Зависимость

— Как ты? У Тиллерсона на свету волосы цвета дыма и тупая привычка лезть не в своё дело. Но Сара только выдувает черничными губами плотные пузыри и показывает большой палец. Слюноотделение увеличивается от повышенной дозы ментола и эвкалипта. — Не бери на свой счёт, — её слова стальным обручем ей на горле, но Сара всё равно лживой правдой ему в кривые глотательные. — Всё по (пизде)пиздос. Краем глаза она замечает тёмное пятно в двух шагах от себя. Уизерспун. У него коньячные глаза и тёмные волосы. Серая улыбка. Выцветшими полями она смотрит на него — россыпь его кофейных зёрен разрывает ей все капилляры. Перекатывает по полости рта мятную жвачку, поднимая правую бровь. Высоко. Как она умеет. — Освободи место, — он дробит вибрирующими и грязными словами Стэнтору слуховые рецепторы. — Давай реще, тупица. — Может, тебе ещё яйца полизать, Уизерспун? Упс. Когда его зовут по фамилии — случается пиздец. Сара не знает, почему, но Джим обоссыт твою эпитафию, если ты даже шёпотом произнесёшь её. Он услышит, придёт и надаёт пиздюлей. Так всегда. — Можешь и полизать, хуйло. Тиллер немного сдувается. — Пусть, — говорит Сара с блядской усталостью в глазах от зноя под надкостницей. — Господи, блять, Джим, успокойся. Его фамилия та — Кого-Нельзя-Называть. Джим выпускает из пальцев воротник кителя, а Сара кивает Тиллеру, мол, всё на высшем пилотаже. Он уходит с грёбаным осуждением в глазах. А Сара даже не чувствует себя кидоком. По носоглотке — сигареты и одеколон. Какой, она не знает, но тоже хороший. — Как дела, Са-ра? — пепельно-нараспев и с виноградной кнопкой. Она тоже вытаскивает из сигарет кнопку и лопает её у себя во рту или на руках. Пиздатый запах. Будто и не курил. — Было просто попиздос, пока ты не появился в моём поле зрения, Джи-м, — она улыбается черничными губами и тоже ёмко-певуче. Не забывайся, девочка. Этот мальчик в компашке Нолана. — Ты такая афабельная, я просто в ахуе, — он пальцами в дсп вбивается рецидивным постукиванием, откидываясь на спинку стула. Бах! Он невъебически смачно вдалбливается затылком в парту сзади. А на Сариной чернике бесами носится смех. Почему-то ей всегда смешно, когда кому-то больно. — Я тебя на опилки, блять, покромсаю, блядскопиздаёбищная деревяшка. Сара слизывает ягоду с резцов и прочищает горло. Уизерспун ведь правда что-то типа второй руки Нолана, и ей перманентно похер: сидит за её партой и сидит, но просто так ничего не бывает. Никогда. Особенно у таких людей, как он. Ей смешно. У неё даже появляется мерзкая улыбка на рубах. — Я тебе вагину вскрою, — потирая ребром ладони саднящий затылок. Молчат. — Зачем ты сюда сел? — Саре не нравится тишина, и она лёгкой заинтересованностью втирается ему распиленными зрачками в лицо. Ноль эмоций. Ходячий, чёрт возьми, глетчер. — Мне отсюда лучше видно, — блядской подколодностью. Предпоследняя парта, ага. Сара кривит чернику. Ничего не говорит. — Бля, Сара, чекни ебало Цепеша, — говорит Уизерспун, пододвигаясь немного ближе. Почему чсвшные ублюдки не знают о личном пространстве? — И? — она смотрит на прыщавого дистрофика с угарными очками. Две толстые линзы. — Посмотри как он рукой, блять, двигает. Я пиздец ору с вас, дебилов. — Мне похер, что он на тебя дрочит, Джим. — Он смотрит на тебя, Сара, — он улыбается красивыми губами, обнажая ровные зубы. Рваный набат звонка отбивает последнее желание препираться и упражняться в остроумии и знании матов. Ей перманентно плевать. Через двадцать минут с начала урока и полного игнора с её стороны он начинает просто на неё смотреть. Саре бы забить, но в межбровии начинает как-то неприятно жечь. — Я тебе музейный экспонат? — ещё один пузырь через губную кайму. — Нахер ты пялишься? — Хватит блистать, — волевым подбородком он гордо вперёд, а Саре всё это почему-то начинает нравиться. — Я смотрел на Рейнольд. Она мне свои ёбаные глазки строит. Кира облизывает вишнёвые губы и выгибает грудь вперёд. Эта сучка постоянно стебёт Сару, что у той сисек нихера нет. И хочет, чтобы её трахнул Уизерспун. Только он сидит сейчас с Ленц, которая незаметно мерзко улыбается спелой черникой и показывает Рейнольд средний палец. Пусть сосёт. Курица. — Ясно. Саре всё предельно ясно. — Бля, ты в натуре думаешь, что я смотрел на тебя, м? Выстанывая «м». А Саре его слова комьями гвоздей по пищевым путям. Немного неприятно. Если на Нолана ей плевать — ему бы только унизить, а с Джимом она почти не общалась. Поэтому, да, ей немного неприятно. Она же не совсем стрёмная, правда? — Не обольщайся, — капля зубодробящего холода на её зубах скрипящей стружкой. Как ей, чёрт возьми, не хочется признаваться, что слова Нолана имеют суть. — Так ты ещё думаешь обо мне, малышка Ленц? Прекрати. Просто, блять, прекрати. — Нет. Сара оставшееся время молчит и больше не говорит. — Ленц, два. В голову ничего не лезет. Ничего. Совсем.

***

Сара выскрёбывает всю мелочь из карманов. Несколько центов. Не разгуляешься. Последняя сигарета тлеет у неё меж черничных губ. Она вытаскивает её изо рта и стряхивает пепел мизинцем. Сигарета ломается надвое. Заебись. Мятая пачка летит на асфальт. Сара согревает горячим дыханием озябшие руки. Холодно. Стоило надеть куртку, а не выёбываться. Дура. — Милка? Милка. Не описать словами, как её раздражает это прозвище. Она привычно щурится и всматривается. Перед остановкой стоит заднеприводный девяносто девятого года. Приоткрытое окно. — Тебя подбросить? — Иди на хер, Джим, я автобус жду, — она перетирает упавший бычок рифлёной подошвой пыльных ботинок. Она только сегодня начищала их. Какого хера, ну? — Давай рассмотрим перспективы, Са-ра? Как обычно, нараспев. Ленц идёт к машине, растирая холодные руки. Забавно.