Till it's gone

      В отделе идентификации личности было немноголюдно. Возможно, дело в том, что каждый уважающий себя волшебник с ранних лет не сомневался в том, кто он есть на самом деле. Или же многие умели проводить этот ритуал самостоятельно. А, может, дело в не самой низкой цене, которую требовало министерство — десять галлеонов. Дороже волшебной палочки, между прочим!       По разумению Гарольда, отделом называть место, куда он попал, было слишком громко, ибо задействовано в его работе было ни много ни мало 4 человека. Да и расположен был этот отдел на отшибе — рядом с туалетами, получив в своё распоряжение аж два кабинета. В каждом из кабинетов работало по два человека, и в один из этих кабинетов и вошёл Гарольд.       Кабинет был довольно просторным, что и не удивительно — почти все министерские помещения были расширены с помощью магии. За большим письменным столом сидели два волшебника в помятых министерских мантиях и азартно играли в «сгорающие карты». Крайне неопрятный вид работников и сам кабинет, с облезшими обоями и грязным полом, доверия не внушали, но Гарольд не желал отступать. К тому же, правая часть кабинета была скрыта ширмой, так что, возможно, именно она предназначалась для работы и выглядела более цивильно. — Здравствуйте, — произнёс Гарольд, — я желаю провести тест на установление личности.       Волшебники с явным неудовольствием отложили карты, после чего один из них скрылся за ширмой, а второй, оставшись сидеть в кресле, сказал: — Конечно, конечно. Вы принесли чек об оплате?       Гарольд утвердительно кивнул и протянул мужчине бумажку. Ему повезло, что по дороге сюда какая-то женщина предупредила о необходимости оплаты данной услуги и проводила его до кассы.       Пухлый мужчина, кряхтя и нашёптывая под нос цифры, сверял данные на чеке с изрядно помятым и испачканным кофе листом. Его водянистые маленькие глазки прыгали туда сюда и, когда он убедился в том, что Гарольд принес настоящий чек, отложил его в коробочку, видимо, предназначавшуюся как раз для чеков. — Всё верно, — произнёс он. — Давайте начнем тест. Присаживайтесь, — он указал рукой на стул напротив стола.       Гарольд повиновался. Мужчина извлёк из ящика стола ещё одну коробочку, откуда достал, Гарольд в этом не сомневался, кровавое перо.       Ширма наконец открылась, и второй волшебник — лысый, худой, с неприятным лицом, испещренным шрамами — подошёл к Гарольду и протянул пергамент. — Напишите кровавым пером то имя и фамилию, которые, как вы полагаете, вам принадлежат.       Гарольд кивнул и принял пергамент. Взяв со стола кровавое перо и поднеся его к пергаменту, Гарольд вдруг замер. Во время своей секундной заминки он заметил, что два министерских работника, наплевав на все правила этикета, внимательно наблюдают за его действиями. Незаметно качнув в расстройстве головой, он вывел на листе вместо своего истинного имени то, которым его нарёк Альбус Дамблдор.       Пергамент, который был исписан десятками полупрозрачных, словно водяные знаки на магловских банкнотах, рун, накладывающихся друг на друга и не дающих возможности их различить, к удивлению Гарольда, не впитал написанную красным надпись. Более того, кровавое перо боли не принесло. Но не успел Гарольд как следует удивиться и бросить вопрошающий взгляд на министерских работников, как выведенные им имя и фамилия заискрились зелёным, при этом шипя, словно пытаясь прожечь пергамент. — Что ж, мистер Гарольд Эмерсон, вы узнали своё истинное имя, так что наша работа закончена. Всего доброго, — сухо произнес волшебник, потеряв всякий интерес.       Гарольд в ужасе сидел на месте, не в силах пошевелиться. Последняя надежда мертва. Всё кончено. — Когда будете уходить, закройте, пожалуйста, дверь, — вновь заговорил пухлый волшебник, уже успевший спрятать пергамент и вырвать у Гарольда из рук перо.       Неверие довольно-таки быстро уходило, оттесняемое пробуждающейся эмоциональной бурей, что дремала до сего момента.       Гарольд вскочил и исступлённо бросился прочь из кабинета, так и не закрыв за собой дверь, за что получил в спину озлобленное «псих».       Он бежал сам не зная куда. До «Дырявого котла» Гарольд добрался в каком-то помутненном состоянии рассудка, а затем аппарировал в первое пришедшее в голову место. Потом Гарольд вспомнит, что это было как раз то место, в которое он случайно аппарировал в пять лет, когда Дурсли рассказали ему «правду» о родителях-алкоголиках. Тогда он был в таком же эмоциональном шоке.       Мысли роились в голове, словно озлобленный зверь, борющийся с невидимым противником. Лицо заливали слезы, которых парень даже не замечал, двигаясь неизвестно куда с палочкой, крепко зажатой в руке. Его использовали, обманули, а потом предали, просто выбросив, как поломанную вещь. Друзья отвернулись от него, а великий наставник оказался циником. И самое главное — Гарольд больше не Гарри Поттер.       Может, это даже хуже смерти? Родители умерли во второй раз, да и сам он умер. Умер, и против своей воли возродился во плоти абсолютно незнакомого парня, но цена этого возрождения была велика — потеря всего, что связывало его с прошлым. Гарольда будто вырвали из привычного жизненного круга, лишили всего, чем он дорожил, и бросили на новый жизненный путь. Бросили абсолютно беспомощного, посоветовав забыть о старой жизни. Забыть… Забыть семнадцать лет жизни. Так ли это просто?       Гарольд смахнул слезы и, поддавшись эмоциям, начал неистово швыряться заклинаниями во все стороны. Вечернюю тишину пустоши нарушили звуки взрывов, рев прожорливого пламени и свист сотканного из льда кнута, сопровождаемые вспышками магии.       Гарольд не знал этого, но судьба в кои-то веки повернулась к нему доброжелательно настроенной стороной — место, куда он не раздумывая аппарировал, было границей магической деревни. Здесь мало кто бывал, а, главное, волшебство не отслеживалось.       Вымещал гнев на ничем неповинных деревьях и камнях Гарольд около тридцати минут, после чего почувствовал эмоциональное и магическое истощение. Злость, раздражение, обида и желание хоть как-то действовать сменились на раздирающую душу пустоту. Ему вдруг стало абсолютно всё равно — он потерял всё, и вернуть уже никогда не сможет. Так зачем теперь жить дальше?       Спрятав палочку в карман, Гарольд побрел по тропинке, не зная, куда она ведёт. Впрочем, он не знал не только этого, но и вообще места своей дислокации. И это его совсем не пугало — ему были безразличны все эти вопросы. «Было бы здорово умереть тогда, при битве за Хогвартс, умереть самим собой и не встречаться со всем этим, — пронеслась мысль в голове у парня».       Был уже поздний вечер, и темнота, рассеиваемая редкими магловскими фонарями, вступала в свои права. Гарольд оказался в каком-то безлюдном парке. Видимо, прошел он немало — усталость уже серьезно давала о себе знать, отдаваясь болью в ногах.       Эмерсон присел на лавочку и вскоре, даже не заметив этого, отправился в царство Морфея. Дурсли, похоже, были правы, заявляя, что «уродец закончит свою жизнь на улице».

¥¥¥

      Гарольд проснулся от властного голоса, прозвучавшего совсем рядом: — Вы выбрали не самое удачное место для ночлега, молодой человек.       Открыв глаза и потерев их руками, Гарольд хмуро глянул на незнакомца, вырвавшего его из мягких лап сна. Нарушителем оказался высокий пожилой мужчина в черных оксфордах, классическом черном костюме и белой рубашке, с тростью в правой руке. На вид ему было лет семьдесят, но прямая осанка, полный силы и воли взгляд голубых глаз и аккуратно причесанные короткие белые волосы создавали впечатление, что этот мужчина — стариком его назвать не поворачивался язык — ещё может задать жару подросткам в каком-нибудь спортивном состязании. — Вам-то какое дело, где я сплю — буркнул Гарольд, уже отошедший от недавнего сновидения и вновь обретший чувство обречённости. — Абсолютно никакого, — ответил мужчина. — Я каждое утро гуляю в этом парке и внешне уже запомнил всех обитателей местной фауны. Вам, к слову, очень повезло — сегодня они где-то пропадают, так что лавочка осталась на всю ночь бесхозной. А остановился я, молодой человек, лишь потому, что вы не похожи на представителя того стада, что здесь обитает, да и ваш внешний вид, хоть и не блещет изяществом и опрятностью, не говорит о вас как о потенциальном члене местного скота. Вот я и решил узнать, всё ли у вас в порядке. — Всё отлично, — скучающе произнес Гарольд, так и не проявивший эмоций при завуалированной речи незнакомца о местных бездомных. Ему хотелось побыстрее отделаться от назойливого незнакомца. — Может быть, внешне вы и не похожи на маргинальное отродье, но вот внутренне уже начинаете путь в эту сторону. — Я… — начал было Гарольд, но незнакомец властно поднял руку, заставив того замолчать. — Вообще я не склонен подходить к павшим духом юнцам и направлять их на путь истинный. Только тебе так повезло, ведь сегодня тот самый день, который и задаёт мне это настроение. Сейчас я расскажу тебе о том дне, чего так требует мое настроение, а вот последовать ли моему совету, ты решишь сам.       Гарольд послушно замолчал и за маской безразличия появился небольшой отблеск заинтересованности. — Полагаю, ты не узнал меня, юнец, — продолжал тем временем мужчина. — Меня зовут Эрнест Холлерфейн — я занимаюсь бизнесом в сфере недвижимости. Тридцать лет назад я был богатейшим человеком Великобритании, дела у меня шли невероятно хорошо, но на миг я утратил бдительность. Знаешь, занимаясь моим делом, нужно знать о нём всё, не упускать даже самой малой, самой, казалось бы, незначительной детали. Но я упустил. И затем допустил несколько роковых ошибок, после чего начался ад. Я потерял огромные деньги и попал в такие долги, что подумывал о самоубийстве. Жена ушла от меня, отсудив немалую часть имущества, а дочь, привыкшая к роскоши, словно обиделась на меня за мои неудачи. Она смотрела на меня, как на неудачника, а позже и совсем прекратила общение. И тогда, парень, тридцать лет назад, как раз первого октября, как и сегодня, я шел по этому парку и увидел на одной из лавочек бездомного. Тогда я подумал, что этот бездомный богаче меня на семьдесят миллионов фунтов, которые я задолжал. Богаче меня, всю жизнь трудившегося семь дней в неделю и позволявшего себе лишь изредко наслаждаться плодами труда. Но в то же время я не мог себя сравнить с этим четвероногим — я был лучше. Я трудился, я не опускал руки, и мой финансовый крах был первым и единственным случаем, когда моё мышление уподобилось оному этих бездомных — я подумал, что на этом моя жизнь кончена, что нет смысла стремиться к чему-то дальше — куда проще опустить руки и плыть по течению.       Мысль, что мы имеем что-то общее, тогда очень раззадорила меня. Она обожгла мой разум, словно раскаленные тиски, и тогда я твердо сказал себе: «Я не сдамся». Я решил, что не опущу руки, как эти слабаки, я всё исправлю и вновь вернусь на вершину. Такие мысли придали мне уверенности, а вера в себя, парень, это неотъемлемый компонент успеха. Скажу, что поверить в себя, значит, сделать уже половину дела.       И сейчас, как ты можешь знать из СМИ, я вновь на коне. Я преодолел тот ужас, и спустя несколько лет после своего краха вновь добрался до самой вершины. И я по-прежнему на ней, парень, и мечу ещё выше. А весь этот охлос остался там же, где и был — на самом дне. Остался и не предпринял ни единой попытки исправить своё положение, отравляя свой разум нытьем и культивируя мысли о том, что во всем виноваты обстоятельства и окружающие. Они до сих пор так оправдывают собственную никчемность, парень, при этом обвиняя всех — начиная от преступников и заканчивая правительством.       Так что подумай, парень, хочешь ты уподобиться этим овощам и стать частью серой массы, прозябающей в нищете и грязи, либо побороть те обстоятельства, которые, полагаю, куда менее разрушительны по своей природе, нежели мой крах, и уподобиться мне, устремившись к вершине.       Эрнест развернулся и пошел прочь, но Гарольд бросил ему вслед: — А что с вашей женой и дочерью? Вы помирились?       Незнакомец, не оборачиваясь, усмехнулся и ответил: — Нет. Я не прощаю предательства и не терплю рядом с собой Иуд. Удачи тебе, парень. И прощай.       Эрнест продолжил свой путь, а Гарольд молчаливо остался сидеть на лавочке, размышляя о словах мужчины. Размышляя, и всё сильнее проникаясь ими и вдохновляясь. — Не-е-т, я не сдамся, — после долгих часов раздумий произнес сам себе Гарольд, как-то сделал Эрнест ровно тридцать лет назад. И на лице его расцвела предвкушающая улыбка.