Да здравствует король

Его слова мечом разрезали дрожащий напряжением воздух, Цири боялась отвернуть лицо. В салоне удивительно сильно пахло лавандой и острыми эльфийскими пряностями, но и следа высушенных цветов, еды или чего-либо лишнего не было ни на сиденьях, ни под ногами. Цирилла хорошо это поняла, она как раз рассмотрела все вокруг, отчаянно пытаясь избежать ответа, выкраивая лишнюю секунду на перевод взгляда от пола к потолку. Холодный взгляд неприветливых зеленых глаз прожигал ее изнутри, Эредин ждал терпеливо, но по плотно сжатым губам его ведьмачка поняла – терпение это уже заканчивается. – Процедура прошла успешно? – спросил он с надрывом, отчаянно стараясь сдержаться. – Вы вообще были в лаборатории сегодня? – Мы были, – словно обиженно призналась Цирилла. – Просто после процедуры вышли подышать. Казалось, что Его Величеству ответ не пришелся по вкусу. Эльф вздохнул, карета тронулась, и пейзаж за окном словно бы поплыл, не меняясь ни на секунду. Те же деревья, принявшие иные позы, те же луга, те же полевые цветы, разбросанные в другом порядке, и то же затянутое облачной простыней небо. И Цирилла искренне пыталась забыться в созерцании природы, потеряться для него и молча добраться до цели, но не могла, злость пропитывала воздух. Она могла бы спросить, что за девушка сопровождала короля. Могла, более того – Цири хотела знать, кем являлась хорошенькая незнакомка, только отчего-то не стала выпрашивать. Не страх руководил ее молчанием, но нежелание интересоваться столь незначительной персоной, приятной взгляду, но все же назойливой мошкой в глазах короля. Ведь незначительной, верно? – Может, мне стоит запретить эти ваши встречи? – спросил мужчина словно невзначай. – Запереть тебя в покоях и никуда не выпускать, пока ты не ослабнешь настолько, что не сможешь ходить. – Да за что? – спросила Цири, нервно надувая губы, не понимая до конца, какова степень серьезности этой угрозы. – Ты же велел мне колоть эту… Это… – Просто потому, что я могу так поступить, Ласточка. Ведьмачка на секунду прикрыла глаза, роясь в собственных воспоминаниях о днях, проведенных за изучением истории своего же мира. Правители ее утерянного во времени и пространстве мира делали что-то просто потому, что могли? Наверняка, но тот интересный факт история скрыла от потомков, как постыдное знамение некомпетентности. Цири сжала губы плотнее, не собираясь делать королю замечание из приобретенной недавно осторожности. Главной ее задачей было выживание, ведьмачка продолжала уверять себя в том, что нужно лишь подождать нужного момента. Туманные речи Аваллак’ха вселяли в нее надежду. Раздробленную, жалкую, влачащую тело по сырой бугристой земле, а все же вселяли, давали призрачный шанс. Девушка желала верить ему, думать, будто ее заточение – только часть бесконечно текучей жизни, но не ее триумфальное завершение, не финал долгой истории. – Что он сказал про твои синяки? – Ничего не говорил, – полушепотом ответила девушка. – Ему плевать, он просто делает свою работу. – Ну разве это не может не радовать? Хорошего исполнителя сейчас трудно найти. – Особенно для такой мерзости, – проговорила девушка, растирая запястье. Нет, след от укола не болел, болело что-то глубоко внутри, в кровь разбитое еще прошлой ночью. Ведьмачка чувствовала, как оно больно срастается внутри нее, как раны медленно затягиваются злостью, не избавлением. Эльф молчал, карета продолжала катиться вперед, и дорога ее проходила мимо знакомого девушке замка. Светло-красный камень его стен отливал зловещим блеском, флаги реяли высоко в облаках, и погода расходилась, пока время мерно клонилось ко сну. Они проехали мимо, не затормозили у широко распахнутых в ожидании дверей. Копытца лошади цокали по вычищенной до блеска брусчатке, колеса продолжали дребезжать. Цирилла непонимающе прислонила ладонь к стеклу, оставив на его гладкой поверхности след своих тонких пальцев. Девушка вздохнула, оборачиваясь к королю, ждущему ее растерянного взгляда. Тот молча смотрел в ее сторону, пока не услышал такой желанный вопрос. – Куда мы едем? Губы Эредина искривила усмешка, уголок их медленно взметнулся вверх. Девушка непонимающе переводила взгляд от спутника к окну, следила за тем, как меняется лежащий за стеклом пейзаж. Быть может, она так разгневала его, что и Ген не смог спасти, растянуть терпение? Вдруг Цириллу везут на казнь, вдруг ее вновь заточат в утерянном на краю света домишке? Страх бил по ребрам. Извозчик вел карету осторожно, конь шел медленно, не спотыкаясь, не меняя темпа, походка его заставляла салон мерно трястись. Расстояние между Цири и ее королем составляло всего одну длину ее бледной ладони – протяни руку чуть дальше, можно будет ощутить шелк его одежды, согретой молодым телом, его жар, его ладонь на своей. – Креван же первый, кого ты встретила в этом мире, да? – спросил эльф, но ответа не дождался. – Я понимаю, что тебе хочется доверять именно ему, Цири, видеть защиту в нем, как в том, кто сопровождал в этом мире еще твою родственницу… защиту. Если ты хочешь защищаться с чьей-то помощью, конечно. – Зачем ты это говоришь? – тихо спросила девушка, не осознавая происходящего. – Затем, Ласточка, что не хочу поддерживать твои заблуждения. О, пусть в твоей голове и пропадут розовые картинки с несбыточными надеждами, поубавится страсти, но правда все же пойдет тебе на пользу. – Я знаю достаточно правды об этом месте и об эльфах, что меня в нем окружают. – Нет, – горько ответил Эредин, давая понять, что продолжать беседу дальше не намерен. Карета мчалась молча, она шла по тонким улицам, минуя дома с их узкими тротуарами. Нет, ее не собирались убить, то было большим плюсом. Прохожие вокруг редели, их становилось все меньше и меньше, наряды проходящих мимо эльфов тускнели и теряли свой лоск. Король вез ее к самой окраине, к районам, что не входили в класс лучших представителей рода, огораживали эльфийскую элиту от рядовых граждан, что все еще были счастливее и богаче людей соседнего мира. Цири медленно вязла в болоте собственных мыслей. Если общество эльфов также разделено на классы, если в их радужном мире существует то же угнетение, что и в мире людском, отчего те решили, что чем-то лучше ее грешного племени? Выше? Благородней? Ведьмачка помнила, как по праздникам бабушка ее отдавала нищим по монетке, как она подавала в храме, как жалела бедного уличного сироту, распоряжаясь подать ему недоеденную прислугой булку. Но делала ли бабушка что-то, чтобы действительно поменять ситуацию, чтобы у бедняков была работа, а у сирот – теплый кров? Нет, не так, как могла бы. И в том не было ее вины. Правители, будь то люди или эльфы, краснолюды, низушки, нильфгаардцы или северяне, даже единороги, табуном сбегающие от Охоты – привыкли думать лишь о большинстве – в самом начале, о классе, поддерживающем его лидерство – после нескольких лет во главе. Беднякам остается лишь одна монетка, лишь надкусанная булка, подачка на раз. Карета остановилась, Цири громко вздохнула, чувствуя, как качнулась вперед от резкого торможения. Ладонь эльфа удержала ее от падения, Эредин не произнес ни слова, а ведьмачка решила, что благодарности жест его не заслужил. Цири потянулась к ручке, надеясь как можно скорее убраться от спутника, выбраться из дрожащей кареты и подышать прохладным воздухом пустой улицы. Прохожих, верно, было немного, район дышал тишиной, скорбной отчужденностью от мирских благ. В эльфийских гетто не было ни крыс, ни помоек, ни мерзкого запаха на каждом углу. Только бесцветные дома, заполненные доживающими свой век. Карета остановилась у старого каменного дома, что вот уже многие века стоял на отшибе. Эльфы бродили вокруг него, словно невзначай бросая взгляды на короля и его спутницу, кто-то отвешивал Эредину поклон или улыбку, кто-то угрюмо отводил взгляд. Цири, получившая долю образования в ведьмачьей школе, понимала, что за глупыми любопытными взглядами скрывается умелая слежка старых солдат. – Твое платье слишком дорогое и слишком домашнее для этого местечка, – признался Король, подавая Цири руку. – Иди сюда, Зираэль. Они должны знать, что ты со мной. – Ты можешь им сказать, – фыркнула девушка, тут же прикусив язык. – Могу, Цири, но разве не лучше показать, чтобы вопрос отпал сам собой? Многословный правитель – не всегда хорош. – А молчаливый правитель не всегда худ, – ответила девушка, подавая руку. – А куда мы приехали? – Посмотреть, как раньше жил твой дорогой «друг», Ласточка. Она непонимающе приподняла бровь, двинувшись за своим королем. Друг? Неужели так Ястреб зовет старого Лиса? Вблизи дом был тем, чем казался издали: старой развалюхой, чьи лучшие годы лежали далеко позади, в веках минувших. Девушка поморщилась от запаха сырости, от созерцания заросшей клевером и одуванчиками лужайки, от оставленного кем-то отпечатка руки на фасаде. В брошенных домах всегда было что-то трагичное. Много лет подряд они радовали жильцов теплом стен, уютом убранства, не ждали иного исхода в свои лета. Сейчас же медленно увядают, теряют сначала крыши, после стены и фасад, контуры, навсегда исчезая в памяти давно забытых потомками мертвецов. О старых постройках вспоминают лишь беззубые старики, только они могут рассказать о том, кто жил за теми камнями, чьей крышей были доски, что нынче пошли на костер. Дома рушатся, дома ломаются, и наблюдать за их медленным разложением Цирилле было больно. Интересно, как там хижина Высоготы? Извозчик спрыгнул со своего места, и в нем ведьмачка узнала того тихого юношу – Карантира, дававшего ей инструкцию к коронации. Эльф ей не улыбнулся, но взгляд его выдавал если и не радость встречи, то искреннее сожаление о том, что она проходит вот так. Карантир отворил дверь перед своим королем и его хорошенькой спутницей, отступив от входа на пару шагов. Эредин ступил на территорию дома первым, Цири зашла за ним. Пол скрипнул, приветствуя гостей, запах сырости и гнили уступил место свежести улицы. Цири опасливо оглянулась назад, услышав, что дверь за ней захлопнулась, но король взял ее за руку, прогоняя сомнения о случайности произошедшего. Голые каменные стены грязно-серого цвета, темные деревянные полы, выцветшие гобелены на стенах… Убранство казалось не заброшенным, но аскетичным, принадлежащим хозяевам, что не могут уследить за столь большим домом без посторонней помощи. Пыль копилась на полу и оставшихся внутри предметах мебели, кое-где виднелись грязные разводы, следы ног незваных посетителей. – Что это за место? – спросила девушка, останавливаясь. – Идем, ты сейчас все поймешь. Эредин не желал произносить вслух истину, Цири сама могла ее достичь, лишь имея для того каплю терпения. Тогда понимание окажется еще острее, знание, полученное собственными силами, даст ей урок другого оттенка. Красного, острого, Цири должна его запомнить. Девушка опустила взгляд, шла вперед, переставляя все еще ноющие после пережитого вечером ноги. Эльф вел ее к лестнице, на второй этаж, чтобы показать ту самую комнату, ради которой гости и явились. Убранство не меняло тональности: Цири понимала, что здесь когда-то жила скромная многодетная семья, не имевшая ни большого дохода, ни вкуса, чтобы на малые деньги жить достойно. Лестница кончилась, кончился и длинный коридор, освещенный скудным уличным светом, лившимся из единственного окошка впереди. Эредин отворил перед своей спутницей дверь, позволяя девушке войти внутрь первой. Запах знакомых сушеных трав окрасил первое впечатление приятными нотками, Цири прикрыла глаза, отдаваясь мелькавшим в разуме воспоминаниям. Не хватает только холода, едкого химического аромата и страха, бьющего по груди изнутри. – Аваллак’х? – спросила она тихо, словно не желая произносить это имя при своем короле. – Это его дом? – Был когда-то. Теперь это дом памяти тому, как выходец из самой неблагородной семьи может выбиться в верхние слои общества.. Но в таком свете его вижу лишь я, местные – в другом. Впрочем, Цири, мы тут не для этого. Подойди к его столу, взгляни на бумаги. Оторвав взгляд от измалеванных нетвердой детской рукой стен, Цири глянула вперед. И верно, перед ней оказался стол, заваленный перьями, бумагами, старыми рисунками и книгами. Цирилла больше не оглядывалась к спутнику, девушка лишь шагнула вперед, плотно сжав губы, оглядев обглоданные молью шторы, развалившуюся в углу кровать. На старой желтой бумаге она увидела с трудом выведенных единорогов, эльфийских барышень и цветы разных форм, размеров и видов. Больше всего, впрочем, автор выделял розы, розы с пышными, дышащими свежестью бутонами, тонкими шипастыми стволами и поникшими головками. – Почему все это не разворовали? Дверь же открыта. – Эльфийский народ, Цири, уважительно относится к реликвиям своих собратьев. Краж в нашем государстве не было уже давно. – А почему… Почему он не забрал все это с собой? – Он покидал этот дом в большой спешке, многое оставил за спиной. Впрочем, это не удивительно, Креван долгое время не желал менять места дислокации. Даже когда уже был учеником знаменитого алхимика, все равно возвращался сюда. Ностальгия, привычка ли – я не могу знать. – И что же заставило его уйти? – Печальный итог печальной жизни, он убегал от воспоминаний. Теперь этот дом – негласный музей, посвященный Ларе, вот, как его видят остальные. Здесь письма, что она хранила при себе до самой смерти, рисунки, чертежи… Его письма. Свои бумаги, а особенно те, в которых расписывалась Лара, Креван забрал, и сам сюда больше не заходит. Впрочем, я всего не знаю, – тихо добавил мужчина. – Прочти, Цири, я даже позволю тебе заняться чтением в одиночестве. В ответ ведьмачка хмыкнула, не думая о том, что одиночество сейчас может ей пригодиться. Она не знала свою знаменитую родственницу, потому волна сентиментального горя не смогла бы накрыть ее с головой. Эредин вышел, шелест его одежды скрылся за ступенями лестницы, и Цирилла наклонилась над столом. Прочесть? Отчего бы и нет, так она могла бы узнать своего «спасителя» лучше. Среди десятков рисунков и записанных невпопад формул, среди мятых листков и прочего барахла она нашла пачку писем, перевязанных красной лентой. Цири бережно развязала затейливый узел, бледными пальцами развернула первое письмо. Да, это его почерк. Аккуратный, но широкий почерк, что в юности был слегка неряшливым, как и сама его речь. Эльфийский ведьмачка изучала много лет, с самого своего рождения, и понимала она почти каждую написанную Лисом строчку. Из любопытства, из скуки или из желания узнать его лучше, девчонка увлеклась, изучая одно послание за другим, представляя себе, как Лара читала эти письма в дороге. «…Я знал, что Ауберон – мудрый правитель, осторожный, но мудрый, в лучших традициях своих знаменитых предшественников, и личное знакомство лишь укрепило это знание во мне. О, Лара, я знаю, ты говорила об этом прежде, но я и подумать не мог, насколько ты была права. Быть может, через пару дней восторг схлынет, и я смогу рассказать тебе об этой встрече более подробно, сейчас же придется довольствоваться лишь размытыми отзывами. Конечно, его интересует моя теория, не более, но, думаю, со временем это изменится...» «…Нет, их идеи о чистоте рода весьма занятны, и я хотел бы их поддержать. Да, Лара, ты была именно таким ребенком – выведенным самым искуственнейшим из путей: многовековым скрещиванием, я же – продуктом чистейшего везения, но гены все же удались. Если верить профессору, конечно же…» «…Без тебя здесь становится одиноко. Скажи, Лара, а многие из них также пишут тебе? Знать все спрашивает меня о твоем самочувствии, о том, как ты сейчас проводишь время, словно я – неотъемлемый свидетель всех твоих дел…» «…Иногда я опасаюсь, что не смогу сжиться с ними также хорошо, как ты. Ты – часть этого социума, важное его звено, незаменимое, вечное. Когда тебя нет рядом, многие озираются по сторонам в поисках, когда же ты есть – десятки собратьев не могут отвести взгляда от твоего лица. Твой голос, манера держать себя, говорить, твоя грация, Лара, вот что стало мне и всем нам символом нынешней юности. Последнее время мы редко встречаемся: ты вечно на своих занятиях, я – на своих, и все же, я хотел бы попросить у тебя времени. Времени на обучение светскому этикету…» С каждым новым письмо речь юноши становилась все боле холодной, отрешенной, словно Знающий обретал нынешнего себя. И все же Аваллак’х стал позволять себе больше. Цири то и дело видела в его речи намеки, размытые фразы о привязанности, о любви к Ларе, о нужде в ней. Замечала ли их Лара? Наверняка. Зираэль не жила в том времени, не видела переглядок местной знати, не слышала тех шепотков средь Народа Ольх. Для них знаменитая связь, односторонняя, нереализованная любовь – была символом человеческой жестокости, символом рока, карающего эльфов за порочную связь с гадким племенем. «…Все знают, Ларра, что ты спуталась с тем чародеем, не стоит этому так удивляться. Чего ради, ты ведь можешь сказать об этом хоть мне? Чего ради все это задумано? Ты знаешь, и знаешь прекрасно, сколь порочны те формы жизни, сколь примитивны их желания и обманчивы слова. Мы вместе читали об этом в школе, впитывали одни и те наставления, Лара, вспомни. Дразнить их признанием «равенства» – чревато последствиями, а я желаю тебе лишь добра, потому предостерегаю от резких шагов…» «…О, почему они тебя не понимают, ты правда не знаешь? Мы вырождаемся, вырождаемся как народ, как вид, Лара! Как ты можешь этого не замечать, как ты можешь закрыть глаза на виновников происходящего, а, тем более, путаться с ними? Века идут, бегут мимо нас, а молодежь смешивает кровь, теряется в десятках иных видов, и это не заслуживает ничего, кроме порицания. Почему ты говоришь, что я слишком чувствителен к этой теме, когда все, чего я хочу – защитить тебя?...» «…Так это правда, я угадал? Отпираться не нужно, Лара, теперь поздно лгать. Когда-то я обещал, что всегда смогу тебя понять, но сейчас… Сейчас это обещание теряет актуальность. Перед тобой лежал целый свет, Лара, элита современного мира ждала тебя в свои руки. Если ты не хотела выбрать лучшего кандидата ради рождения ребенка, ты могла выбрать любого из десятка, из сотни других – приемлемых. Но ты… Ты выбрала человека?» Предпоследнее его письмо девушка нашла скомканным, мысли в нем часто путались, нить повествования петляла меж громких строк. Мокрые жирные пятна размывали слова – кто-то ел либо за написанием, либо за чтением, и Цири поморщилась, представляя себе эту сцену. В словах Аваллак’ха появлялось все больше горечи, больше отчаяния, и Цирилла не понимала, для чего ее сюда привели. Чтобы она видела, как он взволнован, как заботится о любимой в изгнании и как скорбит? Но последнее письмо дало знать об истинной эльфийской «скорби». «…Что, Лара? Тебя не было столь долго, и ты… Ты сообщаешь мне об этом вот так? Я год не получал ответа, год ждал, искал тебя везде, где только мог, как и каждый юноша нашего племени. Я знал, что ты ушла с ним, к нему, понимал, что потерял тебя навсегда, Лара, а сейчас ты решила вернуться? Сейчас, когда променяла меня так легко, когда забыла до нужного момента, чтобы попроситься обратно, скуля о помощи? И ведь я прощаю тебе девичью глупость, я готов закрыть на нее глаза и отстоять твою честь перед обществом. Я помогу тебе, Лара, да, пусть то будет самым глупым моим поступком, но любовь все еще тянет меня на подвиг. Брось дитя, умертви его, если сможешь, и я обещаю вернуть тебя домой.» Последнее, Больше Знающему не на что было отвечать, Лара уже не молила его о помощи. Чернила его были размыты, эльфийка могла читать послание под редким осенним дождем, а могла и лить слезы над грубыми словами, сейчас это неизвестно. Едкое послевкусие оставило след во рту, ведьмачка поморщилась, осознавая прочитанное. Цири оставалось лишь закусить губу, думая о том, сколько в Лисе прячется ненависти, сколько в нем боли, понять, отчего его глаза так холодны при взгляде в ее лицо. Винит ли он ее в смерти любимой, думает о том, что человеческое племя испортило его юность, разбило сердце и забрало любовь? И искренними ли были те жалкие намеки на помощь? Зираэль отложила письмо, когда король еле слышно вошел в комнату. – Солнце садится, а в темное время суток этот район может быть еще страшнее. – Значит, нам пора ехать, – полушепотом ответила девушка, складывая письма ровной маленькой пачечкой, чтобы после обвязать их красной лентой.