Да здравствует король

– Нет. Это невозможно, она не могла... – Не могла в таких условиях? Верно. Но осмотр говорил чародейкам обратное. Худшие надежды Филиппы и лучшая теория Ассирэ подтвердились, Цирилла носила под сердцем дитя, и плод креп с каждым днем, развиваясь быстрее положенного срока. Отдыхавшая в своей комнате Ида была выдернута из блаженного сна, вызвана к общему собранию, чтобы найти произошедшему объяснение. Только эльфка не взяла его с собой. Все, что ей оставалось – не верить в услышанное, разводить руками и закрывать глаза, словно мучаясь острыми приступами мигрени. – Невозможно, – продолжала она. – Их Ведун поил ее какими-то снадобьями, чтобы Цирилла не могла забеременеть... Он говорил королю, что инъекции должны помочь, но на самом деле травил ее нутро. Из зависти. – Значит, его снадобья не помогли, – возмущенно заметила Филиппа. – Или должны были сработать не так, – продолжала Ассирэ, игнорируя общую подавленность. – Возможно, Ведун добивался другого эффекта. Младенец слишком крупный для положенного срока, плод развивается быстро, словно не человеческий или эльфийский. Ведун явно добивался другого эффекта, только чего он хотел? Ни одна из присутствующих при дворе Маргаритки чародеек не знала его лично, и не могла судить о мотивах, оставалось только ждать. Но чего? Ждать, пока Цирилла проснется, пока попытается найти им ответ, расскажет о происходящем. Сможет ли? И что делать теперь? Об этом не говорили. Чародейки, собравшиеся у кровати спящей девушки, смотрели, как осторожно вздымается ее грудь, пока легкие наполняются воздухом, как Ласточка мелко дрожит под легким одеялом, как видит кошмар, заставляющий ее губы сжиматься и разжиматься. Об этом не говорили, держали при себе мысли, но каждая из чародеек чувствовала зависть к ней в столь важный момент. Сколько раз все они пытались зачать дитя, сколько испробовали ритуалов, выпили микстур, упустили шансов на долгожданное чудо? А все напрасно, хоть в молитве стой у пьедестала в храме, хоть покрывая весь свет проклятьями. И как живуча воля к сотворению новой жизни в ней… До невозможности истощенная, голодная, уставшая, она перенесла в чужом мире страх и отчаяние, бежала под покровом ночи, скрываясь от стука тяжелых копыт, а все равно сохранила в себе семя будущей жизни. Возможно, Предназначение таково, возможно, дитя это сохранила сама судьба. Или все же коварная эльфийская магия? Уничтожить дитя в материнской утробе – значит прогневать Предназначение, помешать пророчеству свершиться и лишить мир заслуженного спасения. Но как быть с таким удачным альянсом? О, Филиппа долго работала над этим, изучала генеалогию родов, искала подходящую партию Ласточке, искала того, кто смог бы свергнуть и Фольтеста, и Эмгыра, законно заняв трон двух краев. – Все впустую, – шепнула Фрингилья, уходя. – Нет, – ощерилась Филиппа. – Не все. Нам нужно собраться снова, только теперь в моем замке, как всегда. – Мне нет разницы, где собираться, а где разбираться, – отозвалась Кейра Мец. – Главное – решить, что делать теперь. – Теперь главное, чтобы она смогла выносить этого ребенка и не умереть в родах, – ответила Ассирэ. – Зираэль слаба, ей требуется полный покой и обильное питание, как любой беременной женщине. Переговариваясь меж собой, делясь планами, идеями и сожалениями, чародейки покинули отведенную Ласточке комнату, оставляя ее наедине с Предназначением. Тишина нависла над ней теплым покрывалом, вместе с чародейками ушли и пустые надежды, питаемые ими, и зависть, и разочарование. Зираэль спала долго, около двух часов, а просыпаться все не спешила. Цири видела кошмар. Эредин в его отливающих серебром доспехах шагал вперед, подгоняя молодого черного коня, за ним – шла армия. Эльфы в бордовых плащах, развевающихся за их широкими спинами, сеяли хаос, помогали тому расти и крепнуть на некогда пахотных землях. Позади оставались вереницы горящих домов, слышались невыносимо громкие крики женщин, детей, умирающих в агонии воинов. Ведьмачка оглядывалась по сторонам, замечая все больше страшных деталей сна. Все деревья в округе превратили в виселицы. Кроны их густо украшали веревки, одним концом держащиеся за ветку, другим – за шею умершего батрака. В одном из перекошенных в предсмертной агонии лиц Ласточка узнала Йеннифэр, в другом – Лютика, Геральта не было видно, но что-то внутри настойчиво говорило: «Он тоже здесь, приглядись». И что она могла, что должна была с этим делать, как спасти десятки, сотни людей? У Ласточки не было ответа на свой же вопрос. Девушка крепко сжала губы, обернулась к королю спиной и побежала вперед. Через ветви, хлеставшие ее по лицу, через грязь, затягивающую в земные глубины… Она бежала долго, но словно не сдвигалась с места, она перебирала уставшими ногами, но те отказывались двигаться. Позади слышался глухой стук копыт, Эредин нагонял ее слишком быстро. «Он убьет меня», – пронеслось в девичьей голове. «Убьет». – Нет! Нет, – крикнула она в тишине спальни, заставляя собственный голос воспарить над мраком. – Нет, не тронь меня! – Цири? – обеспокоенно спросил кто-то, положив руку на ее ладонь. Глаза пришлось открыть. Цири нашла себя в просторной темной комнате, лежащей на высокой скрипучей кровати. Светлый балдахин нависал над ней, скрывая от и без того скудного света, высокие пуховые подушки держали уставшую голову. В комнате пахло едой, и ведьмачка принялась любопытно озираться по сторонам, ища источник запаха. Есть хотелось нестерпимо. Удивленно и взволнованно на нее смотрела Трисс, сидевшая подле кровати и державшая свою ладонь на ее руке. На этот раз одета она была не так вызывающе, словно в дорогу: свободные одежды, волосы, убранные в два рыжих пучка, никакой туши и подводки, густо обрамлявшей ее голубые глаза. Сколько времени чародейка провела в этих покоях, ведьмачка не знала, но еда, принесенная ею, уже не источала жара, только мягкое проходящее тепло. Девушка скомкано улыбнулась вновь встреченной подруге и замялась, не зная, что сказать. Накричать на нее, назвать предательницей? – Тебе нужно поесть, Цири. Я помню, что ты любишь капустную похлебку, – осторожно сказала Трисс, понимая, что сейчас подходящее время. – Меня подослали к тебе потому, что меня ты хорошо знаешь, и должна послушать. – Кажется, я не знаю тебя совсем, – с горечью в голосе ответила ведьмачка. Можно ли считать, что Трисс продала ее чародейкам? Наверное, нет. Они виделись раз или два, не успели стать ни подругами, ни хорошими знакомыми, да и что-то подсказывало Цирилле, что чародейка добра к ней лишь оттого, что хочет подольше общаться с Геральтом. Подольше и поближе, как госпожа Йеннифэр. Пока Трисс взволнованно отводила взгляд, Цири приподнялась над подушками. На подносе, оставленном на прикроватной тумбе, она увидела большое блюдо с щедрой порцией еды. На украшенной ласточками тарелке ломтиками лежало несколько видов сыра, рядом – пиала с медом и орешками, разрезанный на две части инжир. Салат из молодой свеклы, моркови и чеснока пах ярче всего, в похлебке из котоблепаса плавали щедрые куски мяса и картофеля, тоненькие ломтики капусты, а на корочке свежего хлеба блестели кунжутные семечки. Не жди девушка ребенка, к еде полагался бы бокал крепкого ривийского вина. – Ты еще не знаешь, да? О том, что… – О том, что с Геральтом? – взволнованно спросила Цирилла. – Я ничего не знаю ни о нем, ни о госпоже. – Нет, Цири, я не об этом. Я хотела узнать, стоит ли рассказать тебе о тебе. Ласточка только вздохнула, услышав. Последнее время люди и эльфы вокруг знали о ней гораздо больше, чем сама Цирилла о себе. Чем жила юная ведьмачка, как, чьи гены в себе носила, что ждало ее впереди – все эти вопросы не были для них загадкой. Каждый раз, слушая эти рассказы, девушка внутренне закипала, закатывала глаза, желая закончить беседу как можно скорее. – Ты беременна, Цири, – не дожидаясь ответа, поделилась чародейка. Вместо гнева Ласточка улыбнулась ей. Это же шутка, правда? Разве могла бы она о таком не узнать, находясь у Эредина под боком, под постоянном наблюдением эльфских лекарей и врачей? Цирилла улыбалась, но в глазах Трисс не видела и тени веселья, их бесконечная голубая лазурь полнилась сожалением, чародейка закусила губу, понимая, что испортила ведьмачке аппетит своей новостью. Трисс никогда не была беременной, и не знала, что чувствует женщина в этот торжественный момент. В медицинских книгах писали, что мать ощущает дитя в собственном чреве, знает, что оно ждет ее там, набирается сил и растет с каждым новым днем. Неужели, книги солгали? Да. Цири не знала. Уже сейчас в ее чреве зреет жизнь, растет и крепнет? Неужели, она носит под сердцем дитя эльфийского короля? Испарина покрыла ее кожу мгновенно, Зираэль опустила руку на собственный живот, оглаживая его тонкими белыми пальцами. А ведь, и правда, тот стал круглее, чем когда-либо, сталь мышц расступилась, плоть натянулась на ней. Цири погладила собственную кожу, словно надеясь уже сейчас почувствовать чужое движение, ощутить его, осознать. – Ты можешь знать, почему все это держалось в тайне? – Нет, – ответила девушка полушепотом. – Я не… Я очень хочу есть. Аппетит, сначала прошедший, вдруг вернулся к ней с новой силой. Ласточка потянулась к еде, жадно погружая ложку в густую похлебку, едва различая аромат еды. Казалось, что ничего вкуснее она не ела ни в этом мире, ни в ином, и уже не отведает снова. Трисс с удивлением смотрела за тем, как спокойно ведьмачка восприняла новость о том, что к прежней жизни ей уже не вернуться. – Так что мы будем делать? – спросила она, не отрываясь от еды. – Ну, в смысле, что вы будете делать со мной? И с… С ним или с ней. – Просто будем ждать, – спокойно ответила Трисс. – Ждать, пока он родится. А что потом – они еще не решили. – Снова ждать, – пожаловалась ведьмачка. Закончив с трапезой, оставив на подносе только крупные сырные крошки, Цирилла вновь положила руки на собственный живот. У нее будет ребенок? Новость казалась девушке абсурдной, поверить все еще было сложно, но разум не мог отрицать услышанное. Что-то подсказывала Цирилле о том, что это правда. Сущая правда. Вот, почему ей так нестерпимо хотелось спать, вот, почему недоедающее истощенное тело становилось все слабее и слабее с каждой минутой. Всю скопленную мышцами энергию оно отдавало новой жизни, оставляя самой Цири не больше, чем она оставила от сытного ужина. – Ты все еще голодна? – обеспокоенно спросила чародейка. – Если тебе нужно больше, я передам Фрингилье, она распорядится принести тебе добавки. – Нет, не надо, я теперь не голодна. Но я бы еще немного отдохнула и… Мне хочется привыкнуть к этой мысли, – ответила Цирилла. – Этого слишком много для одного дня. – Да, я понимаю, тебе сейчас очень нелегко, – с сожалением произнесла Трисс. – Знать, что вынашиваешь дитя ненавистного тебе эльфа… Но так ли она его ненавидела? Цири закусила губу, решая. В последних своих объяснениях перед королем она не источала желчи или неприязни, не выкрикивала проклятья, не злорадствовала, даже не ненавидела его. Вот себя – вполне возможно. Странное, но смутно знакомое чувство, начинающее шевелиться в ее душе, девушка признала не сразу, а когда поняла, что к чему, могла лишь испытывать к себе неприязнь. Она словно стала липкой, грязной, сама превратилась в тягучий сосновый мед. На который тут же налипли мошки. – Только, Цири, скажи мне, – осторожно говорила чародейка, отвернув лиц к двери. – Ты хочешь скорее увидеть Геральта? – Трисс, это очень глупый вопрос, – устало ответила Цири. – Я пошла за той девкой только из-за того, что хотела скорее увидеть Геральта и Йеннифэр. Я верила этим снам, как дурочка, как дурочка верила Аваллак’ху, как дурочка считала, что король… – Ласточка запнулась, чувствуя краску на собственных щеках. – Неважно. – Нет, важно. Ты знаешь, что он ищет тебя? Бледные пальцы Ласточки сжали покрывало, Цирилла молча отвернулась к стене. Конечно, она об этом знала, она была наивной, но ведь не настолько глупой, чтобы не понять. Геральт любил ее, как родную дочь, которой у того никогда не родится, и Ласточка отвечала своему названному отцу той же любовью, ни секунды не сомневаясь в своей для него значимости. Трисс осторожно повела плечами, ощущая, как внутри нее растет тревога. – Ты многое пережила, – говорила чародейка громко. – И многое тебе еще предстоит, я знаю. Я сочувствую тебе, Цири, ведь вся твоя жизнь – один бег. – Она не так ужасна, как может казаться, – буркнула девушка в ответ. – И мне бы хотелось, чтобы ты сама выбрала, что дальше. «Но ведь ты выбрала за меня, Трисс», – хотелось выкрикнуть ведьмачке, но голос ее не звучал в повисшей тишине. «Ты и твои чародейки выбрали для меня это, это для меня выбирал Народ Ольх, Предназначение», – думала девушка. Что, если в своей жизни она не приняла ни одного решения сама, что, если вечно следовала чьим-то советам? Ласточка вспоминала пройденный путь, и ярче всего в памяти горели навсегда покинувшие ее люди. Грусть сжала свою костлявую немилосердную ладонь на ее сердце, обхватила его, сжав в тисках. Перед глазами поплыли картины: лица убитых крыс, их головы, нанизанные на острые пики, Высогота, чей хладный труп гниет на болоте, мать и отец, кормящие рыб вот уже много лет. Люди покидали ее, умирали, жизнь шла мимо, но Ласточке все удавалось извернуться и выжить в этой кутерьме. Неужели, все это лишь для того, чтобы она умерла теперь, в этой башне, а не в любой другой? – Я хочу, чтобы и сейчас ты решила сама, – обронила чародейка, оставив на тумбочке объемный сверток. – Маргаритка не могла никому сказать, что ты здесь, потому уйти удастся спокойно, без проверок от стражников или поджидающих у ворот посланников императора. До завтра, Цири… Или прощай, до новой встречи. Чародейка поднялась с места, но Цири не поворачивала лица к выходу, ей не хотелось смотреть. Следует ей ответить, следует подать голос из недр комнаты? За эти несчастные два дня с ней произошло слишком много, и сейчас, когда Трисс вновь толкала ее к переменам, Ласточка чувствовала внутри себя только злость. Только злость? Нет, было в ней что-то еще, что-то новое, неизведанное. Дверь за незваной гостьей закрылась, ведьмачка, почувствовав одиночество, положила ладонь на собственный живот. Она чувствовала, чувствовала его внутри, вот оно. В ней растет новая жизнь, новая жизнь зреет в, казалось бы, столь темном теле… Неужели, предания не врут, и ей суждено создать что-то прекрасное? И этого хватило для осознания. По истечении срока, после того, как Ласточка родит, ее ребенка заберут, возможно, не оставив ей и воспоминания о своем наследнике. И что с ним будет потом? Ведьмачка, не посвященная в планы чародеек, могла об этом лишь догадываться. На нем могли проводить свои бесчеловечные опыты, его могут запереть на вершине огромной башни на долгие-долгие годы, опасаясь силы, что могла бы таиться в нем, его могут умертвить за ненадобностью, могут отдать в чужую семью. Неужели такой судьбы он заслуживает? Ведьмачка встала, поднялась над кроватью, с ненавистью посмотрев на свой шелковый домашний пеньюар. Трисс права, пора ей самой сделать выбор, пора ей самой разобраться с заточением и уйти, чтобы найти свое истинное Предназначение. Седовласого ведьмака с такой теплой улыбкой, что льды вокруг нее медленно тают. Сверток, оставленный Трисс на прикроватной тумбе, Ласточка стянула к себе на кровать. В нем шуршала ткань, стеклянными боками бились друг о друга колбы, что-то булькало внутри них, пенилось, пузырилось. Должно быть, она давно собирала для нее вещи, чтобы отправить в большой мир сразу же, как встретит в этих стенах...