Зависимость

Они шли в подвал. Серая картинка раздражает её до пульсации в пальцах. Она прищуривает в своей манере правый глаз и опускает взгляд на обувь. Тиллер идёт впереди, ссутулившись и также опустив голову. Сара поджимает припухше-почерневшие губы, когда вливает в себя горький неразбавленный кофе. Пара центов в прямом смысле этого слова сливаются в унитаз вместе с пожёванной жвачкой и вязкой слюной. Эвкалиптовая пластинка, которую она заказывает через интернет, потому что в магазинах нет: запретили, была последней. У неё ещё одна тупая привычка — не выплёвывать резинку даже спустя четыре часа. Она даже когда собирается есть, то просто прячет её как залупу за щекой. Во рту стоит мерзкий привкус тухлятины и горечи. Кто её просил тратить последние деньги и покупать у автомата чёрный кофе, пока шериф оповещал своего помощника? Ей остаётся только морщиться, когда язык задевает слипшиеся крупицы кофе, застрявших в зубах. Замусоленные стены сменяются камнем, когда Сара начинает спускаться по лестнице. Её ноги до сих пор не держат собственное тело. Ей почему-то смешно. — Первый идёшь ты. Когда пойдёшь обратно — молчишь. Вопросы есть? Вопросов нет, — сухо говорит шериф, оглядывая внимательным взглядом Стэнтора, а потом Нолана. Смотрит на неё, подталкивает Тиллера в кабинет, а потом заходит сам. Дверь с глухим хлопком закрывается, отрезая. И отрезвляя. Возле выхода из подвала стоит его помощник, у которого жирные мясистые пальцы вымазаны чем-то белым. Было бы забавно, будь это мел или просто крэк. Но Сара даже отсюда видит, что это обычная глазурь. Мужик, с отвисшим брюхом и потными подмышками, смотрит на них поочерёдно неприязненно-липкими глазами. Эта компашка отвлекла его от поедания пончиков. А ей даже плевать, почему все полицейские так любят их. Проходит минута, две, и к ним спускается ещё один коп. Свинячий смех. А потом они оба поднимаются наверх, о чём-то переговариваясь. Сара смотрит на лестницу. Нет, сбежать не выйдет. Снаружи, скорее всего, всё перекрыто. Да и смысла нет. А безосновательные подозрения ей никак не всрались. А потом она замирает — и внутри у неё все покрывается ледяной крошкой. Они остались один на один. Блять, вы шутите? Она его, как последняя крыса, сдала, а её ещё оставляют с ним наедине? А если он её сейчас грохнет?! Сара начинает неотрывно смотреть на Нолана, подмечая мельчайшие детали. Костяшки напряжены. Волнистые волосы завязаны в хвостик. Господи, она правда тупая дура, раз пытается выловить зрачками прячущуюся за воротником кожанки татуировку на шее. Пусть она не забывает, что ему ничего не стоит её сейчас грохнуть. Нолан ведь слышал, как шестёрка покинула свой пост. А потом шаги. Сара успокаивается. Неужели пожирающий пончики коп решил вернуться? Но нет, это Уизерспун, с кривой улыбкой подходящий к Тису. А он здесь что забыл? Глухой разговор, смех, маты. Забавно, что Нолан смеётся. Саре ведь похуй: она чистая. Джим идёт к ней. Только Сара даже не смотрит на него запавшими глазами, продолжая открыто вгрызаться в застывшее лицо Тиса, который набирает очередное сообщение шлюхе. Она боится. Она боится той неопределённости, потому что она, блять, не знает, что ожидать от всего этого. Нолан ведь не оставит всё это просто так? Не оставит же? А потом она чувствует угловатыми плечами тяжесть. Кожанка с зеклёпками-черепушками. Она как-то заторможено переводит на него зрачки. Шея хрустит. — Что за припадок альтруизма? — она сипит от расслабленных связок, прокашливаясь в маленький, по сравнению с его, кулак. У неё ярко выраженные костяшки от частого заламывания пальцев. У него тоже. А ей ведь предки говорили, что от этого руки будут похожи на мужские. Это некрасиво, они говорили. Но Сару не ебёт. Тело ломит, она выпрямляется. Забавно, но она в полный рост всё равно не достаёт ему даже до скул. — Не ссыкуй, — он смотрит слишком серьёзно, поджимая губы. — Ты же чистая. Уходит. Саре было на всё абсолютно похер, пока Нолан с кривой улыбкой не начинает идти в её сторону. Сара отшатывается. Шаг назад, ещё шаг. Но он продолжает стремительно сокращать расстояние, а потом её спина просто вбивается в стену. Он тянет углы губ в разные стороны — показываются свои жёлтые ровные зубы. В глазах бесы скалятся и шипят, обнажая кровавые клыки, Саре страшно. Ей так блядски хочется, чтобы своей внутренней дрожью она расшатала эту чёртову школу, которая обрушилась бы и подавила под собой Нолана. Но ничего этого не происходит, а чудовище останавливается перед ней. — Ну, ёбаная уродина, готова вывозить за свой базар? — его бесы брызжут шипящей слюной. Она так осклабивше улыбается, как отчаянная шлюха, а он гортанно смеётся, видя подтверждение своей силы и её слабости. — Да что ты мне сделаешь, урод? — её личные монстры тоже бросаются вперёд, в самое начало горячей войны, когда она замечает голубую таблетку, которую он перекатывает в пальцах. Те войны с ним были лишь разминкой перед настоящим кровопролитием. И она даже не успевает что-то сделать, как его пальцы цепляются кандалами за её шею, сдавливая горло до красных пятен на белом лице. Он большим пальцем другой руки начинает упрямо давить ей на сжатые губы. А Сара, такая блядски жалкая Сара пытается найти хоть кого-нибудь. Пусто. Они один на один. Она начинает отчаянно вырываться, хуесосить его острыми коленками. Она пытается расцарапать ему глазницы, но Нолан просто вбивается своим лбом в её лоб, впитывая в себя её глухой стон. Слабачка. Господи, блять, какая она слабая. Нолан смеётся, выбивая с кровью клокочущие звуки. Губы раздвигаются — и теперь он давит ей на зубы. — Что ты вообще знаешь об улице, лохушка? — шипит бесами ей в лицо Нолан, а она сжимается от звериных интонаций. — Нихуя ты не знаешь, сучья выёба. Так хули ты пиздишь на уличного, тварь?! Сара глотает стоны, когда он вбивает её затылок в стену. Терпит. Тис обливает её дерьмом на словах, а потом расцепляет захват на шее и бьёт под дых, выбивая из неё весь воздух. Рефлекторно согнуться он ей не даёт. От боли глаза слезятся. Но нет, блять, она же, сука, сильная! Сара не заплачет при нём. — Ты просто пизданутая хуйлушка, которая хочет показать всем, что она что-то может, — сцеживает зубами кислотные слова, а Сара отводит взгляд, чтобы он не увидел её слёз. — Только вот нихуя ты не можешь. Ни-ху-я. И он хватает её за скулы, сдавливая. Кажется, Сара прокусила язык. — Что, дочь шлюхи, школьный телеграф стучит? — смеётся ей в лицо Нолан, сверкая расширенными зрачками, когда Сара оглядывает помещение. — Да ты же лохушка немощная. Что ты можешь? Что?! Он бьёт костяшками её по зубам. Не сильно, но кровь заполняет рот. Сара глотает. — Давай, блять, канализационная хуйня, покажи мне! Хули ты такая жалкая, сука?! Ты же дохуя выёбываешься, хули сейчас шкеришься? Ну?! И Сара слышит его тихий безумный смех, когда таблетку, прилипшую к прокушенному языку, она пытается выплюнуть. Ещё один удар в зубы. Удар под дых. Удар затылком в стену. Сара едва не отключается, но всё равно пытается удержаться в сознании. Почему их никто не слышит? Где шериф и его шестёрки? А ведь это уже статья, но кто ей поверит? Сара против Нолана — значит, она против всех. Всё завязано на нём. Тис Нолан — главное звено в этой цепи. А потом она не может дышать. Нолан закрывает одной рукой ей нос и рот. Сара проиграла. Ей уже некуда деваться. Она — жалкая слабачка, которая и правда возжелала подняться над всеми. Только её подавили, а она даже не успела сделать и шага. Но она не собирается сдаваться так глупо и жалко, показывая какое она всё-таки ёбаное ничтожество. Сара расслабляет свербящий челяк — его рука немного сдвигается в сторону. И Сара решается на отчаянный поступок. — Чёртова дрянь! Она продолжает вгрызаться в его ладонь окровавленными зубами. Красная слюна стекает по его пальцам, вниз, на пол. Хруст человеческой плоти. Она глотает крик от оглушающей боли в челюсти, отлетая в сторону и падая на колени от удара. Шатающийся зуб болит. Раскрошился второй. Язык набухает и онемевает. У неё только один вопрос: где копы? А потом её хватают за волосы и поднимают обратно на ноги, просто вздёрнув. Шея хрустит, а голова кружится. Сара едва не падает. — Глотай. И последнее, что она чувствует после того, как её отпускают — горечь, скатывающаяся по глотке.