнув Бокуто плечом. — Ты не пошутил тогда что ли? — Сдурел, ты меня всерьёз не воспринимаешь? — Ты сидел под столом и тряс на меня бутылкой текилы, ты не особо внушал доверия на тот момент. — Короче, завтра в актовом зале нашей школы показываем хэллоуиновскую сценку, ты, значит, — Куроо тычет пальцем в Бокуто, — играешь вампира, Акааши играет ведьму, а я буду демоном. — Упыри чёртовы, — комментирует стоящий над ними Яку. — Украшаем зал, показываем сценку, потом играем песню и валим со спокойной душой, — Тетсуро пытается сделать изящный жест рукой и выплёскивает из бутылки воду себе на штаны, паникует лишь долю секунды и решает не терять достойного вида. — А почему мы помогаем людям? — уточняет Бокуто. — Потому что мы хоть и ублюдки, но лучшие, — гордо заявляет Куроо, подняв вверх указательный палец. — Сценка та же, что в старшей школе играли, помнишь? У тебя костюм тот остался? — Не знаю, влезу ли я в него, я всё-таки возмужал с тех пор, — ухмыляется Бокуто, демонстрируя бицепсы. — Завернём его в плащ и чёрт с ним, — отмахивается от него Куроо и тянется к Кенме, пытаясь лизнуть его в нос. — Валите по домам, вам ещё реплики свои повторять, — гонит их Яку, уперев руки в бока. — Погодите, а в прошлой сценке не было ведьмы, — подозрительно щурится Котаро и поворачивается к Акааши. — Что ты задумал? — Сюрприз, — загадочно улыбается Кейджи, и Бокуто чувствует испарину на лбу. — Из предобморочного состояния никто тебя выводить не будет, Бокуто, учти это, — Кенма со вздохом поднимается на ноги. — Куро, пойдём, мне ещё нарезать музыку на завтра. Тетсуро встаёт следом за Кенмой, целует его в щёку и играет на прощание Бокуто и Акааши бровями. Яку закатывает с них всех глаза и уходит из зала с осуждающим хрустом чипсов.Distant Shifty-eyed and restless Come and stay with me now
На выходе из пиццерии Бокуто подлетает к Акааши, обнимает со спины и легонько кусает за ухо. — Погуляем? — спрашивает он, положив голову Кейджи на плечо. — Мне надо к деду, сходишь со мной? — Что за дед? — Да есть тут один, — усмехается Акааши и разворачивается к Бокуто. — Ему тяжело ходить самому в аптеку, поэтому я приношу ему нужные лекарства на дом. — А где он живёт? — Котаро заглядывается на Кейджи, улыбается с чёрных прядок, которые опускаются на лицо и задорно завиваются. — На окраине, — Кейджи отводит глаза и играется с завязками на толстовке Бокуто, — там красиво, там старая заброшенная мельница, — поднимает вопросительный взгляд. — Пошли? — Конечно! — кивает Бокуто и чмокает Акааши в нос, потому что ужасно захотелось, потому что холодный и смешно морщится. Они забегают за лекарствами в аптеку, от неё идут пустынными переулками, спускаются в небольшой овраг и проходят через небольшой лесок, в котором уютно прячется нужный им дом, огородившийся от остального мира тянущимися до самого неба соснами и стрекотанием сверчков. Здесь здорово было бы приходить в себя после конца света, который сам же устроил. Бокуто видит старую покосившуюся мельницу и уже дёргается в её сторону, чтобы взобраться на самый верх. — Даже не думай лезть на неё, она старая и трухлявая, — останавливает его Акааши. — Ты пробовал? — Котаро слушается и замирает на бегу с одной ногой в воздухе. — Делать мне нечего, — фыркает Кейджи, пряча руки в карманы туники и продолжая идти по иссушенной без дождей тропинке. — Но да, я пробовал. Бокуто усмехается, а Кейджи тем временем его обгоняет, идёт впереди него таинственной тенью, будто сам порождённый из сосновой хвои, озёрного тумана и изогнутых в немом крике деревьев. Они подходят к дому, поднимаются на крыльцо, и Акааши звонит в дверной звонок. Где-то в глубине дома слышатся неторопливые тяжёлые шаги, и Бокуто пока изумлённо разглядывает слегка выцветший мозаичный рисунок на двери — причудливое дерево, на ветвях которого расселись коты и вороны. Дверь открывается, и на крыльцо выглядывает улыбающийся озорного вида старик. — Добрый вечер, Нэкомата-сан, — здоровается Акааши с устало-вежливой улыбкой. — Вот, я принёс лекарства. Бокуто с сияющим лицом протягивает деду пакет, потому что он ещё на пороге аптеки начал нетерпеливо верещать: “Дай мне пакет, Акааши, я хочу нести пакет для деда!”, и теперь с довольным видом покачивается с ноги на ногу. — О, Акааши, спасибо! — радостно щурится Нэкомата-сан, затем переводит взгляд на Котаро, тут же делая суровое лицо. — А это кто у нас такой? — Это Бокуто, он мой… — осекается Кейджи, смотрит на Котаро растерянно и хватает его за рукав. — Со мной. Дед Нэкомата хмурится, смотрит на них двоих с подозрительным прищуром, и Бокуто настораживается, готовясь услышать что-то неприятное. — Акааши — очень хороший мальчик, так что не вздумай его обижать! — гаркает вдруг дед и грозит Бокуто пальцем. Бокуто таращит глаза на сердито сопящего старика и издаёт поражённый смешок. — Обещаю! — выпаливает он и резко кланяется, и Акааши тыкает его в бок, по виду явно смутившийся таким внезапным дедовым благословением. — Смотри у меня, малец! — сипло смеётся Нэкомата и достаёт из кармана клетчатой рубашки свернутые купюры. Бокуто оборачивается на лес, на поблёскивающие среди тёмных стволов огоньки, и совсем не хочет возвращаться в город. — Мы посидим немного на вашем крыльце, вы не против? — спрашивает он, и Акааши на его внезапную просьбу удивлённо приподнимает бровь. — Здесь просто так здорово и атмосферно. — Да сидите, сколько хотите! — разрешает Нэкомата, заботливо потрепав обоих по голове. — Хотите чаю? — Было бы здорово, — кивает Бокуто, разлохмаченный теперь больше прежнего. — Тогда я мигом, — хлопает в ладоши дед и с кряхтением уходит в дом. Котаро опускается на ступеньки, любуется сказочным видом мерцающего леса и призрачного силуэта старой мельницы. — Классно, будем чай на крыльце пить, — мечтательно протягивает он, похлопывая себя по коленям. — Не будем, — загадочно улыбается Кейджи, подсаживаясь рядом. — Почему? — Подожди и узнаешь. Бокуто косится на него в недоумении, а через некоторое время из дома снова выходит Нэкомата-сан, выглядящий почему-то возмущенным. — Кто вы и что вы делаете на моём крыльце?! — кричит он и негодующе притоптывает. Котаро раскрывает в шоке рот, теряясь от такого резко переменившегося деда. — Мы принесли вам лекарства, о которых вы просили, — спокойно объясняет Акааши, указывая пальцем на пакет в руках Нэкоматы. Старик смотрит на кулёк, недоверчиво им встряхивая. — О, спасибо большое! — снова расцветает он широкой улыбкой. — Может, вы чаю хотите? — Было бы неплохо, — отвечает Кейджи, скромно склонив голову. — Тогда я мигом! Нэкомата-сан хитро подмигивает и снова закрывает дверь, и оставшиеся на крыльце гости одновременно прыскают. — Он опять забудет, да? — разочарованно вздыхает Котаро, вслушиваясь в удаляющееся шарканье тапок. — Конечно, — усмехается Акааши, наклоняясь подвязать шнурок на сапоге. — Он наверняка сейчас ляжет спать. Бокуто смеётся, затем засматривается на согнувшегося Кейджи — сидит ведь рядом совсем, одной рукой обхватить можно и уложить себе на колени, по голове погладить и обвести пальцем изгиб тонкой шеи, а ведь ещё несколько дней назад подобное можно было только воображать. — Это так страшно — потерять рассудок, — вдруг говорит Кейджи, выпрямляясь, — не понимать, что вокруг тебя происходит, порой даже не помнить собственное имя, — он заметно вздрагивает, будто пытаясь стряхнуть с себя мрачные мысли. — Я бы так точно не смог. На крыльцо опускается тишина, оседает на обоих, словно липкая паутина, и Бокуто чувствует, как снова всё сжимается внутри, накатывает ледяными волнами и отвратительным страхом оказаться бессильным. Он замечает, что огоньки, до этого сияющие из глубины леса, теперь кружат совсем рядом с крыльцом, и Котаро тянет к ним руку, привставая со ступенек и сам не понимая, что задумал. Но что-то всё-таки есть сказочное в этом месте, особое волшебство, не позволяющее грусти вторгаться в завораживающую тишину дремлющего леса, и огоньки слетаются на протянутую руку, и Бокуто медленно опускается обратно, подносит руку к Кейджи, чтобы огоньки теперь кружились вокруг его застывшего в восхищении лица. — Это… — пораженно выдыхает он, осторожно оглядываясь по сторонам. — Как? Ты умеешь заговаривать светлячков или что? — Просто нравлюсь им, — улыбается Котаро и смотрит, как огоньки отражаются в распахнутых глазах Кейджи, подрагивают и выписывают незримые узоры. — Ты чудо, — шепчет Акааши и опускает голову Бокуто на плечо. Бокуто обхватывает его рукой, прижимая к себе, чмокает в чёрную макушку и еле сдерживает писк, боясь спугнуть порхающих над ними светлячков. — Ты не выспался совсем. — И чья это вина, интересно? — с наигранным возмущением спрашивает Кейджи, вызвав у Бокуто хитрый смешок. — Кенма рассказывал мне, как к ним летом на балкон прилетел светлячок, и Куроо там чуть не захлебнулся и сразу начал объяснять химические соединения в реакции свечения, даже схему нарисовал. — Ботан херов, — смеётся Бокуто, представив Куроо, который с хрюканьем тычет пальцем в светляка и с бешеными глазами орёт с балкона: “Биолюминесценция, мать её, Кенма, ты только взгляни!” — Светлячки классные, у них праздничные попки. Акааши отзывается лёгким кивком, пальцем вырисовывает на обратной стороне ладони Котаро какие-то таинственные знаки. — Я бы хотел, чтобы у меня задница светилась, — снова нарушает волшебную тишину Бокуто, — но только не всегда, ну на летний фестиваль, к примеру, на твой день рождения или на рок-концертах. — Ужас, я так по тебе скучал, — произносит Акааши таким тоном, будто сам удивляется своему осознанию. Бокуто смеётся и смотрит, как тонет в синеватом свечении лес, за которым прячется изнурённый, но отказывающийся засыпать город. Ночью Бокуто снится заброшенный дом, пустой и захламлённый, с проседающими скрипящими половицами и с развешенной по углам кружевной паутиной. В обгоревшей гостиной осталась лишь запыленная каминная полка, на которой стоит хрустальный шар со спрятанными внутри фигурками двух жмущихся друг к другу нахохлившихся сов. Бокуто встряхивает шар, и вокруг сов вместо снега кружат крохотные огоньки.