С тысячей интонаций

– Я тебя сожру нахуй. – Да. Пожалуйста. Вместо ожидаемых раздражения или отвращения Тянь смотрит с откровенным, неприкрытым восторгом, и Шань удивленно моргает. Что за нахуй не так с этим придурком? Но спустя какую-то долю секунды удивление уже уходит, зато собственное раздражение множится стократно. Подавшись вперед, Шань вжимается зубами в подставленную шею, впивается зубами в бледную кожу, ощущая под языком пульсацию жизни. Из горла Тяня вырывается хриплый короткий выдох, и Шань ждет, что его сейчас наконец оттолкнут и пошлют. Но на деле он лишь ощущает на собственных бедрах чужую хватку, притягивающую ближе. На деле он лишь замечает, как Тянь сильнее запрокидывает голову, открывая больший доступ к своей шее. На секунду Шань отрывается от него – сделать это оказывается гораздо сложнее, чем он ожидал. Отстраняется на дюйм-другой. Вскидывает голову, чтобы перехватить взгляд Тяня – и порядочно охуевает, когда видит его потемневшие глаза, где серость радужки затянуло чернотой зрачка; где сплошь – жажда и восторг, и требование еще, еще, еще. – Да ты пиздец больной, – выдыхает Шань, и голос звучит куда ниже, чем он планировал; и получается больше похожим на предсмертный хрип. – Угу, – мычит Тянь согласно, явно даже не планируя спорить. Между его губ мелькает на секунду кончик языка, и Шань против воли залипает на этом движении; в глотке вдруг становится катастрофически сухо. – И имя моей болезни – Мо Гуань Шань. Сначала Шань думает, что это такая уебская шутка – но Тянь нихрена не выглядит повеселевшим. Тянь вообще, кажется, никогда не выглядел серьезнее, чем в эти секунды; очень сложно воспринимать все, как ебаную шутку, когда он смотрит этим своим потемневшим взглядом так, будто никогда не говорил ничего страшнее. И ничего важнее. Будто никогда не хотел ничего сильнее, чем того, кто стоит перед. Так уж совпало, что перед ним стоит Шань. Блядь. Сердце ебашит всей мощью о ребра, бросаясь на них, как на острые скалы в жажде себя добить; мозг стопорится и сбоит лихорадочные, толпящиеся в голове мысли. Чтобы не думать – нахрен думать, бесполезное какое дерьмо, – Шань вновь подается вперед. Мстительно подцепив зубами выпирающий кадык, он ощущает, как тот дергается, когда Тянь судорожно сглатывает; подбородок его поднимается выше, отклоняется дальше. Шаня оглушает и ведет. Забавно. Несложно было понять, что Тянь – долбанутый на всю голову собственник, жаждущий заявлять права и метить, как съехавшая с тормозов дикая тварь; жаждущий всем вокруг демонстрировать принадлежность чего-либо ему одному. Гораздо большим сюрпризом оказалась потребность самого Тяня принадлежать. Потребность Тяня в том, чтобы его клеймили принадлежащим. Прикусив кожу и чуть потянув на себя, Шань с удовлетворением слышит, как из глотки Тяня вырывается еще один хриплый тяжелый выдох; крепкая хватка на собственных бедрах становится сильнее, а чужие горячие пальцы забираются под майку, почти обжигают кожу. Ведет. Оглушает. Зализав место укуса, Шань движется дальше. Впивается зубами снова. И еще раз. И опять. Тянь не предпринимает никаких попыток остановить; Тянь только притягивает к себе ближе, держит крепче, и кажется, что ему все еще мало, и мало, и мало. Кажется, что он разрушится, если Шань остановится. Гораздо страшнее то, что Шаню мало и самому. Гораздо страшнее то, что он не уверен. Не разрушится ли и сам. Если остановится. И все-таки – он останавливается. К этому моменту шея Тяня пестрит метками, и Шань утыкается носом ему в место за шеей, дышит ему в кожу тяжело и сорвано; тяжело и сорвано дышит им. Грудная клетка Тяня резко опускается и поднимается под собственными пальцами; сердце его в эти пальцы ломится, как обезумевшее. Шань прикусывает мочку уха Тяня – получается так ласково, что было бы страшно, если бы не было так оглушительно. Если бы для страха место в переполненном пространстве за ребрами еще оставалось. А потом Шань сипит Тяню в ухо, больше себя не контролируя. Не желая себя контролировать. – Мой. Никакого раздражения. Отвращения. Никаких попыток оттолкнуть. Только полный очевидного облегчения выдох, вырывающийся из глотки Тяня; только его руки, прижимающие к себе еще ближе – хотя, казалось бы, куда уже ближе; только его тихое и мягкое, теряющееся где-то в волосах Шаня. – Наконец-то.