С тысячей интонаций

Морщинки в уголках глаз собираются лучиками, и губы изгибаются в легкой полуулыбке – мама видит на пороге их захудалой квартирки знакомую ехидную рожу, и лицо ее освещается искренним, незамутненным счастьем. Такой Мо помнит ее давно, в те дни, когда был еще небольшой ресторанчик на первом этаже жилого дома, когда были горы грязной посуды на задней кухне и мыльная пена, которую можно набирать горстями и кидать друг в друга, а потом смеяться, и «уже полночь, Мо давно пора быть в постели!», и «ну, милая, давай сегодня сделаем исключение», и «ма, но я совсем не хочу спать!», сопровождаемое широченным зевком. Когда в их жизни был еще отец. Урод, угодивший в тюрьму и оставивший их одних. Мама думает – у ее сына наконец появился друг. Мама думает – ее сын наконец больше не будет одинок. Мама любит его. Мо знает это. Сейчас она действительно счастлива, а не так, чтобы «не беспокойся, сынок, я в порядке, даже если красные опухшие глаза вышибают дух пониманием обратного». Мо не хочет разрушать это и огорчать ее. Поэтому челюсти сцеплены так сильно, что зубы начинают ныть, и палочки в его руке методично отделяют рисинки друг от друга – это помогает отвлечься и сосредоточиться, укротить желание врезать ублюдку по почкам и вышвырнуть его из окна. Впрочем, мама – тот еще божий одуванчик, готовый приютить и понять всех. От Садако из «Звонка» – дайте ей сначала откормить бедное дитя, а то сплошь кожа да кости, совсем в работу ушла, не щадит себя! И до… ну, собственного, самого Мо. Его при всем желании не назовешь мечтой любой матери, он никак не тянет на роль какого-нибудь пиздатого героя романов о доблести и прочей хуйне. Не удивительно, что ей нравится Тянь – он восхитительным образом дополняет список. Тронутого мудака становится слишком много в этой долбаной жизни, кажется, еще чуть-чуть – и каждый гребаный день будет состоять только из него. За весь ужин Мо не произносит и десятка слов, мама все пытается втянуть его в разговор, но в конце концов со вздохом понимает, что это бесполезно, и принимается бомбардировать вопросами Хэ Тяня. Тот отвечает без привычной ехидной усмешки, можно подумать, что этот диалог ни капли не напрягает его, только доставляет удовольствие, и Мо мысленно хмыкает – актер ебаный. Он краем глаза наблюдает за выражением лица ублюдка, пытаясь подловить его на раздражении или неприязни, но это ничего не дает. Талантливый уебок. В конце концов, Тянь тоже начинает задавать вопросы, и Мо мысленно напрягается, а когда дело доходит до разговора о его детстве и младенческих фотографиях, не выдерживает и вскакивает со стула, чувствуя, как к щекам приливает жар. Мама тихо посмеивается в стакан с соком, а Тянь фыркает и выдает что-то вроде «я бы с удовольствием посмотрел на малыша Мо, но, боюсь, стены могут не выдержать его праведного гнева» – Мо плохо слышит его из-за легкого звона в ушах. Рыкнув что-то, он уносится в ванную и плескает в лицо холодной водой, чтобы слегка восстановить равновесие. Как какая-то гребаная истеричка, блядь. Когда Мо возвращается обратно – мама собирает со стола посуду, но Тянь подходит и аккуратно забирает у нее грязные тарелки, относя их в раковину. Хэ Тянь в качестве уборщицы – это что-то новенькое, Мо не думал, что он вообще когда-нибудь в жизни делал хоть что-то по дому. Мама не протестует, только взгляд становится неожиданно цепким и сосредоточенным, пока Тянь продолжает собирать посуду и рассказывать что-то – Мо не вслушивается в его слова. Когда он уже собирается войти в кухню, миниатюрная рука матери ложится на плечо Тяня, и тот оборачивается, чуть пошатнувшись, когда встречается с ее взглядом – будто в стену с разбегу врезался. – Если ты обидишь моего сына, я лично разберусь с тобой, – голос тихий и спокойный, но в нем чувствуются стальные нотки и Мо удивленно замирает, складывая руки на груди и опираясь о дверной косяк. С такого ракурса его не видно, зато ему по-прежнему видно все – твердый взгляд матери, ее прямую, как жердь, спину и взметнувшиеся вверх брови Тяня. Мо чуть напрягается, готовый выскочить из своего укрытия и спустить его по лестнице, если что-то пойдет не так. Но в лице Тяня не появляется ни раздражения, ни злобы, только выражение глаз меняется – Мо кажется, он замечает во взгляде уважение. И горечь, которая оседает в его собственном горле песком – хочется согнуться пополам и откашляться. – Если обижу его, я сам с собой разберусь, – хмуро и решительно чеканит Тянь, с жесткостью, направленной куда-то вовнутрь. Мама несколько секунд внимательно смотрит на него, после чего взгляд смягчается – она притягивает его к себе, и патлатая голова устраивается на хрупком плече так естественно и привычно, будто всегда там была. У Мо в груди колет что-то от этой картины, жжет диафрагму, но разливается не убивающим жаром – теплом. Он никогда не видел Тяня таким – уязвимым, хрупким, ободранной плотью под палящим солнцем, будто сказанным содрал с себя все защитные слои и теперь, стоит матери отпустить его – превратится в сгусток пульсирующей боли. Мо впервые думает о том, что не только Тянь перевернул его жизнь с ног на голову – кажется, сам Мо тоже изрядно наследил в чужой жизни. Эта мысль не нравится ему. Пугает. Ненароком сломать другого человека никогда не было его гребаной целью. Мо хочется подойти, бережно отвести руки матери от угловатых плеч Тяня, устроить ублюдскую голову на собственном плече и вцепиться пальцами в черную футболку – не дать ему сорваться. Мо разворачивается и идет в ванную, сжимая руки в кулаки, чтобы унять сотрясающую тело дрожь.